– Нам кажется, что мы всё всегда сможем исправить и переделать. Живем, как черновик пишем. А жить надо набело. Некоторые возможности даются только один раз. Другого раза – не будет. Все происходит здесь и сейчас. Никакого «потом» не бывает. Ты меня понимаешь?
...смерть – это же не когда ты один и никого больше нет! Наоборот! Все есть, а тебя больше нет!
...любовь не ветрянка, ею невозможно переболеть.
Одежда много значит. Но это не главное. Главное – это ты. Не помню, кажется, кто-то из великих скульпторов говорил: те женщины, которых стоит лепить и писать обнаженными, обычно выглядят нелепыми в одежде.
Бывают женщины красивые, но… не притягательные, понимаешь? А ты – другая. Поэтому тебя ждет непростая жизнь – слишком многие мужчины будут тебя хотеть. И ты должна быть очень осторожной, ценить себя и беречь, а не размениваться на мелочи.
И запомни мои слова: ты – красивая, желанная и… любимая.
– Можно… можно я вас поцелую? – Нет, нельзя. – Но почему? В щеку? – Потому что я захочу большего.
Она решительно вошла в новую жизнь и закрыла за собой дверь на засов.
У него было странное состояние, какой-то озноб, но не тела, а души. Это было похоже на мгновенный приступ пронзительного страха, когда стоишь где-нибудь на высоте и смотришь вниз, представляя, что сорвался и падаешь.
Он гладил ее по голове, по спине, по длинным неприбранным волосам и так любил, что было больно под левой лопаткой.
Именно тогда почувствовал он различие между женщиной дневной – той, что шьет, вяжет, стирает, готовит, смотрит в глаза и слушает приоткрыв рот; и женщиной ночной – той, что видит тебя насквозь, сводит с ума одним движением брови и знает то, чего ни один мужчина не ведает.
...к третьему классу срочная необходимость жениться как-то отпала сама собой.
...как сладко было болеть в детстве – можно было валяться в постели с книжкой, мама давала малиновое варенье, все тебя жалели…