Новый роман Фоера ждали более десяти лет. «Вот я» — масштабное эпическое повествование, книга, явно претендующая на звание большого американского романа. Российский читатель обязательно вспомнит всем известную цитату из «Анны Карениной» — «каждая семья несчастлива по-своему». Для героев романа «Вот я», Джейкоба и Джулии, полжизни проживших в браке и родивших трех сыновей, разлад воспринимается не просто как несчастье — как конец света. Частная трагедия усугубляется трагедией глобальной — сильное...
Столько дней совместной жизни. Столько всего пережито. Как же они умудрились провести минувшие шестнадцать лет, разучаясь понимать друг от друга? Каким образом постоянное присутствие превратилось в постепенное исчезновение?
Младенец не знает, что мать вынимает сосок из его рта в последний раз. Ребенок не знает, что в последний раз называет мать «мамуля». Мальчишка не знает, что книжка закрылась на последней в жизни сказке, которую прочли перед сном. Не знает, что вот сейчас утекает вода последней в жизни ванны, принятой на двоих с братом. Юноша, впервые познавая величайшее из удовольствий, не понимает, что больше никогда не будет невинным. Ни одна превратившаяся в женщину девушка не знает, засыпая, что пройдет четыре десятка лет, пока она снова станет бесплодной. Ни одна мать не знает, что в последний раз слышит от ребенка «мамуля».
Есть религии, упирающие на мир в душе, есть — на уклонение от греха, есть — на молитву. Иудаизм упирает на ум: в текстах, в обрядах, в культуре. Всё — познание, всё — подготовка, непрерывное пополнение умственного инструментария, чтобы его можно было применить к любой ситуации (и тогда станет слишком тяжело нести). Евреи составляют 0,2 процента населения Земли, и на их долю приходится 22 процента Нобелевских премий — или 24, если не считать Нобелевскую премию мира.
В идеальном мире мы бы каждые выходные делали бутерброды в приюте для бездомных, под конец жизни осваивали бы музыкальные инструменты, не считали бы, что середина жизни - это уже поздно, и использовали бы ещё какие-нибудь интеллектуальные ресурсы, кроме "Гугла", и физические, кроме "Амазона", навсегда отказались бы от макарон с сыром, уделяли бы стареющим родственникам хотя бы четверть того внимания и заботы, которых они заслуживают, и никогда бы не бросали ребёнка перед экраном. Но мы живём в реальном мире, а в нём есть футбольные секции, и логопед, и хождение за продуктами, и домашние задания, и необходимость содержать дом в чистоте, и деньги, и перепады настроения, и усталость, и ещё мы всего лишь люди, а людям не только нужны, но и положены, такие вещи, как кофе и газеты, а ещё свидания с друзьями и передышки, и в общем, как бы хороша не была идея, её просто невозможно воплотить.
Сбережешь только то, что отказываешь отпустить.
Ты слышишь что-то, чего я не говорю
Жизнь может меняться к лучшему и к худшему одновременно.
Без контекста мы все окажемся чудовищами.
- Когда меня спрашивают, как дела, я почему-то отвечаю: "У меня сейчас переходный момент". Все в жизни - это переход, турбулентности по пути к конечной цели. Но я так давно это говорю, что, наверное, пора смириться: остаток жизни будет долгим переходом - песочные часы без колб. Сплошная перемычка.
Но даже если средняя продолжительность жизни будет с каждым годом расти на год, понадобится вечность, чтобы люди стали жить вечно, так что до этого, наверное, никто не дотянет.
Все счастливые утра похожи друг на друга, как и все несчастливые: именно это в основном и делает их столь беспросветно несчастливыми – чувство, что несчастливость ощущалась, что попытки её избежать в лучшем случае укрепят, а в худшем усугубят её, что вся вселенная по какой-то непостижимой, ненужной и несправедливой логике в сговоре против невинной последовательности: одежда, завтрак, зубы и неподатливые вихры, рюкзаки, ботинки, куртки, прощание.
Не ищите и не ждите чудес. Их нет. Их больше не будет. И нет лекарства от той боли, что всех больней. Есть только одно лечение: верить в боль другого и быть рядом, когда ему больно.
- Вы побеседовали? Ты думаешь, эти беседы нас вывели из Египта или из Энтеббе? Угу. Казни египетские и автоматы "узи". А беседы преспокойно приведут тебя в очередь в душевую, которая вовсе не душевая.
Ты обыгрываешь, потому он увлекается взятием фигур, а ты продумываешь ходы вперед. Потому ты хорошо играешь — и в шахматы, и по жизни.
Между двумя существами всегда есть непреодолимое расстояние, запретная зона. Иногда оно принимает форму одиночества. Иногда оно принимает форму любви.
Быть хорошими родителями не значит потакать любым прихотям.
Прожить не ту жизнь куда хуже, чем умереть не той смертью.
Хорошие люди не делают меньше ошибок, просто они умеют извиняться.
Молчание может быть таким же неудержимым, как и смех. И оно может накапливаться, как невесомые снежинки. И проломить потолок.
Может, в следующей жизни переживания сожрут его не целиком и останется какая-то часть, способная понимать.
Отпустить - не преступление. Преступление - хотеть отпустить.
Считается ли, что ты вспоминаешь о чем-то, если ты непрерывно об этом думаешь?
Применяйте юмор так же агрессивно, как химиотерапию. Смейтесь, пока волосы не вылезут.
Единсвенный способ сохранить что-то поблизости - удерживать. Цепляться. Валить наземь, как Яков ангела, и не давать вырваться. То, с чем больше не борешься, упустишь. Любовь - это не мир. Любовь - это борьба.