Роман «Царь велел тебя повесить» включает в себя книгу, написанную шестью годами раньше, но полностью пересматривает и переворачивает ее сюжет. Тайна гибели старого друга, история безысходной любви и разорения фамильного дома наполняются новым смыслом, герои, прежде молчавшие, обретают голос и дают ключевые показания. Костас Кайрис – вечный странник, тартуский студент, лиссабонский наследник – попадает в тюрьму за убийство, которого он не совершал. В письмах из камеры он распутывает, казалось...
когда устаешь, то завидуешь тем, кому весело, и втайне желаешь перейти на их сторону и отдохнуть
Но все, на что я оказывался способен, – это досада, жалость, белое каление беспомощности. В делах умирающей дружбы эти элементы выпадают в осадок и обрекают тебя на провал
Общество внушает человеку готовность к потере свободы и уверенность в том, что он беззащитен.
"..текст - это живой организм, ну, скажем, как коралловый риф, и, бросив его недостроенным, ты оставляешь бездомными всех этих электрических скатов, разинек и венерок. С текстами происходит такая же штука, как с любовью, а с любовью - та же штука, что с дождевиками, их можно есть только свежевылупившимися, с рыхлой мякотью, белеющей внутри, если полоснуть ножом. Отойдёшь ненадолго, а они уже вздулись, высохли и наполнились тёмными спорами".
Ты же знаешь, что люди на три четверти состоят из воды? Выходит, если мы соединимся, то воды станет шесть четвертей и она перельется через край. Все здесь поплывет, вода закружится, свернется воронкой и быстро-быстро унесет и кровать, и гостиницу, и город, и эту смешную страну, и без того похожую на замерзший аквариум.
Память у меня существо женского пола – она является во всем сиянии, когда ее не звали, и сьеживается в комочек, когда просят показать или потрогать. Чтобы заставить ее уступить, надо отвернуться и смотреть в другую сторону.
Однажды ты просыпаешься и понимаешь, что тебе тридцать шесть, ты покрыт кольчугой, словно рыбьей чешуей, и неповоротлив, словно чугунный замковый мост.
Вот ты, мальчик, как портвейн выбираешь, спрашивал он меня, кинта такая, кинта сякая? Это просто слова на бумажке, ты даже не знаешь, кто их написал. Возьми вино в руки и спроси: хочешь ли ты иметь со мной дело? Как женщину спроси! И если нет электричества, не пей!
Старость - как чердак у тебя в доме, бывают такие, удобные, маленькие, со складной лесенкой, которая выскакивает, когда открывается люк. Ты ходишь под этим люком туда и сюда, не замечая его, но с каждым годом оттуда дует все сильнее и сильнее, и однажды ты решаешься заглянуть, откидываешь крючок и - оп-ля! - оказываешься на чердаке, среди чемоданов, с которыми когда-то приехал в этот город.
"У литовцев есть бог пчёл и бог льна, бог, ведающий брожением пива, и даже бог, дующий на волны, а бога дружбы нет".
Дружба, детка, похожа на владение пчелами. Ты обзавелся ульем, весело смотришь на него из окна, слышишь ровный гул пчелиного электричества и думаешь, что у вас отношения: ты считаешь их совершенными, дивными существами, покупаешь им вощину в деревне, в безмедный год подкармливаешь по нужде сахарком, на зиму замазываешь щели глиной. Ты знаешь, что их раздражает твоя борода, запах вина и недостаточная плавность движений, но они терпят, милые, милые. Однажды ты захочешь узнать их поближе, пососать пергу, потрогать матку, увидеть медовое недостижимое дно. С этого дня не надейся на прежние нежные правила. Заведи себе сетку из черного тюля, купи железный дымарь, употреби все свое хладнокровие и хорошенько - хорошенько! - закрывай лицо.
Никогда не думай о том, что чувствуют женщины. Они понятия не имеют, что они чувствуют.
Те, кто придут за вами, будут жить в обществе, где люди не учатся, потому что знание перестало быть частью ума, а дети выбирают между жизнью мальчика и жизнью девочки, а если не могут, то становятся и тем и другим.
. Дружба, детка, похожа на владение пчелами.
"Сегодня я сумела подняться с постели и долго сидела на подоконнике, глядя на реку, на крыши доков, на огни грузовых и рыбацких судёнышек, сгрудившихся в малом порту. Я думала о том, что у моей матери нашлись бы слова для этих красок, а у меня их нет. Моя мать сказала бы: вот Тернеровы облака, или сказала бы: вот лиловые волы в небесах просыпали золотую золу. У неё всегда были полные карманы слов, её трудно было застать врасплох".
Однажды ты просыпаешься и понимаешь, что тебе тридцать шесть лет, ты покрыт кольчугой, словно рыбьей чешуёй, и неповоротлив, будто чугунный замковый мост. Теперь в тебе поселилась ярость, это раз, и ты знаешь вкус стыда, это два.
Женщины созданы для того, чтобы мы разгадывали их уловки. Бесхитростная женщина противна природе.
Никогда ничего не принимай как должное, сказал бы Лилиенталь, потому что никто тебе ничего не должен.
не надо надеяться на тех, кто тебя любит. Потому что те, кто тебя любят, надеются на тебя.
Стоит мне завидеть свою сноровистую кириллицу , черных бегущих жуков на светящемся белом поле, как у меня отрастают клешни и я оживаю, соскальзываю в воду и боком, боком ухожу на свое придуманное дно. Существуем только я и кириллица, латинские буквы недостаточно поворотливы, они цепляются за язык, будто гусиное перо за пергамент, русский же лежит у моей груди, в особенной впадине диафрагмы, к ней мужчины прижимают чужое дитя, пока мать отошла в парадное подтянуть чулок: прижимают крепко, держат неловко, но с пониманием.