Действие повести «Дети Ноя» происходит во время второй мировой войны. Католический священник в пансионе укрывает от нацистов еврейских детей. Посвящается всем Праведникам Мира.
— Жозеф, ты хочешь знать, какая из двух религий истинная? Да ни одна из них! Религия не бывает ни истинной, ни ложной, она просто предлагает определенный образ жизни.— Как же это, интересно, я должен уважать эти религии, если ни одна из них не истинная?— Если ты готов уважать только истину, то лишь немногое в этой жизни удостоится твоего уважения! Дважды два — четыре, вот и все, что ты будешь уважать. Помимо этого, тебе придется иметь дело с весьма зыбкими понятиями, такими как чувства, нормы поведения, моральные ценности, проблема выбора, а все это хрупко и изменчиво. Ничего математического. Уважение направляется не на то, что проверено и доказано, а на то, что предложено.
Любить - это трудно, любовь нельзя вызвать по заказу, ее нельзя ни контролировать, ни продлить усилием воли.
Он удалился, оставив меня в ярости. Значит, раз я еврей, я не имею права на нормальную жизнь? Мне ее выдают лишь по крохам! Я не должен считать ее своей! Эти католики хотят оставаться только в кругу своих, - свора лицемеров и лжецов!
Не спрашивайте, как выглядела моя мама. Разве можно описать солнце?
Если ты готов уважать только истину, то лишь немногое в этой жизни удостоится твоего уважения.
Иудейская религия настаивает на уважении, в то время как христианская — на любви. Вот я думаю: не является ли уважение чувством более основательным, нежели любовь? И вдобавок более реальным… Любить своего врага, как предлагает Иисус и, получив пощечину, подставлять другую щеку — это, конечно, восхитительно, но не применимо на практике. [...]
И, однако же, может ли любовь быть долгом? Можно ли приказать своему сердцу? Не думаю. А вот по мнению великих раввинов, уважение превыше любви. И уважение является постоянной обязанностью. Вот это уже кажется мне возможным. Я могу уважать тех, кого не люблю, или тех, кто мне безразличен. Но любить их?… И к тому же есть ли необходимость в том, чтобы я их любил, если я их уважаю?
Иные потрясения оказываются настолько мощными, что ломают нас, независимо от того, счастливые они или наоборот.
Люди сами причиняют себе зло, и Бог тут совершенно ни при чем. Он сотворил людей свободными. А это значит, что мы радуемся или страдаем независимо от наших достоинств или недостатков.
Религия не бывает ни истинной, ни ложной, она просто предлагает определенный образ жизни
Любить- это трудно, любовь нельзя вызвать по заказу, ее нельзя ни контролировать, ни продлить усилием воли.
Люди сами причиняют друг другу зло, и Бог тут совершенно ни при чем.
- Вы хотите сказать, что, как бы оно тут ни обернулось, Богу на это наплевать?
- Я хочу сказать, что, как бы тут оно тут ни обернулось, Бог свою работу завершил. И теперь наша очередь. Мы должны позаботиться о себе сами.
– Христиане – это те, кто вспоминает, а евреи – те, кто еще надеется.
– Получается, что христианин – это еврей, который перестал ждать?
— Иудейская религия настаивает на уважении, в то время как христианская — на любви. Snickers
Ни разу за всю мою жизнь еврея — сначала благочестивого, а затем равнодушного — мне не удалось обрести вновь того Бога, присутствие которого я ощутил в детстве, в той маленькой сельской церкви, среди волшебных витражей, ангелов, несущих гирлянды, и гудения органа, того благосклонного Бога, который парил над букетами лилий, дрожащими язычками свечей и запахом вощеного дерева, созерцая укрываемых от беды детей и помогавших их прятать сельчан.
— Ты не хочешь отмечать свою бар-мицву?
— Нет.
— Ты не хочешь научиться читать Тору, писать и молиться на иврите?
— Нет.
— Почему?
— Я хочу стать католиком!
...
— Жозеф, ты один из последних уцелевших сыновей великого народа, который только что подвергся уничтожению. Шесть миллионов евреев были убиты… Шесть миллионов! И хочешь ты того или нет, ты в долгу перед этими мучениками.
— Но что же у меня с ними общего, отец мой?
— То, что они дали тебе жизнь. То, что тебе грозила гибель вместе с ними.
— Ну и что? Разве не могу я думать по-другому, чем они?
— Разумеется можешь. Тем не менее ты обязан свидетельствовать о том, что они существовали, — в час, когда их больше не существует.
— А почему я, а не вы?
— И я тоже, каждый по-своему.
— Я не хочу отмечать бар-мицву. Я хочу верить в Иисуса Христа, как вы.
— Послушай, Жозеф, ты должен отпраздновать свою бар-мицву, хотя бы из любви к матери и из уважения к отцу. А насчет веры — там будет видна Потом.
— Сегодня самое главное для тебя — это признать, что ты еврей. Религиозные верования тут совершенно ни при чем. А позже, если ты по-прежнему будешь настаивать, ты сможешь стать евреем, обращенным в христианство.
Тебе, Руди, не удачливости недостает, а мозгов.
Пока ожидание длится, ты еще сам не знаешь, радость это или мука: готовишься к прыжку неизвестно куда. Погибнешь? Или, наоборот, удостоишься аплодисментов?
Чем больше ненависти накапливается между двумя сторонами, тем менее возможным становится мир.
Христиане – это те, кто вспоминает, а евреи – те, кто еще надеется
Бог сотворил мир раз и навсегда. Он дал нам инстинкт и разум, чтобы впредь мы могли обходиться без Него.
Опаснейшая благоглупость! Люди сами причиняют друг другу зло, и Бог тут совершенно ни при чем. Он сотворил людей свободными. А это значит, что мы радуемся или страдаем независимо от наших достоинств или недостатков. Какую жуткую роль ты хочешь отвести Богу! Неужто ты можешь хоть на миг допустить, что тех, кому удалось спастись от нацистов, Бог любит, а тех, кому не удалось, – ненавидит? Нет, Бог не вмешивается в наши дела! …как бы оно тут ни обернулось, Бог свою работу завершил. И теперь наша очередь. Мы должны позаботиться о себе сами.