Зима 1959-го, Иерусалим. Вечный студент Шмуэль Аш, добродушный и романтичный увалень, не знает, чего хочет от жизни. Однажды на доске объявлений он видит загадочное объявление о непыльной работе для студента-гуманитария. Заинтригованный Шмуэль отправляется в старый иерусалимский район. В ветхом и древнем, как сам город, доме живет интеллектуал Гершом Валд, ему требуется человек, с которым он бы мог вести беседы и споры. Взамен Шмуэлю предлагается кров, стол и скромное пособие. В доме также...
Голая смоковница напоминала ему смоковницу из Нового Завета, в Евангелии от Марка, смоковницу, которую Иисус, выйдя из Вифании, увидел вдалеке и, придя к ней, искал понапрасну плоды, чтобы съесть их, но, не найдя, проклял ее в гневе, и смоковница засохла и умерла. А ведь Иисус прекрасно знал, что не может смоковница давать плоды до праздника Песах. Вместо того чтобы проклинать, мог Он благословить ее, совершить маленькое чудо, сделать так, чтобы она в ту же минуту дала плоды?
– Я не люблю выражение “простые люди”. Нет такого понятия – “простые люди”. Не бывает “простых людей”. Есть мужчина и женщина, и еще одна женщина, и еще один мужчина, и у каждого из них есть разум и чувства, сердечные привязанности и нравственные ценности, те или другие. Правда, нравственные ценности мужчины, если таковые вообще возможны, есть только тогда, когда хоть на минуту утолены его страсти.
Можно, пожалуй, до определенного момента понять чувства народа, который на протяжении тысячелетий познал силу книг, силу молитвы, силу заповедей, силу учения и заучивания, силу религиозного экстаза, силу коммерции и силу посредничества, но силу силы он познал только своей битой спиной. И вот вдруг в его руках оказалась тяжелая дубина. Танки, пушки и реактивные самолеты. Вполне естественно, что он воспылал, опьяненный силой, и склонен верить, что силой силы можно совершить все, что только взбредет в голову. А чего, по-вашему, ни в коем случае невозможно добиться силой?
Какой именно силой? – Всей силой на свете. Возьмите всю силу, какой обладают Америка, Советский Союз, Франция и Британия, вместе взятые. Чего вы ни за что не сможете добиться со всей этой силой?
– Мне кажется, что с такой силой можно захватить все, что только заблагорассудится. От Индии до Эфиопии
– Вам кажется. И евреям в Израиле так кажется, потому что у них нет ни малейшего понятия о том, каковы на самом деле границы силы. Правда в том, что никакая сила в мире не может превратить ненавидящего в любящего. Можно превратить ненавидящего в порабощенного, но не в любящего. Всей силой на свете вы не сможете превратить человека фанатичного в человека терпимого. всей силой на свете вы не сможете превратить жаждущего мести в друга...
Тем более что, в сущности, подозрительность, эта радость преследуемых, и даже ненависть ко всему роду человеческому, вместе взятые, куда менее убийственны, чем любовь ко всему роду человеческому: любовь ко всему человечеству источает известный с древнейших времен запах полноводных рек крови. Бесплотная ненависть, как по мне, менее ужасна, чем бесплодная любовь: любящие все человечество рыцари-исправители мира, те, кто а каждом поколении восстают против нас, дабы спасти нас, и нет никого, кто бы спас нас из их рук. Ведь, в сущности, они - сама доброта.
Правда в том, что никакая сила в мире не может превратить ненавидящего в любящего. Можно превратить ненавидящего в порабощенного, но не в любящего. Всей силой на свете вы не сможете превратить человека фанатичного в человека терпимого. И всей силой на свете вы не сможете превратить жаждущего мести в друга.
И вообще любовь очень похожа на ненависть и близка к ней в такой значительной мере, что большинство людей даже не могут себе и представить. Вот, например, когда ты любишь кого-нибудь или ненавидишь кого-то, в обоих случаях ты в каждую минуту страстно жаждешь знать, где он, с кем он, хорошо ли ему или плохо, чем он занят, о чем думает, чего боится. Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его? Так говорил пророк Иеремия.
И ещё скажу тебе, вопреки всему, что сказал раньше: блаженны мечтатели-сновидцы, но проклят человек, который откроет им глаза. Верно, мечтатели нас не спасут, ни они сами, ни ученики их, но не будь ни снов-мечтаний, ни сновидцев-мечтателей, нависшее над нами тяжелое проклятие было бы в семь раз невыносимее. Благодаря мечтателям, возможно, и мы, трезвые и рассудочные, не столь уж закостенели в своем отчаянии.
Если мне предстоит тысячу раз выбирать между нашим страданием, твоими, моими и всеобщими нашими вековыми муками, — и между вашими спасениями и избавлениями или вообще всеми спасениями и избавлениями в мире, я предпочитаю, чтобы оставили нам всю боль и сожаление, а себе пусть оставят исправление мира, являющееся всегда в компании с резней, крестовыми походами или с джихадом, с ГУЛАГом или с битвами Гога и Магога.
Я, мой дорогой, не верю в любовь всех ко всем. Мера любви – она ограничена. Человек может любить пятерых мужчин и женщин, возможно – десять, иногда – пятнадцать. Но и это – только в редких случаях. Но если является человек и объявляет мне, что он любит весь третий мир, или любит Латинскую Америку, или любит женский пол, так это не любовь, а аллегория. Общее место. Лозунг. Мы не рождены, чтобы любить неограниченное число людей. Любовь – это событие интимное, странное и противоречивое, ведь не раз бывает, что мы любим человека из любви к самому себе, из эгоизма, из алчности, из вожделения, из-за желания властвовать над тем, кого любишь, закабалить его или – наоборот – из-за какого-то сильного желания быть порабощенным, закабаленным объектом нашей любви. И вообще любовь очень похожа на ненависть и близка к ней в такой значительной мере, что большинство людей даже не могут себе и представить. Вот, например, когда ты любишь кого-нибудь или ненавидишь кого-либо, в обоих случаях ты в каждую минуту страстно жаждешь знать, где он, с кем он, хорошо ли ему или плохо, чем он занят, о чем он думает, чего боится. Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его? [92] Так говорил пророк Иеремия. Томас Манн написал где-то, что ненависть – это та же любовь, только со знаком минус. В принципе, ревность – доказательство тому, что любовь подобна ненависти, ибо в ревности сливаются воедино любовь и ненависть.
Человек, как сказал когда-то Кант, по природе своей - подобие кривого, шершавого полена. И нам нельзя пытаться обстругать его, не утонув по горло в крови.
Странная вещь, – записал для себя Шмуэль на отдельном листке, – чем больше эти евреи стараются опровергнуть сверхъестественные истории вокруг зачатия и рождения Иисуса, вокруг Его жизни и Его смерти, тем упорнее они уклоняются от духовной, интеллектуальной, моральной конфронтации с несомой Иисусом Благой вестью. Словно им вполне достаточно опровергнуть чудеса и оспорить знамения, и таким образом исчезнет сама Благая весть, будто ее и не было. И странно, что ни в одном из этих писаний нет ни слова об Иуде Искариоте. Ведь не будь Иуды, то, возможно, не было бы и Распятия, а без Распятия не было бы и христианства.
— Я атеист...Я даже на секунду не могу поверить, что Иисус был Богом или Сыном Божьим. Но я люблю Его. Я люблю слова, которыми Он изъяснялся, как, например: “Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тогда тьма?” Или: “Душа Моя скорбит смертельно”. И это: “Предоставь мертвым погребать своих мертвецов”. И еще: “Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?” Я полюбил Его с того дня, когда, будучи пятнадцатилетним, вычитал в Новом Завете Благую весть Иисуса. И я верю в то, что Иуда Искариот был самым верным и преданным учеником Иисуса из всех Его учеников и никогда не предавал Его, а, напротив, пытался доказать всему миру Его величие.
Я ответил, что я и есть еврей, вскоре оставлю Польшу и направлюсь жить в Иерусалим. Ее молодая спутница взглянула на меня своими чистыми глазами, которые вдруг наполнились слезами, и стала мягко выговаривать мне голосом, звенящим, как колокольчики: "Но ведь Он был сладким, таким нежным, как же вы смогли сотворить с Ним такое?" Я, признаюсь, с трудом сдержался, чтобы не ответить ей, что в день и в час Распятия я, так уж случилось, был на приеме у дантиста.
Постоянная правота - это, в сущности, выжженная земля
Глаза - произнёс Гершом Валд - никогда не прозреют. Почти все люди проходят свой жизненный путь, от рождения и до смерти, с закрытыми глазами. <...> Ведь если хоть на миг откроем мы свои глаза, тотчас исторгнется из наших глубин великий и страшный крик и мы будем кричать и кричать, не переставая ни на миг. И если не вопим мы денно и нощно, то лишь потому, что глаза наши закрыты.
Мы говорили много, теперь я хотел бы спокойно почитать Гоголя. Каждые два-три года я перечитываю Гоголя. Он знает почти все, что можно знать о природе человека, о нашей природе. Он знает, как смеяться от души. Но ты не читай Гоголя. Нет. Читай Толстого. Он подходит тебе намного больше. Подай мне, пожалуйста, подушку с кушетки. Да. Так. Спасибо. Подложи, пожалуйста, под спину. Спасибо. Толстой как никто другой подходит читателям, которых можно отнести к мечтателям-сновидцам.
Чай этот слишком слабый, да и сладкий чересчур, а вдобавок ко всему он еще и едва теплый. Ну, все недостатки, существующие в мире, ты способен втиснуть в один маленький стакан, да еще перемешать все вместе.
Любить мужчин невозможно. Весь мир в ваших руках уже тысячелетия и вы превратили его во что-то отвратительное. В скотобойню. Вами можно только пользоваться. Иногда даже жалеть вас и пытаться утешить. За что? Не знаю. Наверное, за вашу ущербность.
Я не верю ни в какую систему исправления мира. Не потому,что мир в моих глазах исправен. Безусловно нет. Мир крив и тосклив и полон страданий,но всякий,пришедший исправлять его,быстро погружается в потоки-реки крови.
Тот, кто готов измениться, -продолжал Шмуэль, - в ком есть мужество, чтобы измениться, всегда будет предателем в глазах тех, кто не способен на перемены, кто до смерти боится их, не понимает и ненавидит.
Мы изгнаны из рая не из-за какого-то яблока, к чертям все яблоки, кого вообще они волнуют - одним яблоком больше, одним меньше - из рая нас изгнали не из-за этого дурацкого яблока, нет, мы оттуда изгнаны только из-за жестокости. И поныне мы гонимы беспрерывно с места на место только по причине жестокости.
Неужели достойно ставить крест на великой идее, раз и навсегда махнуть рукой на возможность исправления мира только потому, что партия там, в Советском Союзе, разложилась и сбилась с дороги? Неужели достойно выносить обвинительный приговор Иисусу, чудесной личности, только потому, что инквизиция мнит о себе, что действует от Его имени?
Около четверти часа Шмуэль стоял под фонарем. Ждал. Кого ждал, этого он и сам не знал. Он подумал, что в этом его неясном ожидании нет ничего особенного, что большинство людей живут день за днем и все время ждут, не зная, чего или кого они ждут.