Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+! Итак, знакомьтесь: семья Биневски. Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент. Их дети: Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты. Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано. Олимпия –...
Детям приходится постигать самые важные вещи без помощи взрослых, столь озабоченных тем, чтобы научить их всему остальному. Нас учат запретам и правилам, как ходить в туалет, как чихать и как есть артишоки. Папа учил нас, как правильно чистить зубы, под каким углом держать ручку, какими словами приветствовать старших, причем эти приветствия различались для мужчин и для женщин, для сотрудников цирка, зрителей и торговцев. Близняшек и Арти учили, как планировать свои представления, сколько бы они ни длились, хоть три минуты, хоть полчаса. Их учили дразнить, льстить и поражать зрителей, нагнетать напряжение и завершать выступление в кульминационный момент. Исходя из моего теперешнего понимания жизни, эти артистические умения, эти навыки «восхищать, поражать, приводить в исступление» и есть максимально возможное приближение к плотской любви, величайшей из тайн бытия. Я не беру в расчет смерть. В смерти нет тайны. Мы понимаем смерть даже слишком хорошо и проводим часть жизни, противясь этому знанию, отвергая его или отделываясь поверхностными объяснениями.
Но к настоящей великой тайне я даже не прикоснулась. Я видела тигров с разверстыми пастями, вонзающих зубы друг другу в глотки, их полосатые шкуры искрили, их мощные тела бились друг в друга с размаху. Я видела юные парочки нормальных, занимавшихся любовью в темноте за киосками. Я подозреваю, что даже если бы родилась нормальной, беспокойное томление, полыхающее во мне, все равно скрутило бы мне спину, выжгло бы мои краски и все до единого волоски, спрессовало бы меня в недомерку – невидимо, скрыто, и лишь в моих красных глазах отражались бы отблески пламени, что пожирает меня изнутри. На самом деле я так явственно чувствую смрад того же томления на улицах, что меня удивляет, почему мне не встречаются сотни таких же, как я, на каждом углу.
Мы защищаем детей, потому что они еще не проявили себя никчемным дерьмом. Конечно, шансы невелики, что из них вырастет нечто стоящее, но иной раз такое случается. Примерно так вы и думаете, я не прав? И, таким образом, приходите к выводу, что я наказываю недостойных.
Но можно взглянуть и с иной точки зрения. Давайте я вам ее изложу. Просто для поддержания разговора. Ребенок не может сделать выбор. Он еще многого не знает и не понимает, что ему нужно. Если он не способен выбрать между клубникой и шоколадом, как ему выбирать между жизнью и необратимым увечьем? Предположим, я подхожу к своему предприятию очень серьезно и искренне верю, что даю людям убежище. Тут все зависит от выбора самого человека. Я хочу, чтобы люди знали, что предлагает им жизнь, и отказались от такой жизни по собственной воле. Мне не нужны девственницы, разве что им уже за шестьдесят. Мне не нужны розовощекие пупсики, которые сегодня в тоске и печали, а завтра с утра хорошенько покакают, и жизнь сразу видится им в новом свете. Мне нужны настоящие неудачники и страдальцы. Те, у кого есть выбор мучений, и они выбирают меня.
Меня это не удивляло. Обычное дело: если у тебя не получилось кого-то убить, ты становишься его верным рабом и стражем.
- Тебе не снятся кошмары? - однажды спросила я. - Не страшно читать такое на ночь? Эти книги пишут специально, чтобы пугать. - Совсем не страшно. Их пишут нормальные, чтобы пугать нормальных. Знаешь, кто эти чудища, демоны и злые духи? Это мы. Мы с тобой. Мы являемся нормальными в кошмарных снах. Тварь, что таится на колокольне и загрызает до смерти мальчиков - певчих, - это ты, Оли. Тварь, которая обитает в шкафу и выпивает жизнь спящих детишек, - это я. Шорохи в придорожных кустах, странные вопли в ночи на пустынной дороге, леденящие кровь одиноких прохожих, - это наши близнецы поют гаммы, пока ищут ягоды.
– Кажется, я придумал, что надо делать. Люди приходят в цирк и платят за то, чтобы их поразили и напугали. И вот они поражаются, или пугаются, или и то и другое. Знаешь, что их еще привлекает? Надежда выиграть приз, сорвать крупный выигрыш в лотерее, встретить девчонку или попасть точно в мишень на глазах у приятелей. В цирке мы называем это удачей или хорошим шансом. Но это, по сути, и есть надежда. Надежда – хорошее чувство, и в ней всегда присутствует доля риска. Ведь надежда может и не сбыться. Ты надеешься, что твоя престарелая тетушка сыграет в ящик и оставит тебе в наследство все свои денежки, но она может оставить их кошке. Может, у тебя не получится попасть в мишень или выиграть плюшевую собаку. Всегда есть риск потерять деньги или выставить себя идиотом. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского. Кстати, на том же построена и религия. Вся разница в том, что религия поражает гораздо больше, чем даже Цыпа или близняшки. И пугает намного сильнее, чем американские горки, комнаты ужасов и лодочки-самолеты. Страх тоже связан с ней. Надежда, которую дает религия, – отборная, первостатейная, поскольку риск чрезвычайно велик. Да, беда! Но я над этим работаю. Поражать я умею. Напугать – без проблем. Но мне необходимо определиться с надеждой.
"Не шути с обезьяной, и она не будет шутить с тобой".
Мадам на отдыхе, мадам имеет право.
Человек так устроен, что ему хочется после себя что-то оставить. Человеку нравится думать, что он чего-то добился и не зря прожил жизнь.
I realized, if there’s one thing a healthy, beautiful, utterly normal boy does not do, it’s fall in love with half of a pair of Siamese twins.
«Чем больше народу мы исключаем, тем больше будет желающих. В этом весь смысл исключительности».
Иногда человеку нужно просто поехать в лес, посидеть у костра, уговорить пару баночек пива в тишине и покое
Когда готовишься к бою, ни один патрон не лишний.
It is, I suppose, the common grief of children at having to protect their parents from reality. It is bitter for the young to see what awful innocence adults grow into, that terrible vulnerability that must be sheltered from the rodent mire of childhood.
People talk easily to me. They think a bald albino hunchback dwarf can’t hide anything. My worst is all out in the open. It makes it necessary for people to tell you about themselves. They begin out of simple courtesy. Just being visible is my biggest confession, so they try to set me at ease by revealing our equality, by dragging out their own less-apparent deformities.
У нас есть преимущество. Нормальные убеждены, что мы таим в себе некую высшую мудрость. Даже какой-нибудь занюханный клоун-карлик, с их точки зрения, очень умен, просто хорошо маскирует свой ум за дурашливыми ужимками. Цирковые уроды, они как совы, которых мифологизируют в холодную, безгрешную объективность. Нормальные думают, наше соприкосновение с привычной им жизнью условно. Мы им видимся как исключительные создания, не подвластные искушениям и порокам, стоящие выше мелочной суеты. Даже наша ненависть возвышенна и благородна в их тусклом, обыденном свете. И чем больше наше уродство, тем сильнее наша мнимая святость.
- И меня вдруг осенило! - Отец понял, что детей тоже можно целенаправленно сформировать. - И я подумал: "Вот он, розовый сад, стоящий человеческого интереса!"
Заставь себя полюбить их. Когда ты рядом, люби их всецело. Если сможешь полюбить их, они перед тобой беззащитны.
Также есть люди, которые чувствуют свою необычность, и она их пугает. Они стремятся к нормальности. Страдают из-за того, что они не такие, как все. Маются из-за своей неспособности слиться с толпой или же убедить себя в том, будто в них нет никаких отклонений от нормы. Это истинные уроды, почти всегда производящие впечатление скучных серых обывателей.
Есть лжецы и похуже врача-шарлатана. Это его пациенты.
Я чувствую ужас нормальности. Все эти наивные простаки охвачены ужасом от своей собственной заурядности. Они готовы на все, чтобы выделиться из толпы.
If you can change, you can also end.
Мне всё равно. Когда тебе не всё равно, от этого только хуже. Поэтому мне всё равно.
Порой шутки начинают жить собственной жизнью
Детям горько и странно видеть, какими наивными, хрупкими и уязвимыми могут быть взрослые. И их, этих взрослых, конечно же, нужно беречь от всей едкой грязи детства.
Можно ли винить ребенка в том, что его возмущают иллюзии взрослых? Большие мягкие руки, тихий шепот в темноте: «Скажи маме и папе, что приключилось. Мы прогоним любую беду». Ребенок, в слезах ищущий утешения, чувствует, как ненадежно убежище, что ему предлагают. Как дом из соломы, домик из веточек. Взрослые не понимают. Они называются большими и сильными, обещают защиту от всего плохого. И видит бог, как отчаянно дети нуждаются в этой защите. Как непроглядна густая тьма детства, беспощадны клинки детской злобы – незамутненной, чистейшей злобы, которую не сдерживают ни возраст, ни наркоз воспитания.
Взрослые прекрасно справляются с расцарапанными коленками, упавшим на землю мороженым и потерявшимися куклами, но если они заподозрят истинную причину, по которой мы ревем в три ручья, то сразу выпустят нас из объятий и оттолкнут от себя с ужасом и отвращением. И все же мы – маленькие и напуганные, хотя и страшные в своих лютых желаниях.
Нам нужна эта уютная глупость взрослых. Даже зная, что это лишь иллюзия, мы все равно плачем и прячемся у них на коленях, как в домике, но говорим только об уроненных в грязь леденцах или потерянных плюшевых медвежатах и получаем себе в утешение новую конфету или игрушку. Мы обходимся этим малым, чтобы не оставаться один на один с черной бездной у нас в голове, от которой нет избавления, защиты и утешения. Но мы все-таки выживаем – мы вообще очень живучи – и в итоге спасаемся бегством в сумеречную невинность своей собственной взрослости с ее блаженным беспамятством.
Как мы забавно устроены: потенциальная возможность стать мишенью насилия повышает нам самооценку.