Рецензии на книгу «Край навылет» Томас Пинчон

По обе стороны края

Второй роман Томаса Пинчона «Выкрикивается лот 49» вышел в 1966 году. Восьмой роман - «Край навылет» появился в 2013. С разницей в сорок семь лет. Это почти сорок девять! Не дотерпел, но, взаправду, не стоило ждать два лишних года. И без этого видно, что Bleeding Edge – изящный поклон автора своему же «Лоту 49» почти полувековой давности, его улучшенная и расширенная версия. Только вместо Лос-Анджелеса – Нью-Йорк, вместо Эдипы Маас – Максин Тарнов, вместо загадочной подпольной почтовой службы Тристеро – мрачные нехоженые тропы тёмного интернета и глубокой паутины.

Чтение в случае Пинчона – это всегда работа. И от чтения такого надо отдыхать, ибо информация в романе сплетена в очень тугую пружину, практически в rar-архив, который, как пилюля, раскрывается и начинает полноценно действовать лишь некоторое время спустя после чтения. В итоге после усваивания пятидесяти страниц «Края навылет» кажется, что осилил по крайней мере страниц двести. Больше всего это похоже на «Криптономикон» или «Ртуть» Нила Стивенсона (с поправкой, естественно, на то, что Стивенсон и сам вышел из пинчоновской шинели), только у него все романы – это просто учебники в несжатом виде, а в «Крае навылет» действует как раз уже упомянутый архиватор: весь антураж его состоит из мнемонических слов-запоминалок и каждое такое словечко раскрывается постфактум в вереницу образов и предложений, делая мир романа гораздо чётче и объёмнее. И если после информационного изобилия текстов Стивенсона или, к примеру, инфернальных метаний Аксёнова в «Ожоге» приходилось отдыхать и «утрясать» прочитанное каждые сто-сто пятьдесят страниц, то с «Краем навылет» такое нужно делать через каждые страниц пятьдесят.

Одна из трактовок названия даётся сразу же на первой странице: дети перед школой катаются на самокатах «Бритва» - Razor scooters – «поэтому к списку того, чего надо беречься, добавь наскок катящего алюминия». И так почти всю первую сотню страниц – Пинчон держит в напряжении, заставляя обращать внимание на каждую мелкую и на первый взгляд незначительную деталь, почти на каждое слово. Этими деталями и словами он конструирует целое пространство: на первых нескольких страницах воссоздана целая нью-йоркская улица, и делает это Томас Рагглз, не в пример уважаемым классикам, несколько по-иному, нежели прочие корифеи пера. Пинчону нужно, чтобы после первых страниц романа у его читателя возникла в голове модель совершенно определённой улицы, а не какой-то там улочки, которая у каждого будет выглядеть по-своему. Поэтому он использует нестандартную, нетрадиционную и неприлизанную лексику для её, улицы, описания, когда любой мусорный пакетик или цветочек не гнусно исключаются из виду традиционным «all prose must be spare and true», а переливаются всеми красками, мельтешат и заигрывают с читателем. Читатель, запутанный и смущённый таким лексическим подходом, начинает сильнее вгрызаться в текст, чтобы понять, о чём вообще идёт речь и – вуаля! – тем самым он отбрасывает укоренившиеся, рефлекторные, одинаковые для всех предыдущих в его жизни авторов заготовки восприятия прозы. И начинает конструировать эту заготовку, следуя указаниям Пинчона, по его правилам. Это действительно сложно и здорово и заставляет клетки мозга взбодриться и работать, вылезти из однообразного анемичного болота традиционного нарратива. Чтение – это работа. И если не готовы поработать головой – лучше не суйтесь.

«Край навылет» создаёт удивительную слегка агрессивную фактуру текста – примерно как если бы шёлк заменить грубым картоном. Помните хоть пару предложений из «Войны и мира» про встречу Болконского с дубом – отрывок, который все в школе учили наизусть? Нет? То-то же. А «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве…» помните? Уверен, в три ночи разбудить каждого – от зубов отскочит первая строфа, а то и обе две (взгляните, сколько у него переводов, кстати). Кэрролл постарался и встроил в наши детские головы этот стишок, который невозможно забыть благодаря его нестандартной лексике, и по нему мы можем восстановить чуть ли не все события обоих романов про Алису. И перевод на русский тут играет не последнюю роль.

Переводчик «Края навылет» Максим Немцов всегда учит читателя работать напрямую с текстом, а не с впечатлением от него. Текст – это плоть, а не дух нисходящий. Суть переводов Немцова не в том, чтобы обрусить текст и подогнать его под рамки русскоязычного читателя, а в том, чтобы выдавить из нас полуазиатского читателя и все его великорусские амбиции, сделать нас на недельку-другую американцами по образу мышления, чтобы мы могли воспринимать текст и описанные в нём реалии как аборигены, а не как дяденьки, читающие в газете про загнивание капитализма. Поэтому NYC трансформируется в ГНЙ, а NYPD – в УПНЙ. Именно так их видят американцы. Отсюда все «Катящиеся камни», «Мырг-182» и «Пушки-с-Розами». Потому что нет на свете такой группы как «Роллинг Стоунз» - за этим названием не стоит ничего кроме откляченного зада Джаггера с обложки пиратского «зе беста» в сознании русских фанатов - во всём мире её лексически и смыслово воспринимают именно как «Катящиеся камни». И нет никакого «доктора Фрейда», есть Фройд, уж простите за прямоту. И дословный перевод имён собственных железно обусловлен тем, что за так ценимой им «гладкостью языка» читатель не потеряет ещё один возможный смысловой пласт, ещё один пинчонов подкол. И то, что наше национальное самосознание зачастую неспособно понять и принять эти факты, очень много о нас говорит. Немцов же даёт нам хоть изредка побыть космополитами и гражданами мира, не посредством модных слов, а образом мышления и усвоения информации.

Одиссея главной героини Максин по волшебному и страшному ГНЙ – как раскрывающаяся роза: в начале романа предстаёт перед нами компактным бутоном, где каждый лепесток – новое поверхностное знакомство, каждое из которых поочередно развивается с течением романного времени в отдельную сюжетно-квестовую линию, раскрывается от быстрого «здрасте-здрасте» в отдельную ветвь сюжета и словно путеводитель ведёт Максин по, собственно, совершенно главному герою романа – Нью-Йорку. Здесь и ухающие ночные караоке-бары, и гулкие пустые технические тринадцатые этажи под плавательными бассейнами, и огромные свалки мусора (привет лучшему рассказу всех времен и народов «К низинам низин»), и многое иное. Самая интересная сюжетная линия запускается, когда Максин попадает в компьютерную игру ПодБытие. Здесь сразу возникает два смысловых плана. Первый – привет всему киберпанку в лице, в первую очередь, Уильяма Гибсона, который, ходят такие слухи, сконструировал знаменитое стартовое предложение «Нейроманта», скрестив пару начальных фраз из «Радуги тяготения» и «Лота 49»: «Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал». Чуть позже Гибсону будет передан и личный открытый привет в виде фразы «Во второй половине дня небо начинает набирать мертвенный жёлтый оттенок». Второй смысловой план – путешествие Максин на поезде в ПодБытии до чёртиков напоминает путешествие Алисы на поезде по Зазеркалью, что сообщает всему последующему действию (а выходила ли вообще Максин из игры до конца романа?) томный бредовый оттенок беспорядочной скачки по громадной шахматной доске. Так что теперь Льюис Кэрролл начинает почитаться нами как самый первый создатель прообраза интернета: не информационной помогалочки, а глухой ямы, населённой странными, нелогичными и в массе своей бесполезными персонажами, когда смысл твоих перемещений – если он есть – скрыт очень-очень глубоко.

Хоть Рим и был разрушен, он существует до сих пор. С Нью-Йорком, к ужасу, произошло примерно то же самое.
Вот только. Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами.

Нью-Йорк в детективном романе будет не сыщиком и не убийцей.
Он будет загадочным подозреваемым, которому подлинные факты известны,
но он ничего не расскажет.

Доналд Э. Уэстлейк

Назавтра, вечерний час пик, только дождь начинается… иногда она не может устоять, ей нужно выйти на улицу. Что могло быть лишь просто-напросто точкой в цикле трудодней, реконвергенцией того, что разбросали будни, как где-то сказала Сапфо еще в каком-то студенческом курсе, Максин забывает, становится миллионом пешеходных драм, всякая заряжена тайной сильнее, чем вообще может позволить дневной свет со своим высоким давлением на барометре. Все меняется. Вот этот чистый, облитый дождем запах. Шум движения сжижается. Отражения улицы в окнах городских автобусов заполняют салоны нечитаемыми трехмерными изображениями, когда поверхность необъяснимо преобразуется в объем. Средние наглые манхэттенские шмаки, толпой загромождающие тротуары, тоже приобретают некую глубину, некую цель – они улыбаются, они сбавляют шаг, даже с сотовым телефоном, приклеенным к уху, они скорее станут кому-то петь, чем трепаться. Кое-кто, видят, выгуливает под дождем комнатные растения. Даже легчайшие контакты зонтика-с-зонтиком могут быть эротичны.

Интуиция как проблесковый маячок

Пограничные состояния закономерно способны вызывать в человеке ощущение нестабильности, неоднозначности, из которого вытекает смутное предчувствие тяжести чего-то грядущего, разрастающееся до состояния неугомонной тревоги. Представьте себе эту неуверенность в собственном психическом здоровье, когда человек не может с уверенностью сказать, что образ его мышления – нормален. Когда периодически хочется прикусывать язык, чтобы не ляпнуть чего-то такого, что способно вызвать у людей подозрения на ваш счёт. Так и ходит этот Некто с прикушенным языком весь день, а дома заклеивает окна фольгой, убирает радио в шкаф, чтобы оно не подслушивало, а в сипении закипающего чайника слышит угрозу. Вся завязка сюжета «Bleeding Edge» - это тот самый пресловутый прикушенный язык и Предчувствие.

Переломные моменты времени – тот же переход 1999 в 2000 – провоцирует бурления в сознании нестабильных людей, эта условная паника перед неизвестностью будущего подогревается теориями заговоров, дурными предзнаменованиями, лихорадочным восторгом осознания, что гипотетическое будущее вот-вот сметёт обрыдлое настоящее, сделав его прошлым, стоит только календарю обнулиться. Время европейского средневековья было линейным – оно тянулось маленькими шажочками от первого столетия нашей эры, и должно было так бесхитростно топтать по прямой дороге вплоть до второго пришествия, кабы не гуманисты с их осознанием временных блоков. Сегодня мы можем долго сличать линейное и цикличное время древних и нашей современности, но открытую концовку этого движения вдоль лет и зим ограничить конкретикой мы всё равно не сможем, а потому неудивительно, что переломные вехи времени резонируют, вовлекая в свои колебания гибкие умы. Конечно не время виновно в событиях, но люди этого времени, и Пинчон стремится воссоздать нестабильность нового миллениума для этой демонстрации.

«Bleeding Edge» первыми страницами толкает читателя в троекратное начало – первый день весны две тысячи первого года. Это шаг в водоворот предвкушений, предчувствий, подозрительности, и всё это приправляется смутным чувством тревоги. Примечательно, что и автор и читатель смотрят на события задним числом, развернув голову через плечо, но стоит прорваться сквозь предложения, длиною в жизнь абзац, подслушать быструю речь персонажей, поспешить вслед за их решительными действиями, как вот ты уже сам стоишь в этом американском миллениуме с невкусными завтраками в забегаловках, с бесконечными встречами, свиданиями, вечеринками, с презервативами из лимитированной коллекций абстрактных экспрессионистов, которые похожи на отвратительное кожное заболевание, стряхиваешь пепел в ботинок вместо пепельницы, беспокоишься об обстреле талибами бамианских будд, мечешься следом за пронырливой Максин, пока над головой зреет туча, готовая разразиться дождём, а DeepArcher превращает тебя в искусственную нейросеть.

В сети мелькала фраза, что у Пинчона не язык сложный, а сложно само мышление, и с моей точки зрения это верное суждение, которое надо учитывать при чтении. От себя добавлю, что успех усваивания сюжета и получение от него удовольствия автор перекладывает на читателя – последний должны быть увлечён этой книгой, потому что иначе необходимость регулярно обращаться к Мировой Паутине будет восприниматься как досадный барьер, и начнёт им пренебрегать, тогда как это порой единственный способ разобраться, что к чему.

Он насыщает текст не абстрактными отсылками, а вполне конкретными обращениями к определённым событиям, культурным явлениями, тонкостям чужого менталитета, которые способны дополнить эту тревожную картину изображённого им мира. Вероятно, что даже не столько изображённого, сколько отражённого, потому что пластичность его мысли вылепляет навязчиво-жизнеподобный облик американского две тысячи первого года, от которого сложно отмахнуться, мол, да это просто история. Не просто история, это структурирование и формообразование того, что обозначить-то сложно – Предчувствия, которое на наших глазах стало историей.

Предприимчивые читатели вот здесь разбирали буквально постранично некоторые термины, аббревиатуры, отсылки, цитаты и реплики. Отмечу, что особенно трогательно выглядит разбор иностранцами смысл слов govno, shmarovozka, Po khuy и nyaschetchka.
В книге мелькает реплика, что «Ёжик в тумане» - величайший мультик из когда-либо снятых, и это славное наблюдение, потому что паранойя Пинчона как раз похожа на туман, в котором пучеглазый ёж зовёт лошадку, и чем дальше бредёшь – тем сильнее этот туман сгущается.

«Bleeding Edge» - это книга не о мировом терроризме, не о финансовых пирамидах, не о радикально-настроенных мусульманах, не о той бреши, которую прорезало в американской истории, культуре и политике одиннадцатое сентября, не о людях с ракетами Стингер, которые они наводят с крыши на пролетающий самолёт, а о том, что любое событие, любой Перелом, который с треском падает на хребет человека-нации-мира и вышибает дух, не происходит неожиданно. Это явление всегда предвосхищается сложной цепочкой событий, проводимой за спинами большинства. Паранойя этой книги действительно заразна, потому что кто знает, какие глубинные процессы сегодня плетут обозримое будущее за нашими спинами.

Роман-тревога

Я никогда не слышала об этом авторе, пока подруга не подарила мне его книгу.

Я прочитала первую главу, немного удивилась, даже спросила у подруги, с какой целью она мне это подарила, потом почитала ваши рецензии и там узнала, что:

1. Книга не об 11 сентября
2. «Ничего не понятно, но я кайфанул»
3. У автора заразный слог: после прочтения поневоле хочется писать рецензии в том же вязком, плотном непонятном стиле, в котором написана сама книга. Но заставляешь себя не делать этого.

Автор-загадка, человек-Пелевин, Паланик на максималках - он создал себе репутацию отшельника, откуда он вещает свой пост-пост конспирологический параноидальный трэш. А по сути рефлексирует по поводу 11 сентября, почти не касаясь 11 сентября.

Лучшая (и самая понятная) рецензия , пожалуй, принадлежит Дмитрию Быкову, где он отмечает умение Пинчона передать настроение Америки в ту или иную эпоху, и, по крайней мере, на примере этой книги он стопроцентно прав. Здесь это настроение - какая-то маниакальная тревожность и предчувствие необратимого. 11 сентября - не только трагедия, но и событие, полностью перевернувшее концепцию стратегической безопасности и на уровне Овального кабинета и на уровне кухонных разговоров.

Самое любопытное в этой книге - это работа ее переводчика. Он сотворил нечто невообразимое. Его язык - это смесь нескольких элементов:
- птичий язычок для тех, кто любить приатачить пикчу, апрувнуть инвойсик, зашэрить дата
- слэнг в лучших традициях Луркморья
- собственная оригинальная транскрипция, где Арета Франклин становится Аритой, Тайгер Вудз - Тигром Вудзом, а Xbox - экс боксом
- полный перевод имен собственных, типа Мырг-182 (Blink-182?), Больш (Notorious Biggy?) и прочие радости жизни

В общем, это что-то за гранью добра и зла.

Я фиг пойми кому это рекомендую. Я сама мало что поняла.

Если все-таки решитесь, воспользуйтесь вспомогательным материалом на английском языке.

Кроличьей норой в Дублин

– Может, это мы жили в таком привилегированном маленьком окошке, а теперь все возвращается к тому, каким было всегда.

Невероятной плотности текст, zip-сжатие обрушивается на доверчиво разомлевшую в ожидании очередной "истории об 11 сентября", читательскую голову с неотвратимостью кармы. Вот ты, готовая сочувственно пошмыгивать носом, смотришь на мать, провожающую сыновей в школу, а вот уже водопад зрительных образов сметает и подхватывает тебя: куда смотреть? На цветущую (это в Нью-Иорке, ребята!) грушу? На автобусы, соединенные гармошкой, наподобие "Икарусов" нашего детства? На бездомных, спящих с кучей пакетов в подворотне? На нянек с колясками и детей с самокатами "Бритва" (берегись аллюминиевого пинка в самый неожиданный момент)? На копов в утреннем кафетерии, восполняющих недостаток бубличков в организме?

Тельцу-Пинчону по-набоковски плотная плотскость мира дается естественно, как дыхание и он по-набоковски избыточен, говоря с тобой языком, понятным ему самому и не предполагая в тебе неумения мгновенно переключиться с любования цветущей грушей на восприятие сложносочиненной психоаналитической ереси доктора Кугельблитца. Как, вы не знакомы с трудами Отто нашего Кугельблитца? Это легко исправить. После чего парой предложений тебе разъясняют суть учения не менее незадачливого, но менее известного, чем Юнг, ученика Фройда.

А если кто возьмет на себя труд попробовать читать Пинчона в оригинале, тот очарован будет внутренней музыкой некоторых фрагментов, котjрая зазвучит флейтой гаммельнского крысолова, перехватит восторгом дыхание и не даст вздохнуть, пока эпизод не совершит с той же непринужденностью кульбит и не скакнет в мир несущейся галопом обсценно-ниже-поясной тематики. Тоже как у Набокова, лишь подтверждая, что жизнь не разделяет материи на высокие и низкие, в ней все вперемешку: древнейшие инстинкты еврейской мамочки; сверхсовременные компьютерные технологии, старая. как мир тема двойных стандартов в любых отношениях, где можешь выступать обидчиком или потерпевшей стороной: когда обманывают тебя - вот же мудак(!), когда ты - это было как электрический разряди и не было сил противиться мгновенному импульсу, и однова живем - все надо попробовать; и точное знание, что никаким своим односторонним донкихотством этого не изменишь, а значит - нужно принимать как есть и приспосабливаться.

И за всем этим вертоградом уже и не вспоминаешь 11 сентября, которым грозила аннотация, а когда оно приходит, принимаешь частью жизни, частью странствия Максин Тарнов по городу Нью-Йорку, плавно перетекающему в блуждания по виртуальным лабиринтам ПодБытия, так похожему на одиссею Леопольда Блума в Дублине, происходившую сотней лет раньше. Тот же умница-герой/иня, плоть от плоти своего города; не богачка, но без особых материальных проблем (хотя при виде кричащей роскоши мысли о неверно выбранном магистральном пути нет-нет закрадываются в голову, так же бесследно исчезая).

То же не вполне удачное (вполне неудачное?) супружество с чересчур любвеобильным партнером. Та же череда повседневных ситуаций, которые большей частью удается разрешить мирно, но порой случается столкнуться с неприкрытым хамством, против которого твоя мягкая интеллигентность. как мошка против асфальтоукладочного катка. Пожми плечами и двигайся дальше. То же обилие ситуаций, взывающих к основному инстинкту, (как его представляют средства массовой информации) и та же незначительность любых сексуальных импульсов, украшающих жизнь, перед угрозой потерять: свою или близких тебе людей подлинно основного инстинкта.

Тут свой Стивен Дедал - Дрисколл, свой Циклоп - Мроз, найдётся время и место и для Навсикаи, и для Цирцеи, и для Сирен - чем корейское караоке не они? А высокоумные разговоры кремениево-силиконового окраса, ведущиеся здесь, в точности Сциллла и Харибда "Улиссовой" библиотеки с рассуждениями о Шекспире в контексте не Гамлета, но Энн Хаттуэй и кровати второго сорта. А событие, заявленное аннотация в качестве темы, это Быки Солнца, только освещающие иной аспект жизни - изнанку рождения, смерть.

Ух, как занятно, и с кем же ты соотносишь двоих из ларца, одинаковых с лица Мишу и Гришу? С Труляля и Траляля, разумеется, потому что "Край навылет" в той же степени кэрроллова "Алиса", в какой Набоковская "Обскура" и "Уиллис", (да да, а Игорь будет Белым Рыцарем, вы уже догадались, что Максин при таком раскладе Алиса?). Томас Пинчон нам с вами не давал обязательств следовать какой то одной тропой, по которой нам удобнее догнать его будет. Если он за кем и следует, так за своим Даймоном, которому не прискучил за прошедшие со времен "Радуги тяготения" четыре десятилетия. И в том наше читательское счастье.

И ещё в том, что есть Максим Немцов, который подарил русскоязычному читателю этот дивный перевод, равно свободно чувствующий себя в эмпиреях Высоких Материй и среди сомнительных ниже-пояса-туалетно-помоечных эпизодов, с профессиональным сленгом программистов, гангстеров, биржевых маклеров, бухгалтеров и бог знает кого ещё, кем Пинчону пришла охота заселить эту книгу. Разговоры об Эволюции Человечества, обсценная лексика, словотворчество отчасти в Маяковском, двухметроворостом, частью в Алисином стиле хливких шорьков. Но мой безусловный фаворит - эпизод с таксистом и Иисусом в сандалиях. Земной поклон и спасибо, Максим Владимирович

Кавайная тревовога: когда выезжаешь в пустыню, а оказываешься дома

Аннотация к книге сообщает, что «Край навылет» — история об американской трагедии, книга про 11 сентября 2001. Вот только не стоит этому верить. По крайней мере, вы едва ли получите то, что хотите увидеть. Если вдруг вам действительно нужна художественная книга про 11 сентября, вы настроены прочесть что-то трогательное, посмотреть на те события глазами среднего американца, то прочитайте лучше «Жутко громко и запредельно близко» Фоера или «Windows on the World» Бегбедера.

Дальше я бы могла написать, что в книге «Край навылет» вы найдёте только Пинчона, но это тоже едва ли. Вы там найдёте себя, отражённого в кривом зеркале. И, вероятно, поклонникам Пинчона именно это и кажется соблазнительным. А меня такое настораживает. Но обо всем по порядку.

Существует два идеальных типа современного автора. Первый — дружелюбный человек, как минимум, способный ответно зафрендить вас в Твиттере (как Каннингем) или, как максимум, способный быть человеколюбивым вегетарианцем (как уже упомянутый Фоер). Второй — циничный и любвеобильный человеком, умудряющимся вовремя намекнуть на наличие тонкой душевной организации (как Бегбедер) или же тот, кто может прослыть замороченным интеллектуалом, который понимает больше других про этот прогнивший мир (привет, Пинчон, ты в топе).

Читать интеллектуальных авторов с мрачным чувством юмора может быть весьма приятно: во-первых, мысленно ставишь себе зачёт и прокачиваешь снобизм, во-вторых, посмеиваешься над другими (ещё одно попадание в корзину снобизма) и над собой, что даёт возможность чувствовать себя славным малым, у которого все хорошо самоиронией. Про юмор мне сказать нечего — у меня с ним всё плохо. А про интеллектуальность можно и сказать пару слов (смотрите-ка, а корзина снобизма нынче пользуется популярностью).

Интеллектуальными, как правило, людям кажутся плотные тексты. Для плотности необходимо насытить свою историю отсылками, дополнительными слоями и сконструировать ее так, чтоб она имела двойное дно. Можно и тройное.

У читателя должно возникать нечто наподобие катарсиса. Однако, если изначально, в древнегреческом варианте, речь шла об очищение через сопереживание, к которому лишь незначительно примешивалось рациональное, необходимое для осознанности переживания, для рефлексии (хотя душа у греков разумна, потому с этим тезисом можно и поспорить), то сейчас читатель ожидает первичности интеллектуального. И вот у Пинчона это есть — сразу же тебе наворачивают каких-то данных, каких-то отсылок к дремучему визуальному, психоаналитическому, еврейской истории, информационным технологиям и прочему, а потом, когда ты уже составишь списки непонятного со своими комментариями, посчитаешь количество половых актов, гласных букв в именах героев и перепишешь отдельные страницы задом наперёд, а потом у тебя сформируется собственная позиция по поводу того, что же это все было, то ты можешь испытать незабываемое расслабление. Душ после хорошей тренировки.

«Край навылет» невероятно плотный. Даже для постмодерного текста. Обычно любимые лошадки на карусели постмодерной литературы — пастиш (имитация) и метапроза (текст в тексте). И этого вполне достаточно для того, чтоб у некоторых читателей дым повалил из ушей. Однако, Пинчон, эталонно для постмодерниста, не просто прячет путь к смыслу произведения или заявляет, что смысла нет. Он будто намекает на то, что смысл вполне можно уловить, если искать. И пути не прячет, а разворачиваете перед читателем. Только вот троп у него 100500. И это не просто временные наслоения или множественность сюжетных линий. У Пинчона чуть ли не каждое предложение — отдельная тропа.

Быков вот написал, что у Пинчона язык несложный, а смысл улавливается сложно, но русский переводчик напортачил, получилась какая-то книга жаргонизмов. И эти жаргонизмы обеспечивают языковую сложность.

Я тут с Быковым не соглашусь, потому как, даже отбросив привнесённые переводчиком жаргонизмы, мы повсеместно будем сталкиваться со специфическим описание обычных, повседневных, банальных вещей и явлений. Пинчон будто не любит употреблять простые слова. Нет, я не имею в виду, что он вместо «холодильник» пишет «синхрофазотрон». Он просто частенько выбирает самое неочевидное слово или конструкцию.

У меня был один случай в те времена, когда я училась в университете. Однажды мне понадобился электронный вариант одной книги (я помню годы с карточным интернетом, а не «трава была зеленее»), я попросила преподавателя мне его дать, а тот сказал, что я ему должна напомнить заранее. Я позвонила, чтоб напоминать. Напомнила. А он мне и говорит так задумчиво: «Ну да. Я обещал вам ее записать на электронный носитель».

Вот это Пинчон. У него нет никаких дисков, флешек, а есть только электронные носители. Поэтому психоаналитика он называет эмотивистом, мужа одной из героинь обвиняют не в том, что он не в состоянии выразить свои эмоции, а называют «дуралей-алексимитик», двусторонняя сумка будет обозначена как биполярная и дальше в таком же духе. Так что на уровне отдельных предложений мы уже наблюдает уплотнение текста.

Сцены в «Крае навылет» тоже плотные. Герои много говорят и много делают. Но попытки вникнуть в смысл их действий приведёт к ощущению, что смысл вы упустили ещё на прошлом повороте, который пролетели на бешеной скорости. А читать эти диалоги — как попасть в компанию профессионалов, о профессии которых вы не имеете ни малейшего представления, или же как затесаться в общество представителей некоторой субкультуры, в жаргон и проблемы которых вы не в состоянии погрузиться. Вы даже не тоните в этом. Это важно. Вы там чужак. Даже если умеете настроить «Robots.txt» и всегда называете еду исключительно жрачкой.

Сюжетные линии тоже добавляют плотность тексту. Вы будете стараться удерживать в голове действия множества людей. Думать о таксистах, которые слушают арабское радио, держать в уме то, что главная героиня еврейка, запоминать, какое там мороженное любят русские герои, во что играют дети, как кто-то хотел программировать кисти для Photoshop на С и кто что ел. А под конец вы поймёте, что процесс был ради процесса — не связалось это всё воедино.

Герои «Края навылет» напоминают персонажей каких-то комиксов или мультиков. Или аниме. Или рекламных роликов. У многих из них весьма специфические имена (Максин, Вырва), занятия (вам кажется, что специалист вынюхивающий особенности жизни людей — нечто странное? А как тогда насчёт продажи гибридов мягких игрушек —«бобовых пуфов»?) и пристрастия (кто-то спортивную передачу хочет увидеть в день теракта, кто-то поглощает мороженое круглосуточно).

Слова, языковые конструкции, сюжетные линии и герои вместе взятые создают некий кубик Рубика. С той только разницей, что собрать из кубика можно вообще трапецию или Фёрби, или бургер, или 3D-челюсть. И Рубик-Пинчон не будет возражать.

Если рассматривать идею свободы как доминирующую в рамках того, что стоило бы назвать «американская идея», то Пинчон — чрезвычайно американский автор. Безусловно, чтение — всегда акт интерпретационный. Однако, обычно предполагается, что автор хотел нечто сказать своей книгой. И неважно, понял ли это читатель или нет. Автор обычно присутствует в тексте. Даже если от него заметна лишь тень. А потому свобода трактовок относительна.

Пинчон же производит впечатление не только автора с замершей биографией (нет современных фотографий, не даёт интервью, дал бы фору Пелевину в своём отшельничестве), но и автор с замершим, ещё на стадии создания, авторством. Пинчон не тот человек, который придумал конструктор-домик, лошадь, Эйфелеву башню и т. д., а потом принёс мешок/коробку с деталями, инструкцию для сборки, а читатель взял все это и начал собирать (криво ли или прекрасно). Нет. Пинчон выслал по почте детали. От чего? Что из этого можно собрать? Не потерялась ли часть деталей? Кто отправитель? Да черт его знает!

И читатели пошли что-то складывать.

Возьмём меня. Я интересуюсь психоанализом. И какое-то время, читая «Край навылет», я выписывала себе все психоаналитические якоря (школа детей главной героини, названная именем несуществующего психоаналитика, упоминание адреса Фрейда в Вене, героиня путешествует в компании больных с пограничным расстройством, информация о сессии групповой терапии, героине снится «федеральный пенис», уже упомянутая биполярная сумка и многое-многое другое). Я могла бы проинтерпретировать всю книгу сквозь призму структуры личности по Фрейду. И правительству США чего-нибудь бы приписала и террористам досталось бы нечто из сферы Эдипова комплекса. И кто б мне помешал?

Но с таким же успехом можно было бы пойти по программистской линии. По религиозной. Собирать признаки общества потребления. И многое другое. Все эти версии вполне укладываются в форму текста. Она растягивается так, как читатель захочет ее растянуть. И одни элементы не связываются с другими.

Я уверена, что можно подумать нечто одно, а потом перечитать через год-другой и настаивать на совершенно иной версии, объясняя, о чем же эта книга.

Да хоть статью напишите об особенностях онтологии Пинчона. Ну а что? «Здесь-Бытие Хайдеггера versus ПодБытие Пинчона».

Я сказала в самом начале, что меня книга настораживает. И настораживает, вероятно тем, что нравится у Пинчона тем, кому он нравится.

Нет в «Крае навылет» ничего прочного. Читатель постоянно проваливается в этот текст. Он становится прямо каким-то Солярисом, который возвращает вам даже не вас, а некую вашу грань. Такая структурная, формальная, особенность текста усиливает тревожность. Для людей с неврозами было бы почти смертельно, если б не возможность погрузиться в поиск тайных смыслов. Это тут как обратный счёт или мытьё рук для людей с ОКР.

Хотя в книге немало забавного, но есть ощущение, что это веселье от волнения, что нечто грядёт, но что именно — неизвестно. Вообще никаких вариантов. Именно поэтому даже когда в книге происходит То Самое (героиня узнает о произошедшем с башнями-близнецами), не думаешь о том, что вот всё и случилось. Начинает казаться, что Нечто впереди. Откровенно говоря, в этой книге минимум страниц посвящено переживанию героев по поводу теракта. Отсюда ощущение, что это лишь кирпич в большом здании какой-то Жести. Поэтому можно получить интеллектуальную разрядку, определившись с тем, что же сегодня хочется собрать из деталей конструктора, но эмоционально Пинчон бросает читателя в состоянии некой тревожной неопределённости.

Может, это такой пост-постмодернизм. Этот невиданный и редкий зверь. Смотрю я на книгу Пинчона и думается мне, что это будто Энди Уорхол, усложнённая версия. От мира литературы. То есть не просто можешь брать предмет искусства-постер и печатать тысячи копий, но автоматически как-то переделываешь прямо в принтере изображение, хотя исходник тоже переделывается. Не просто усы у Мона Лизы или нечто другое, добавочное к ней, а и добавление и основа-фон трансформируются. И, тем не менее, это всё порождение одной и той же коробки с конструктором.

«Край навылет» — идеальная книга для того, кто любит интеллектуальный Майнкрафт или хочет спеть в кругу друзей песню «Яничегонепонялчтокурилавтор». Ещё она может понравиться любителям заговоров (но только если они при этом готовы столкнуться с языком, отличным от типичного для «РЕН-ТВ»). Это отличная вещь для читателей, которым автор не особо нужен и которые считают, что даже лучше него знают, о чем и зачем то или иное произведение. В тексте зачётные описания секса (я таким интересуюсь с культурологический и лингвистической точки зрения, Пинчон в этом хорош), потому любите и цените. Если хотите склеить кого-то с моноклем, то лучше Фаулза и Байетт читайте. Но если хотите рок-н-рольно, но с претензией на элитарность, то Пинчон — ваш фаворит.

Категорически не подходит тем, кто с постмодернистами не сливается, а сталкивается, кто хочет понятных эмоций и однозначного понимания того, что это было. И не читайте русский перевод, если вы не любите ощущать присутствие переводчика.

ПодТекст

Дед, иди спать уже
(типичный реплай Романа Волобуева на очередной твит Дональда Трампа)

Желание понасмехаться над прелестями русского перевода «Края навылет» было велико, потому как пройти мимо всех этих «ветер задувал ей слезы обратно в уши» просто невозможно. Потом оказалось, что виртуальное Бытие и так пестрит подобными экзерсисами: от меткой пародии Быкова до огромных кусков нечитаемого текста, процитированных ошалевшими читателями. Теми самыми, для который этот перевод, вроде как, и существует. Вот этими странными человечишками, которые просто, ну… любят книги. Забавно то, что мое первое опосредованное знакомство с Томасом Пинчоном тоже было знатно испорчено. Просто ребята, делавшие субтитры для «Врожденного порока» великого Пола Томаса Андерсона не знали, что ни в коем случае нельзя брать за основу русский перевод книги. Нет худа без добра. Столкнувшись с продуктом жизнедеятельности Максима Немцова, этого больного ублюдка, сумевшего воплотить в себе мастера Йоду и гугл транслейтер, я в очередной раз дала зарок выучить наконец-то английский. И заодно пойти в спортзал. Или, хотя бы в плавательный бассейн, как героиня многострадального романа.

Максин Тарнов – ревизор по борьбе с мошенничеством (с отозванной лицензией), владелица инкрустированной розовым жемчугом «беретты» (с действующей лицензией), а заодно мать двоих сыновей. К ней обращается давний знакомец Редж Деспард, режиссер-документалист от б-га, с просьбой помочь в расследовании финансовой деятельности своего нанимателя – фирмы компьютерной безопасности «хэшеварзы» во главе с неким Гейбриэлом Мрозом. Преувеличенный интерес к бухгалтерским махинациям работодателя обосновывается нежеланием закладывать душу. Сомнительный и в общем-то условный триггер запускает цепь событий, проводящих героиню через изнанку Интернета к заговору в высших эшелонах власти, катастрофе 9/11 и, как ни банально, необходимости как-то со всем этим жить. Это та чудесная история, когда нуар сталкивается с приставкой «пост-», взрываясь на выходе двойной порцией паранойи: тут тебе и кровавая гэбня, и Моссад, и бородатая ухмылка бен Ладена, и темные делишки Пентагона, и даже ностальгия по близким контактам третьей степени Эйзенхауэра с НЛО, а в центре хитровы..плетенной паутины лжи - отчаянная еврейская мамаша в уцененной тряпице от «Дольче-и-Габбаны», пытающаяся собрать по кускам эту фрагментированную реальность.

Пространство «Края навылет» населено колоритными персонажами и наполнено приметами времени. Здесь клонированная Дженнифер Энистон крутит роман с фут-фетишистом, а самоназванная принцесса NYC разрывается между полицейским с испанской фамилией и профессиональным нюхачом с говорящей фамилией Шноблинг. Здесь горячую информацию, как пиццу с-пылу-с-жару, доставляет волшебный курьер, а бабуля левых взглядов и сомнительных вкусов в одежде ведет свою сетевую герилью. В этом же котле плавится комический дуэт русских уголовников (а может, выпускников Школы гражданских хакеров в Москве), чьи музыкальные вкусы эволюционируют от «Вечеринки» Децла до «душевной баллады «Ветер» ДДТ. Герои собирают мебель из «е****й Икеи» и пускаются в ностальгические трипы по местам со старыми игровыми автоматами, смотрят американскую классику и современные выдуманные фильмы, что стирает границы «настоящести» происходящего, и без того размытые вездесущей виртуальностью. Так они и существуют: от первого дня весны до Дня Труда, от Хэллоуина до Дня Благодарения, а затем от Рождества и Ханнуки заходят на новый круг стояния в пожизненных пробках.

Пинчон ставит эпиграфом к роману цитату Уэстлейка: «Нью-Йорк в детективном романе будет не сыщиком и не убийцей. Он будет загадочным подозреваемым, которому подлинные факты известны, но он ничего не расскажет». И город действительно выдает свои секреты порционно, запуская бесконечный квест, где в поиске ключей приходится блуждать по корейским караоке и еврейским закусочным, стеклометаллическим холлам больших корпораций и захламленным нердовсим логовам, второсортным стрип-барам и мусорным свалкам, гулким техническим этажам и потайным компьютерным лабораториям. Здесь оживают городские легенды родом из параноидальных 1960-х, искажается время, чудятся то призраки умерших, то десанты давно похищенных детей, превращенных в секретное оружие. Пузырь дот-комов «вянет ярко-розовым пшиком на дрожащем подбородке эпохи», отгремели вечеринки сытого разврата, фоном – непопулярная внешняя политика Буша-младшего и пробивающаяся через радиопомехи арабская речь. В воздухе витает колкое предчувствие беды, но нет ни единого шанса разобраться, откуда она придет. Следы путаются и теряются, взгляды свидетелей стекленеют, а подозрительные видео нерешительно откладываются – слишком страшно то, свидетельством чего они могут стать.

ПодБытие – виртуальное пространство, где Максин пытается найти ответы на часть своих вопросов, становится главной метафорой повсеместного американского эскапизма накануне катастрофы. Это райское место, известное и доступное немногим, оазис полной свободы и абсолютной безопасности. Еще один мыльный пузырь, чьи хлипкие переливающиеся стенки защищают от неприятных эсхатологических предчувствий, бессознательно прорывающихся только на территории сна, третьего измерения романа, наполненного тревожными знаками. ПодБытие полностью зеркалит реальный Нью-Йорк, оба пространства необратимо меняются после того, два пассажирских авиалайнера врезаются в башни Всемирного торгового центра, совершая атаку на верховного американского бога – е****й Рынок, острозубо скалящийся и хватающий за горло невидимой рукой. Оба пространства оказываются незащищенными и беспомощными, в них прорываются «темнота и смерть», обнажаются господствовавшие принципы обогащения и равнодушия к его цене. Трагедия становится единственным способом пробудить нацию ото сна, вскрыть гнойник, даже посредством оставления уродливого шрама, начинающего ныть ежегодно, чуть только минет День Труда. Удивительно то, что почтенный затворник, явно склонный к паранойе и ощущению истончившейся реальности, трогательно верит в человечность. Его героиня Максин – эмпатийная личность, ищущая справедливости и откликающаяся на чужие страдания. Такими же растут ее дети, обаятельные мальчишки Зигги и Оттис, выстраивающие новый мир, виртуальный город Зиготисополь, исполненный светом, радостью и яркими красками. Им еще предстоит встать на защиту своих идеалов. Быть может, у них даже все получится.

Дед, иди спать уже. Все будет хорошо.
(нетипичный реплай viktory_0209 на очередной роман Томаса Пинчона)

ГНоЙ современности

Если бы не «Долгая прогулка», я, пожалуй, никогда бы не написала рецензию на эту книгу. В первую очередь потому что она мне очень понравилась, настолько, что я нырнула в чтение и плавала, как в летнем прохладном море. Мне не хотелось анализировать, у меня просто не было мысли об анализе, понимаете? «Край навылет» - это книга-наслаждение, книга-взахлеб, книга-«ниче-не -понял-но-было-офигенно-спасибо».

О, по-настоящему современная проза! Спасибо, что ты есть. Может, кому-то и приходится продираться через настолько сленговый текст, но у меня он вызвал трудность только в самом начале. Потом ты погружаешься, вливаешься в этот поток, и понимаешь все. Впрочем, переводчик все-таки заслужил мое недоумение: ладно тебе переводы наваний групп и абреввиатур, и постоянное вкрапление довольно немассовых американизмов там, где есть русские синонимы. Но когда отлично знакомые нашему человеку штуки типа втф и омг заменяются на г-и-н, и ты вынужден лезть в примечания, чтобы узнать, что это «глух и нем», то немножко офигеваешь. Или УЛ - удостоверение личности. Да напиши ты айди, и 99% людей тебя поймут. Дизни, Хэрри Поттер... А еще ИТ-юшники, серьезно? Ну зачем, зачееем?

Еще больше это недоумение усугублялось тем, что помимо вышеперечисленного, перевод абсолютно шикарен. Видно, сколько вложено в него труда и души. Адаптированные шутеечки, переводы песен и рэпчика, да и многие собственные просто поражают смекалочкой. Мой фаворит - «Мырг-182». Такой вот перевод Шредингера получился.

«Край навылет» - настолько современная книга, что она для тех, кому «Кремниевая долина» нравится больше, чем «Теория большого взрыва». Современное в современном.
Сейчас бы хоть немного написать о том, что все-таки происходит в этом шедевре. Сюжет там, основные персонажи, затрагиваемые темы, конфликты... Но простите, сложнааа! В трех словах - это история будней воинственственного бухгалтера на пилоне (что звучит как идея для очередного супергеройского комикса, но почему бы и нет, что может быть более характерно для эпохи пост-9/11?) Автор сходу бросает нас в экономические махинации, отмывание денег, связи с таинственными группировками, знатно притрушивает все это айти-подробностями, узкоспециализированными технологиями и финансовыми механизмами. Разобраться в этом, имхо, практически невозможно, добиться полного понимания, что происходит - импосиббуру. Я понимаю, что многих это может бесить. Но в данном произведении полное понимание и не требуется, скорее даже противопоказано. Расслабьтесь, запрыгивайте в кабинку (не забудьте пристегнуться!) и вперед - на американские русские горки от Пинчона! Его аттракцион называется ГНЙ (Нью-Йорк) - цветастый, как рубашка с мелким принтом, и мельтешащий, кишащий людишками, с кишащими тараканами в их головах.

Мне кажется, идеально читать эту книгу нахрапом, за несколько дней. Тогда ты вливаешься в поток и проникаешься атмосферой, сиречь главной главной особенностью, основой и одновременно самой сильной стороной книги. К сожалению, обстоятельства не позволили мне читать так первую половину произведения, но зато вторая была проглочена и переварена на одном дыхании.

Отдельная прелесть романа - ПодБытие. Такой себе романтично-криминальный взгляд автора на соцсети, из-за которого временами мне хотелось причислить книгу к жанру кибемагический реализм, или научная фантастика-которая-как-бы-уже-здесь-привет. 
–ПодБытие стало отдельной, но незаменимой локацией ГНЙ, настолько умело играется Пинчон с гранями реальности и выдумки.


– О, и кстати. – Мимоходом, как мусоровоз.

«Край навылет» имеет все шансы стать классикой как шикарное описание настроений Америки 2010-х. Да, она будет читаться будущими поколениями также тяжело, как нам сейчас дается «Война и мир» в плане понимания слоев, контекста и смыслов. Но господи, насколько же она репрезентативна! Как она вовлекает, как делает соучастником, словно я запустила РПГ в виртуальной реальности. И на самом деле не так уж важно, о чем она, тут главное КАК она, НАСКОЛЬКО она.

Во время чтения, да и после него, я даже заснуть не могла, так погрязла в обдумывании, что не поделиться всеми догадками я просто не могу. Если вы из тех людей, которые любят сами находить пасхалочки в текстах, тогда лучше пропустите мою рецензию, или вернитесь к ней после прочтения этого романа.

Вообще Пинчона, как мне кажется, можно читать двумя способами — или скользить по тексту как серфер по волнам, либо провалиться в мутную глубину текста. Предыдущее две книги — V. и Внутренний порок я читала скользя и наслаждаясь целостным потоком текста. Край навылет я попыталась поначалу читать так же, но не вышло. Возможно сыграла роль странная комковатость текста. В определенные моменты я физически не могла читать Край навылет быстро, а замедляясь, неизбежно погрязала в анализе. Я пыталась как-то упорядочить свои размышления, но вышло слабо. Начать решила с поверхности — с оформления.

Серия ИБ вообще не славиться качественным оформлением книг. Ожидать чего-либо достойного для обложки романа «Край навылет» не приходилось. Ход мыслей дизайнера напоминает что-то вроде — где-то слышал, что роман «Край навылет» об 11 сентября, что уж тут думать, ай да влеплю на обложку американский флаг, башни близнецы и как вишенку на торте - не реальный самолет, а лишь его тень (намекая на призрачность угрозы видать). Все это настолько «в лоб», что аж блевать хочется. Лучше бы выкупили права на оригинальную обложку, прекрасную и таящую загадки, как и все романы Пинчона.
У оригинальной обложки два ряда таинственных нуарных серверов, отражающихся в зеркальной поверхности. Но акцент не просто на кибер-мотиве романа. Такая двойственность отражений наводит на мотив близнецов (да, да, башен!). И это более, чем уместно, так как тема 11 сентября это только часть головоломки.

Немного о названии.
Холиваров по поводу неадекватного перевода уже самого названия я повидала много. Понять как Bleeding edge, дословно Кровавый край, стал краем Навылет загадка еще та. Попытки перевести дословно, отбрасывая все, что связанно с кровью, можно оставить: пробивание, проникновение, искажение изображения, размытие края изображения. Но дословности явно мало. Первая ассоциация со словом «навылет» приводит меня к очевидному оружию, к пуле или осколке, который проходит сквозь тело (или любой другой материал). И здесь по видимому обложка ИБ связана с переводным названием больше, чем даже с плохим вкусом — оружие здесь это самолет, а навылет он выходит из башен. Но почему именно край? Край как острие, ребро, контур, борт. Но и этого мало — название романа играет смыслами уже с самого начала романа, а не только с момента 9-11 в романе, или с упоминания дословного bleeding edge в тексте. С самого начала — Максин идет со своими двумя детьми по улице, солнце пробивается через линии крыш и предостережение от самокатов «Бритва» как наискосок катящего алюминия. И тут такой — взгляд на обложку-на текст-на обложку-на название-на текст=озарение! Но существует также понятие технологии Bleeding edge – использование более новой прогрессивной технологии, но и с большим риском поломок. По аналогии плохо тестируемых первых версий программ, которые пользователи могут скачать на свой страх и риск. Думаю это последнее значение больше подходит для расшифровки оригинального названия, хотя я не представляю как оно должно было бы перевестись адекватно на русский с таким дословным значением.
Удивительно, но связь между ДВУМЯ сыновьями и башнями-близнецами пришла мне в голову только в безсонном переваривании романа после его прочтения. Кем в таком контексте будет сама Максин — тут я стараюсь приостановить поток мыслей, чтобы не завели слишком далеко. И так с самого начала закручивается это самое ожидание катастрофы, но получить разрядку после, казалось бы центрового действия, никак не удастся. Вообще само разрушение башен проходит как-то мимо основного потока романа. Будто его все ожидали, в тайне и наяву предвидели. Цифры 9-11 будут мельтешить в тексте и все ярче в приближении катастрофы, как и другие кричащие указатели. Но обыгрывается не ожидание одного теракта, как оказывается, а тревожность перед тотальным разрушением действительности, того самого Бытия, что над ПодБытием. В такой безысходной тревоге куда как не сбежать в подкорку, исчезнуть, но это будет гонка за недосягаемым уютом, расстояние к которому будет делиться ровно на половинку и никогда не достигнет нуля. Поломав голову еще над феноменом технологии Bleeding edge к этому еще можно прибавить также тревожность от новых технологий в целом. Они, на протяжении романа, будто заволакивают все сильнее. В комплексе с классическими для Пинчона теориями заговора, городскими мифами, обростающими вокруг плотного кома, как плесень, добавляют, парадоксальным и очень авторским росчерком, с одной стороны смехотворные, но с другой повальные тенденции из разряда — подслушано у таксиста. Выходит узнаваемо, но и одновременно уложено в сложную структурированную систему. Как по мне — в этом и есть вся прелесть прозы Пинчона. А еще, конкретно в «Край навылет», как ни в каком предыдущем романе, выступает тема семьи. Начинается роман и заканчивается сценой с сыновьями. Такой ход одновременно и подчеркивает начинку романа и немного меняет вектор его восприятия.

Также ищи подводные камни в романе через: карты Таро, тьму мороженного и Мроза (Ice в оригинале будет появляться чуть ли не в каждом абзаце), проект Монток, философию dot.com, сеть улиц в Нью-Йорке, сеть ракетных установок Stinger на крышах hell’s kitchen и проч.

А еще мне дико понравился нюхач-детектив Шноблинг! Напомнило немного комикс Жуй

Еще немного о переводе

Поначалу я думала даже не писать о переводчике. Ну камон, сколько можно! Откровенно устаешь об этом читать. Такое впечатление, что много людей уже обзавелись, через чужие отзывы, мнением об переводах Немцова даже ни разу их не читав. Но я не удержалась - захотелось добавить и капельку впечатлений от себя.

Переводы Немцова — как палка о двух концах. С одной стороны та самая философия — показать американский язык таким, каков он видится своим носителям в смысловом контексте. Дословный перевод такого не сделает. Но другой конец палки — проблема восприятия такого перевода носителям русского языка. Возможно даже не просто всеми носителями, а скорее одним из поколений, которое пережило перестройку и/или девяностые. Немцов, достигая одного конца палки, делает необратимым другой — отсутствие английский слов как фактически в тексте, так и, даже, по звучанию. У читателя так возникает смутное ощущение какой-то недостачи и обмана от чтения такого перевода. А все дело в интересном феномене — магии заграничного слова. Чтобы понять данный феномен далеко ходить не надо, достаточно посмотреть на вывески в своем родном городе. У меня вот поблизости есть даже несколько примеров: Wine Time и Door House Повальный тренд называть коммерческую структуру английским словом возник в девяностые не на пустом месте. Корни любви к иностранному, и в первую очередь американскому, возник еще далеко даже до восьмидесятых, когда заграничная культура была так маняще недоступна. Думаю, не последнюю роль в этом играет тот самый разрыв между моментальным пониманием значения слова из родного языка и секундная задержка, чтобы перевести иностранное слово на свое родное. Где-то в этом промежутке и затаились блестящие единороги. Забавность даже в том, что английское название не всегда даже переводят. Оно настолько закрепилось в языке, что пускает свои корни со значениями. Яркий пример — слушать песню на иностранном языке, не понимать процентов та 70 значения, но нереально кайфовать под нее именно из-за слов. Ведь неразобранный текст может стать чем угодно! И подстроиться под наше настроение во время прослушивания. Не в том ли скрижаль обожания, как не в приписывании идеальности? Также иностранное слово может приобретать черты магических заклинаний, так странно и экзотично звучащих. Наглядно, пожалуй, будет привести пример с текстовыми татуировками в виде фраз на иностранных языках. И здесь очень важный поворот — почему люди не хотят тот же текст на своем языке где-нибудь на предплечье? Почему передергивает от звучания перевода названий всех тех коммерческих организаций на родной язык? Причина по видимому та же, что и у нелюбви соотечественников к дизайнеру Рубчинскому. Надписи на одежде на кириллице лишний раз напоминают об идентичности, о которой при гонке за магией хочется просто забыть. Так парадоксально выходит, что переводы Немцова, которые должны показать смысловое понимание американца, бьют прямо в болезненное место с кириличной идентичностью. Конечно, это только один маленький аспект, а не целостный анализ перевода Немцова.

Книгу хотелось бросить читать каждый раз, как только я начинала читать. Первый 1/3 была не понятна. Я продиралась через каждую страницу с трудом. Заставляла себя читать, запоминать. Надеясь, что вот-вот и истина выскочит, как черт из табакерки, что я втянусь и с радостью буду продолжать чтение. Прочитав 1/3 стало понятнее что происходит, но радости от процесса не появилось.
Я наверное все же так и не поняла о чем, книга, раз не прониклась. Но ожидания мои в прлане сюжера не подтвердились. Я ожидала чего угодно, но не этого винегрета. Во время прочтения меня постоянно не покидала мысль, что я что-то упускаю, что-то важное. То в чем суть, проходит мимо меня.
Плотность текста прям душит тебя в своих объятиях. Хочется свободы и простоты. Но нет информация тебя сметает и ты не знаешь, что из этого важно, что здесь главное, за чем следить и пытаешься ухватить сразу и все.
Отмывание денег, таинственные групировки, финансовые технологии и экономические мехонизации, игра ПодБытие и в какой-то момент ты не понимаешь, может это все происходит в игре? Все настолько сливается, что выглядит какием-то нереальным. Вспомнилось Лукьяновское "Глубина- глубина, я не твой… Отпусти меня, глубина…"
Главная геройня Максин импонирует, дотошно разбираясь с задачами, загадками, ведущаяя тебя сквозь дебри повествования, будто маячок. В книге столько отсылок к разным временам, к разным событиям, людям... что порой кажется, что книга ради книги, ради вот этих отсылок ко всему.

Каков вопрос, таков ответ.

Хочу начать с того, что уточню свою оценку книги. Если бы я читала её в оригинале, это была бы твердая 4,5. Но поскольку мне достался перевод - то вот как раз последнему я ставлю 2. Так исковеркать оба языка ещё никому из переводчиков на моей памяти не удавалось. Посередине тройка и вышла. Почти как в школе.

Ну а теперь давайте начнем.

Тот страшный день мог быть намеренно сконструирован как предлог для навязывания какой-то "оруэлловской" войны и чрезвычайных декретов, под которыми мы скоро заживем.

В описании к книге ключевым моментом для событий дается 11 сентября 2001 года. По сути же оказывается, что эта дата - скорее эпилог всех происходящих действий.
Главные герои - Максин со множеством фамилий (это не значит, что она шпионка мирового масштаба, лишь её сложную систему личных взаимоотношений) и Николас Виндуст. Она - расследует факты мошенничества в мелком размере, в частном порядке. Он - широко известная личность в узких кругах, чин по чину - с темным прошлым, карьерной лестницей, каждая ступень которой ярко красного цвета от количества крови. Все остальные вокруг - лишь круг второстепенных действующих лиц.

И вот однажды расследования обоих сводят их вместе, отправной точкой оказывается Гэбриэл Мроз - человек, скупивший пол-Америки, той её части, что строится на нёрдах, гиках, в общем всех тех, кто имеет хоть малейшую ценность в мире технологий.

Что может скрываться за таким фасадом, когда тут насквозь один фасад?

Максин копает, копает, копает, и докапывается, что этот человек успел прикупить очень многих для себя, включая её собственного зята. И ей это перестает это нравится.

Максин не считает себя особо робкого десятка, она приходила на благотворительные сборища в неправильных аксессуарах, за границей ездила в прокатных машинах с инопланетными передачами, одерживала верх в препирательствах со сборщиками долгов, торговцами оружием и окончательно сбрендившими республиканцами - без особых сомнений, как телесных, так и духовных.

Кстати, о сборищах. В книге читаешь о них постоянно - начиная от небольших домашних вечеринок до бала гиков и Хэллуина. Это тоже показательно: американцы - нация социальная. Таких вот ремарок обнаруживается немало. Однако они не восторженны, точнее не только восторженны. Автор очень трезво оценивает своих сограждан.
Вся книга написала таким "околозаборным" языком, герои во многом не сдерживают свои познания мата, зачастую не могут связать свои мысли в аккуратную фразу. И при этом почти все знатоки классики американской и не только литературы, музыки и кино. Там даже дети любят оперу.
А вдобавок, в описании всех окружающих героев людей с непринужденностью показаны люди настолько разных мест происхождения. Ярлыки вроде "он же техасец", "коп - итальянец". Но вот что удивительно - всё это звучит совсем не оскорбительно! Сама Максин щеголяет еврейскими словами посреди предложений (читателю остается только догадываться, что многие из них означают). Отдельно выписаны русские герои, пусть и бандиты, "падонки", как обозначает их переводчик. Но все они порой такие милые.

Максин слышит конвульсивные всхлипы и заглядавает на переднее сиденье - там Миша и Гриша, оба со слезами на глазах, нижние губы дрожат.
- А им, э-э, он тоже нравится?
Игорь нетерпеливо трясет головой: - Ёжики, это русское, не спрашивайте.

(Вот настолько популярен Ёжик в тумане).
Все ниточки, раскинутые в начале, середине и конце книги, все события сходятся в одной, небызизвестной дате. А потом клубки разматываются, расходятся по тем точкам, от которых начали свой путь. И сразу все становится понятнее. Хотя о многом можно было подозревать заранее. Сначала тебе интересно читать, потом ты начинаешь ненавидеть этот вихрь событий, за которым не успеваешь. Затем ты всё понимаешь. Потом происходит 11.09.01.
А после прочтения остается ощущение. Люди возвращаются к жизни, кого-то будут оплакивать, кто-то будет смеяться.

Отчего эти парни выбрали приходить, работать суточными сменами, а потом продолжать работу, и дальше бросаться в те тряские руины, прожигать сталь, выводить одних в безопасные точки, вытаскивать части кого-то ещё, в итоге болеть, мучиться кошмарами, никакого уважения, смерть?

И как-будто ничего слишком значимого и не происходило.

Ручные тележки близко не подъезжали, поэтому утро началось с гораздо меньшим удобством -
народ вынужден был идти на работу без привычного кофе, плишек, пончиков, бутылок воды...

Просто это вот такая вот современная реальность.

P.S. Для тех, кому интересно, отчего же мне так не понравился перевод. Во-первых, это перевод того, что переводить не нужно. Например: Тайгер Вудс стал Тигром Вудсом (отчего же не Тигром Лесным? Переводили бы уж до конца), Скрудж МакДак (помните этого мультяшного персонажа?) - Скруджем МакУткой.
Во-вторых, это НЕперевод того, что как раз стоило бы перевести. Всем знакомо слово шринк, например? Да, я, например, знаю, что это сленговое американское название психотерапевта, но уверена процентов на 80, что далеко не каждый читатель с этим словом знаком. А лезть в словари, чтобы пытаться найти значение слова американского английского, написанного по-русски - то ещё удовольствие.
В общем и целом, впечатление от перевода осталось неприятное, как будто переводчик попытался затмить собой автора, "смотрите, как я умею!". На мой взгляд, получилось плохо.