«Хрома» – размышления о цветовом многообразии знаменитого британского режиссера и художника Дерека Джармена (1942–1994).
В этой книге, написанной в 1993 году, за год до смерти, теряющий зрение Джармен использует все ресурсы письма в попытке передать сложный и неуловимый аспект предмета, в отношении которого у него накопился опыт целой жизни. В своем характерном стиле – лирическом соединении классической теории, анекдотичности и поэзии – Джармен проводит читателя сквозь цветовой спектр, представляя каждый цвет олицетворением эмоций, пробуждая воспоминания и сны. Он объясняет использование цвета в изобразительном искусстве – от Средневековья до Ренессанса и модернистов, обращается к великим теоретикам цвета – от Плиния Старшего до Леонардо, пишет о значении цвета в литературе, науке, философии, психологии, религии и алхимии.
Формально "Хрома" пересекается с двумя жанрами: это модные нынче "истории вещей" (совсем близко - под эгидой "Теории моды" недавно вышло несколько томов "Истории цвета") и ностальгические истории о вещах (отцовское кресло "в русском стиле" у Мандельштама, памятникпушкину Цветаевой, многоголосые плачи по советскому мороженому и колбасе). Но в действительности то, что делает здесь Джармен, напоминает скорее работу средневекового учёного, читающего окружающий мир, как книгу. Погружаясь в хитросплетения ассоциаций, связанных с цветами, Джармен не пытается ничего "деконструировать"; наоборот: каждая ассоциация, каждая связка - какой бы искусственной (и он это понимает!) она ни была, - для него драгоценна, это способ увидеть мир в песчинке и вечность в проходящей минуте. Написанная незадолго до смерти, в процессе длительного и мучительного лечения, на пороге слепоты, эта книга исполнена какого-то удивительного смирения и благодарности - за то, что у эти красный, и жёлтый, и лазурный и скромный недооцененный коричневый были; и еще за то, что в зелёном открывалась жизнь, в голубом - вечность, в коричневом - дом, пища, земля.
И это никакой не "учебник режиссуры", конечно. Учебник жизни - может быть.
Формально "Хрома" пересекается с двумя жанрами: это модные нынче "истории вещей" (совсем близко - под эгидой "Теории моды" недавно вышло несколько томов "Истории цвета") и ностальгические истории о вещах (отцовское кресло "в русском стиле" у Мандельштама, памятникпушкину Цветаевой, многоголосые плачи по советскому мороженому и колбасе). Но в действительности то, что делает здесь Джармен, напоминает скорее работу средневекового учёного, читающего окружающий мир, как книгу. Погружаясь в хитросплетения ассоциаций, связанных с цветами, Джармен не пытается ничего "деконструировать"; наоборот: каждая ассоциация, каждая связка - какой бы искусственной (и он это понимает!) она ни была, - для него драгоценна, это способ увидеть мир в песчинке и вечность в проходящей минуте. Написанная незадолго до смерти, в процессе длительного и мучительного лечения, на пороге слепоты, эта книга исполнена какого-то удивительного смирения и благодарности - за то, что у эти красный, и жёлтый, и лазурный и скромный недооцененный коричневый были; и еще за то, что в зелёном открывалась жизнь, в голубом - вечность, в коричневом - дом, пища, земля.
И это никакой не "учебник режиссуры", конечно. Учебник жизни - может быть.
Книга оставила хорошее впечатление о личности автора, хотя до этого я совершенно ничего не знала об этом человеке. Форма повествования в ней постоянно меняется, и от этого меняется также уровень удовольствия во время чтения. Иногда это просто поток сознания, который сложно понять. Для меня он казался совершенно бессвязным, возможно, потому, что я, что называется "не шарю" в контексте. Эти места были самыми скучными и их хотелось быстрее пролистнуть. Однако выбранные выдержки из работ различных авторов о цвете и об искусстве, а так же рассказы о нахождении и производстве различных красительных пигментов меня очень порадовали. Иногда здесь встречаются и автобиографичные отрывки. Глава о голубом цвете - самая грустная из всех - повествует о больницах, о болезни и раскрывает личные переживания автора. Пожалуй её можно назвать самой примечательной и искренней в книге. Читая её, я не ощущала той отстранённости автора от меня, когда он заваливал мне сознание непонятными перечислениями и ассоциациями. Советую тем, кто любит странные книги без сюжета и с убаюкивающей атмосферой.
Привет. В этой, скучной, на первый взгляд, небольшой книжечке, сокрыта бесконечная, как сны и красочная, как мировая живопись, история. Скучная с моих слов, история эта проникнута романтикой, глубиной и неким провидением, потому что некотрое время назад книжечка эта попала мне в руки. Точнее - я ее ощутила в руках. В далеком 2008 году я впервые увидела один из фильмов Дерека Джармена, автора этой книги и удивительнейшего из режиссеров всех времен. Как водится, в аннотации к книге он упомянут как знаменитый британский режиссер, но многие ли смотрели его фильмы в России? Увы, но в далеком 2008 году ситуация с его известностью в Росии была еще хуже, чем сейчас, а сейчас она ограничивается чуть расширившимся кругом любителей фильмов "не для всех", и то, думаю, многие из этих любителей отворачивают свои нечуткие носы. А зря. Ведь нет такого режиссера, чьими кадрами можно было бы украшать чуть ли не стены Лувра - так они выверены, тонки, поэтичны и поистине живописны. Меня это сразило с первого взгляда и я решила искать информацию о нем. И наткнулась на редкую на тот день книгу под его авторством. "Хрома. Книга о цвете". Ее я нашла к 2010 году. Пдф, некоммерческий, но превосходный перевод. Я начала ее читать. Восхищение. Не смогла читать дальше, была мала, развитие мозга у меня не догоняло некоторых сверстников и я ее отложила до лучших времен. И, как водится, если достаточное время подождать, лучше времена приходят в ошарашивающе наилучшем виде, и я узнаю, что ее издали в бумаге. Месяцем позже я благоговейно держу ее в руках. Перевод тот же, ни с чем не спутаешь. Неделей позже я ее прочитываю, оттягивая момент окончания насколько могу, потому что ничего прекрасней о цвете я не читала. Пусть летят к чертям собачим слепые критики, пусть идут лесом гомофобы! Эта серо-белая книжица с изящными вкраплениями серебристых чернил именно так переливается внутри цветами, чувствами и жанрами, сохраняя самое себя, как те же белые и серые цвета в живописи зачастую хранят в себе неповторимую радугу, квинтэссенцию живописного дара каждого автора. И так же, как все творения это жизнь под покровом смерти, фиксация жизни средствами ее угасания. Хроме досталось уникальное очарование: буквально умирающий от спида автор, теряющий зрение, но пишущий об истончике зримого. Живи!
Когда я писал эту книгу, у меня оставалось
очень мало времени. Если я забыл о чем-то, что
очень важно для вас – запишите это на полях.
Я пишу на всех моих книгах, как только мне
приходит в голову какая-то мысль. Я должен
был писать быстро, потому что мой правый глаз
отказал в этом августе с возгласом 'смотрите о!
мегаловирус'... и быстро устремился в темноту.
После света всегда наступает тьма. Я написал
"Красный" под больничной капельницей, и
посвятил его своим док-торам и сестрам в Барте.
Большая часть его была написана в 4 утра,
нацарапана почти совершенно неразборчиво
в темноте, я писал, пока меня не одолевал
блаженный сон. Я знаю, что мои цвета не
совпадают с вашими. Два цвета никогда не
будут одинаковыми, даже если они выдавлены
из одного тюбика. Контекст меняет то, как мы
их воспринимаем. Обычно я использовал одно
слово, чтобы описать цвет, так что красный всегда
остается красным с отклонениями в киноварь
или кармин. В этой книге нет никаких цветных
фотографий, потому что это была бы тщетная
попытка заточить цвета в тюрьму. Как я могу
быть уверен, что принтер воспроизведет нужный
мне оттенок? Пусть лучше цвета расплываются
и разбегаются в вашем сознании. Дерек.
P.S.
Быть красным, значит иметь этот цвет, а не
выглядеть красным. Конечно, предмет может
ка-заться красным какое-то время, как Парфенон в
умирающих лучах солнца.
Плиний говорит "в старые добрые времена
живопись была искусством". Живопись в Риме
выродилась в зрелище. У Нерона был портрет,
размером с половину футбольного поля, и он
спрятал искусство, которое всегда должно
оставаться публичным, в гигантской темнице
своего Золотого Дома. Все пошло неправильно,
и причиной тому – неограниченное богатство.
Если императоры были расточительны, то
вельможи оказались еще хуже. Август облек
общественные монументы в мрамор, чем вызвал
ненасытную страсть к этому камню. Природу
изнасиловали. Шахты разрушили и изуродовали
лица живых богов, горы были свалены, а течение
рек изменено в драке за драгоценные камни
и металлы. С нашим веком не все в порядке.
Только посмотрите – у Друсилиана Ротундия, раба
императора Клавдия, была тарелка, украшенная
серебром, весом в 500 фунтов, и восемь тарелок
по-меньше, весом 250 фунтов каждая. Сколько
людей требовалось, чтобы поднять их, и кто
мог ими пользоваться? Роскошь частных
домов оскорбляет храмы. Колонны из дорогого
африканского мрамора волокут по улицам, чтобы
сделать себе гостиную – отвратительный контраст
с простой терракотой былых святынь. Вес этих
колонн разрушил канализационную систему.
Красный — это мгновение. Голубой постоянен. Красный проходит быстро. Взрыв интенсивности. Он сжигает себя. Исчезает, как искры от костра в сгущающейся ночи.
Белый — это мертвая середина зимы, чистые и непорочные подснежники, Galanthus nivalis (колокольчики Сретения), украшающие церкви 2 февраля, в день празднования Непорочности Девы... Но не забирайте эти подснежники домой, они приносят несчастье, вы можете даже умереть: потому что подснежники — это цветы смерти, напоминающие покойника в саване.
Черный прекрасен.