История доллара

Декларацию независимости США открывает мелочный перечень несправедливостей, который в то время, похоже, имел очень большое значение, хотя сегодня его мало кто читает или помнит. Первые два пункта обвиняли парламент в пренебрежении законами, принятыми собраниями колоний: на самом деле они гласили: мы условились иметь бумажные деньги, а вы взяли и запретили нам это.

Деньги не удержать взаперти, они сбежали бы на улицу. Это как обзаводиться друзьями. Деньги не переносят праздности, их не копят ради них самих, они не могут не гнаться за новой прихотью или увлекательным зрелищем. Переменчивые, как любовь, они с радостью обещают себя любому. Деньги любопытны, суют нос в чужие дела, ищут приключений и неумолимы: их не запрешь, когда сквозь решетку доносится звук оркестра.

Многие американские состояния сделали те, кто не особенно интересовался деньгами: их интересовал процесс. В начале 1930-х годов закоренелый гангстер, которому отчисляли процент с продажи каждого алкогольного напитка в стране и который, возможно, был богатейшим человеком на планете, ничего так не любил, как бездельничать, сидя в майке и уплетая мамины фрикадельки. Как и Карнеги, многие из числа сколотивших состояние прилагали почти столько же усилий, чтобы от него избавиться. Или растрачивали его, что, пожалуй, сводилось к тому же. На самом деле упорное нежелание американского общества устроить кровавую революцию против сверхбогатых проистекало из отношения к деньгам, из-за которого американцы смотрели на деньги как на своеобразное погодное явление: деньги проливались, словно дождь, текли то туда, то сюда, разливались широким половодьем, иссякали. Когда дело касается денег, американцы реагируют на удивление философски.

Деньги Старого Света воплощали надежность, доллар же больше говорил о возможности. «Распоряжаться деньгами – единственная выгода от обладания ими», – писал Бен Франклин.

доллар выполнял ту же функцию, что в Европе отводилась классу или вере. Доллар был их епископом, королем и судьей. То. что Мишель Шевалье[77] в 1839 году назвал «страстью к деньгам», по большей части, не было алчностью: оно просто отражало значимость доллара и центов для общества, у которого не имелось другого мерила.