Поэт трагической судьбы, О. Мандельштам сам не считал себя поэтом трагическим. У него есть пейзажная и любовная лирика, окрашенная в нежнейшие акварельные тона, есть стихи, пронизанные легким «петербургским» юмором, но есть и достигающие высокого драматического накала стихи о подавлении человека государством (причем поэт с одинаковой неприязнью говорит и о дореволюционной, и о большевистской России). Для него единственная мера и точка отсчета – человек, который является своеобразным высшим...
Я счастлив жестокой обидою, И в жизни, похожей на сон, Я каждому тайно завидую И в каждого тайно влюблен.
Я вернулась в мой город,
Знакомый до слез,
До прожилок,
До детских припухших желез.Я вернулась сюда, так глотай же
Скорей
Рыбий жир Ленинградских
Ночных фонарейУзнавай же скорее декабрьский
Денек, где к зловещему дегтю
Подмешан желтокЛенинград, Ленинград!
Я ещё не хочу умирать
У меня ещё есть адреса
По которым найду голоса.Ленинград, Ленинград
Я ещё не хочу умирать,
У тебя телефонов моих номера,
Я ещё не хочу умирать.Я на лестнице чёрной живу
И в висок ударяет мне вырванный
С мясом звонок.И всю ночь на пролет
Жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами
Цепочек дверных
Реймс - ЛаонЯ видел озеро, стоявшее отвесно, —
С разрезанною розой в колесе
Играли рыбы, дом построив пресный.
Лиса и лев боролись в челноке.Глазели внутрь трех лающих порталов
Недуги — недруги других невскрытых дуг.
Фиалковый пролет газель перебежала,
И башнями скала вздохнула вдруг, —И, влагой напоен, восстал песчаник честный,
И средь ремесленного города-сверчка
Мальчишка-океан встает из речки пресной
И чашками воды швыряет в облака.
4 марта 1937
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня, лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.Острый нож, да хлеба каравай...
Хочешь, примус тихо накачай,А не то веревок собери,
Завязать корзину до зари,Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
Мы живем, под собой не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.А вокруг небо сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.Ноябрь 1933
Я скажу это начерно, шепотом,
Потому, что еще не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра. И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище -
Раздвижной и прижизненный дом.9 марта 1937
Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
И вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.
Играли, хоровод водили, В царя играли, верных слуг, Меня, играя, проглотили - И ах, как весело вокруг!
Смеются сестры или плачут,
В дверях, бывало, став, поют
Или, окно открыв, судачат,
Выглядывают, счастья ждут...