Каждая селянка объясняла, отчего именно ее козу никак нельзя приносить в жертву и почему всему селу от этого только хуже станет. Голоса становились громче, визгливей, заглушали друг друга и набирали постепенно такой страсти, что становилось ясно: дело идет к применению самых убедительных доводов – выдергу кос.
– А еще я собаку завел.
– Куда завел?
– Не куда, а просто. Для себя. Забрал ее из одного поселка, чумного на всю голову. Забрал, чтобы кормить и заботиться.
Бивилка смотрела недоверчиво.
– А потом отвез ее Олю, в Мошук. Не та у меня жизнь, чтоб собаку таскать за собой.
– То есть ты забрал собаку, чтобы кормить и заботиться, но кормит и заботится Оль, – уточнила Бивилка.
– Ну да. Получается так. И все-таки ее жизнь я тоже сделал лучше, как ни крути.
– Давайте не будем с вами опускаться до взаимных оскорблений, бесценный. Всех оскорблять буду я.
– Ненавижу тебя, – бессильно призналась девушка и опустила голову еще ниже.
– Я знаю, в переводе с девичьего это значит «Я тебя люблю, но ты свинья».
Раньше мне важней всего было, чтоб все встречные погромче мной восхищались, а теперь хочется делать их жизнь поудобней, полегче.
– Потому что когда людям трудно живется, у них нет сил на восхищение твоими талантами, – тут же нашла объяснение Бивилка. – А когда ты делаешь их жизнь легче, они восхищаются тобою особенно громко.
– Слушайте, вы ж не в избе посреди леса живете, а? Кому выть в городском квартале, за каменными стенами? Думаете, за соседским забором оборотень завелся от грязи?
– Не, – рассудила старуха, – у соседей тихо все.
– Ну, видите!
– А вот ежели спуститься посеред ночи в дальний погреб, пройти закрома да ящики с морквой, перебраться к северной стенке да ухо к ней приложить – так и воеть!
Оль на вздох закрыл глаза.
– За каким... кхем… надобно ходить в погреб посреди ночи?
– Послушать, – удивилась его непонятливости бабка. – Воеть же!
— Люди, люди, — себе под нос пробурчал Шадек. — Только и слышишь, как мы выучимся и побежим делать всех их счастливыми.
— А чем плохо-то? — Оль добродушно улыбался. — Любой человек помогает другим: пекарь, аптекарь, рыбак да скорняк. А маги сколько всего могут — ого-го! Один толковый гласник может цельную деревню в порядке держать. Чем тебе не по нраву? Это ж здорово, что мы такие уродились! Хочешь, чтоб маги были бесполезней скорняков?
— Да плевал я на пользу! — Шадек стукнул кулаком об ладонь. — Первым делом хорошо должно быть мне, а не кому попало. Что мне до чужих людей? Друзей выручить — это я понимаю. А ради незнакомцев жилы рвать — обойдутся!
Дорал вздохнул.
— Все говорят нам о долге, — продолжал Шадек, распаляясь, — вот такенную плешь проели нудежом про то, как маги всем чего-то должны. Отчего никто не говорит, что другие тоже что-то должны магам? И ни одна орясина не скажет главного, ради чего мы за всё это взялись! Мы что, просто так побросали свои дома и ввязались быть должными Школе всю жизнь? Нет же, мы сделали это потому, что быть магом — просто немыслимо здорово, а всё прочее может катиться куда пожелает!
Дорал смешно изогнул брови, посмотрел на Шадека так, как мать глядит на не в меру взрослое дитя.
— И что же, предел твоих желаний — взять этот здоровский дар в охапку и бегать с ним кругами по всему миру, визжа от восторга?
— Вы так говорите, магистр, словно в этом есть что-то плохое.
У Шадека разболелась голова, он кривился и тёр пальцами виски, но по сторонам смотрел внимательно. Он ждал нового подвоха. И он первым заметил высокую тощую фигуру, вразвалку бредущую по песчаной насыпи от леса.
— Это что, шутка? — спросил маг и поднялся на ноги.
Остальные тоже встали.
Гравюра, изображающая это высокое костлявое создание с жёсткой светлой шерстью, имелась в фолианте Оля. Но даже там дух-людоед был назван сказочным существом!
— Вендигий, — просипела Умма и покрепче вцепилась в Кинфера.
Пожиратель человеческой плоти приближался неспешно, скользящим плавным шагом. Он шёл не охотиться — для этого жертва была слишком жалкой. Он намеревался поиграть со своим ранним завтраком.
Все сознавали, что вендигий много быстрее любого из них и много мощнее всех пятерых магов вместе взятых — измотанных, растерянных и напуганных молодых магов, переживших самую трудную ночь в своей жизни.
Но у них ещё оставались какие-то крохи энергии.
— Его же не бывает, — у Бивилки стучали зубы, — это же неправда. Что нам делать?!
— Сосредоточиться, — серьёзно ответил Шадек и хрустнул пальцами. — Сосредоточиться на жалких попытках не сдохнуть!
Ему не нравился её новый взгляд исподлобья, не нравилось, как она сутулилась. И как опускались уголки её губ. И как старательно она делала вид, что всё остаётся по-прежнему. Что она идёт по правильной дороге, а её представления о собственной роли в мире, вбитые в голову бабушкой и школьными наставниками, всё ещё работают. Шадек понимал, что других представлений Бивилке не давали, а определять их для себя самостоятельно она была не приучена.
Как выглядит человек, собирающий в кучу сломанные вещи и говорящий себе, что они вполне ещё ничего?
Что происходит с деревянным колышком, который попытались вбить в лист железа?
– А я пойду! – Бабка решительно ухватилась за руку опешившего Террибара и поставила ногу на верхнюю ступеньку. – Надо ж поглядеть, чего так воеть!
– В случае чего – я буду спасать наместника, – предупредил ее Оль.
Бабка нетерпеливо отмахнулась:
– Лучше оно меня сожреть, чем не увидеть, чего воеть! [выделение мое - AV]
Нужно обратиться к магу за избавлением от этой напасти, ибо маги, хоть и не всесильные, обладают поразительными возможностями. К тому же они весьма дружелюбны, очень ответственны и никогда не оставят человека наедине с его бедой.
Из обращения жреца ортайского поселка к жителямЖрец – осёл!
Написано пальцем на слое золы
А откуда пришёл этот глупый обычай закапывать мёртвых? Невообразимо думать, что при сёлах разрослись другие поселения — с покойниками! А то легкомыслие, с которым их закапывают? Руки не вяжут, ноги не опутывают, клетку не ставят, а потом бегают по округи с воплями от своих мёртвых бабушек, а поодаль некромант сидит-заливается. Дикость!
Оборонная магия — нужный предмет: с нею ты маг, без неё ты паштет!
— Целый год учёбы, — в комнату мягким кошачьим шагом скользнул Шадек, — целый год труда. Сколько новых знаний, перечитанных книг, доведённых до икоты магистров! Не сосчитать, не повторить. А твои фантомы, Умма, всё такая же вялая дрянь!
- Друг-эльф, ты пушишь хвост перед сельскими девками? Побойся Божиню, тебя же Умма не простит!
Кинфер обернулся на эльфийку.
- Ничего я не пушу, много чести. А что до Уммы - так ее здесь нет.