Это роман о любви. О любви странной. О любви к давно покинувшей наш бренный мир возлюбленной. О любви, три десятка лет питаемой чувством вины. О любви, которая, кажется, способна сотворить чудо – вернуть любимую из небытия…
60-летний русский художник-импрессионист Тимофей Некляев и 19-летняя польская красавица Агнешка Смолярчик – в новом мистическом триллере Юрия Никитина «День, когда мы будем вместе».
– Хххудддожжжник, – сказал заика-родственник. – Бббаб, что ли, ггголых ррриссуешь?
– Да, – ответил я смиренно. – Приходится иной раз и женщин, скудно одетых, запечатлевать (на этом слове я, подобно заике-родственнику, тоже начал скакать по звукам).
– А потом, небось, спишь с ними, – сказала насмешливо толстуха с бородавкой на носу.
Я сделал вид, что не расслышал вопроса, но на всякий случай засунул в рот немалый остаток пирога.– Художники – самый бесполезный народ, – мутным взором обводя стол, устало заметил наследник. – Их при царе-батюшке не на кладбище, а за оградой хоронили.
– Это не художников, – едва не подавившись пирогом, поправил его я. – Это артистов.
– Да тоже такая же сволочь, – отмахнулся, морщась, как от изжоги, хозяин. – Какая от них польза? Один гольный разврат.
– А что… – сказал он задумчиво, слегка улыбаясь одними глазами, – мысль неглупая. Да и вы человек, похоже, неглупый, неглупый.
– Боюсь, сей комплимент мне придется вам возвернуть, возвернуть, – сказал я, передразнивая его манеру говорить. – Неглупый к вам бы не приехал, не приехал.
– Но эти полячки хитрые, бестии! И охнуть не успеешь, как, извини, в постели ихней окажешься. Тут ухо востро надо держать.
– А почему ухо, Михал Николаевич? – понизив голос, осведомился я. – Ухо-то мужику зачем в постели?
Душа человеческая была, есть и будет самым вожделенным блюдом для писателей, бесов и чекистов.
Улыбка у нее была чудной: одномоментно и застенчивой, и кокетливой, а белые, ровные зубы в полном боекомплекте как бы говорили: «Не бойся, дурачок! Если мы тебя и съедим, то ты этого не заметишь».
Катаржина слушала напряженно, слегка наклонившись вперед, и едва стих заключительный аккорд, как она воскликнула:– Так ведь это же джаз! Обожаю джаз! Вы играли прямо, как Тадеуш Махульский, браво!Я не стал выяснять, хорошо это или плохо – играть, как Тадеуш Махульский, и принялся за «Sweet Lorraine».
– Вы сегодня выглядите еще лучше, чем вчера, пани Катаржина.
Я не знал, для чего брякнул это, потому что она снова была в юбочке и с бантом на голове. Ей еще бы бант на задницу, и на ее демонстрации можно было бы неплохо зарабатывать.
Она скептически отнеслась к моей оценке, пояснив, что специально надела этот маскарадный костюм, чтобы уличить меня в лицемерии, и теперь знает, что моим комплиментам грош цена.
Признаться, меня всегда настораживали люди, называвшие себя патриотами. Я не понимал, к чему они это говорили. Хотели ли они этим возвыситься над своим собеседником или напугать его? Ведь любовь к родине, как и всякая любовь, – чувство глубоко интимное, и негоже делиться им с первым встречным, да хоть и с приятелем. Я любил родину по-другому: я ж а л е л её. Жалел, что часто правили ею недостойные её люди, что век назад она отвернулась от Бога, что мы ленивы, мелочны, завистливы, вороваты теперь уже не только в массе своей, но и в поводырях, которые к тому же трусливы и мстительны…
Я на всякий случай предупредил его, что, скорее всего, сам приду на них, но все же пролистал записную книжку с телефонами знакомых дам, чтобы через полчаса понять, что таковых у меня теперь в Москве нет вовсе. В одном месте меня обозвали козлом («Это Козел Михалыч, не так ли?»), а в другом мужской голос сразу же пообещал оторвать мне все, что можно оторвать, если я не забуду этот номер и имя Ольга. Оставшиеся три обладательницы высоких каблуков предпочли замаскироваться под длинные и нудные телефонные гудки.
– Чудо природы, – сказал я. – На тебя уже весь зал смотрит. Если все они разом подойдут…
– Они уже подходили, – тряхнул головой Вовочка. – И после их ухода у меня возникло такое ощущение, что «История сослагательного наклонения» давно издана и читается народом взахлеб. Таисия, выходите за меня замуж. Я муж хороший. Могу предоставить шесть рекомендательных писем от предыдущих жен. По вечерам мы будем слушать с вами джаз. Представьте себе: за окном снег, вьюга, а мы, обнявшись, сидим у камина и слушаем Бесси Смит. «Do your duty», парень – поет она, – не хрена дурака валять! А ведь ее не стало еще в 37-ом…
– В 37-ом? – удивленно переспросила Таисия. – Почему в 37-ом?
– Ежов расстрелял, – важно ответил Вовочка. – Она там у себя в Америке вела неправильный образ жизни: пила, курила, на профсоюзные собрания не ходила, с нехорошими тетками хороводилась – кто ж такое терпеть будет? Да они все померли – и Билли, и Элла, и Сара…