«45-я параллель» – роман, созданный на основе документальных дневников 2005–2006 гг. «Мы (я и мама) приехали из строгого мусульманского мира, словно прибыли с другой планеты, мы – беженцы. Мы попали на чужую землю, где совершенно другая культура. Но какова она, эта жизнь без войны? Мы не находим успокоения или помощи от государства, мы вынуждены каждый день выживать. Повстречав двух парней, которых искренне считаем братьями, понимаем, что у нас появились друзья. Но оказалось, что они геи. Наше...
Находясь в горах с подразделением, в которое его определили, Виктор понял, что свои, русские, сотрудничают с чеченскими боевиками, продают за валюту оружие и обмундирование, лишают солдат нормальной еды, чтобы получить легкие деньги. Получалось, что добровольцев гнали воевать за идеи, напичкав пропагандой из телевизионного ящика, а на деле оказывалось, что это очередная грязная война.
Кто я? Почему выжила там, где погибли тысячи детей? Мои ноги хранят следы от осколков, но шрамы незаметны, потому что край юбки всегда касается земли. Миссия, возложенная высшими силами неумолима: я бережно складываю найденные истории в дневник, где судьбы переплетены так крепко, что кажутся единым целым.
Когда человек теряет способность замечать детали, он может нелепо погибнуть, поскольку самое важное — это внимание. Утратить его легко, обленившись и позабыв о правильном дыхании, отгоняющем суетливые мысли. Чужеродные сущности отвлекают ум и не дают сосредоточиться. Замусоренное сознание выглядит как рябь на воде.
Не имея доходов, брошенные государством, в отсутствии пенсий и пособий, мы после пережитого ада на чеченских войнах были предоставлены сами себе.
— Гомосеки! Пидорасы окаянные! Геи! Голубятня пушистая! — Безумный крик пенсионерки Клавдии заставил нас выглянуть утром в окно.
Я и мама жили в конюшне, конечно, вовсе не потому, что наша фамилия Жеребцовы. Слегка подремонтированная в период сталинских инноваций, бывшая конюшня стала нашим временным жилищем вместо квартиры, разбомбленной российской авиацией в Чечне.
Соседка металась по двору и царапала сломанными вилами хрустящий морозный воздух, словно стремясь запустить рогатину прямо в небеса.
— Ах ты насильник шелудивый! — истерила пожилая женщина. — Оставь в покое невинное дитя!
— Надо выйти, — сказала мне мама. — Без «скорой помощи» здесь не обойтись.
Я помчалась вниз, не разбирая ступенек, и едва не сломала шею, столкнувшись с главным редактором.
— Вы представляете, — кричала я, — в вашей редакции все врут! Здесь гнездятся спецслужбы и запугивают людей! В тюрьму, говорят, надо меня отправить! На десять лет! Потому что я «много видела» на чеченской войне!
Луковица почесал в затылке:
— Шишкин у нас больной на всю голову. И на остальные места тоже!
Выбежав из «Ставропольского этапа» я обнаружила подростков, которым от силы исполнилось тринадцать. Они сидели на каменной ограде у здания, где располагалась редакция, и пили из пластиковых стаканчиков водку. Закусывали школьники зеленым луком и редисом.
— Отправьте меня на Марс! — заорала я. — Я не выдержу больше ни дня в этом городе!
— Вам чего? Милостыню не подаем! — Начальник отхлебнул кофе.
— Беженцы мы, — сбивчиво пояснила мама. — Десять лет под бомбами! Приехали сюда, а здесь еще хуже, чем там.
— Хм, — задумчиво произнес начальник, откусывая заварное пирожное.
— Дочка у меня одна... Ранены были... Не можем вернуться в Грозный, дом разрушен... — Мама решила пересказать нашу жизнь, но начальнику паспортного стола это было совсем неинтересно. Он знаком велел блондинке выйти за дверь, что она и сделала.
Мы продолжили стоять: я молча, а мама, рассказывая об ужасах войны.
— Хватит! — наконец перебил ее начальник: — Какого хрена вам от меня надо?!
— Паспорт! — Мама покраснела.
Нам всегда бывает неловко за грубое поведение других.
— Паспорт? — нахмурился начальник паспортного стола. — При чем здесь я?
Живи, как хочешь ты, а не так, как ожидают от тебя другие. Не важно, оправдаешь ты их ожидания или нет, умирать ты будешь без них. И свои победы одержишь сам!
Однажды в своем сарае отец семейства увидел черную кошку, которая должна была окотиться. Ему это сильно не понравилось. В приступе ярости мужчина схватил кошу за хвост и швырнул о бетонную стену. Кошка умерла вместе с неродившимися котятами.
Рассказав об этом в поселке, соседская семья благополучно забыла о кошке. А через пару месяцев мужчина зарезал свинью. Во дворе у сарая лежала туша свиньи, и он опаливал ее паяльной лампой. Рядом крутились жена и пятилетняя дочка. Неожиданно паяльная лампа в руках мужчины вспыхнула, и он, испугавшись, отбросил ее в сторону. В воздухе лампа взорвалась. Огонь попал на одежду жены и маленькой дочки. Они заполыхали, словно два факела. Первой умерла мать семейства. Позже скончалась дочка. В больнице она сказала, что ее к себе зовет мама. После этих событий мужчина продал жилье и уехал со старшей девочкой в другой регион.
— Послушай, — остановил он меня у самой двери, — что
бы там ни было на этой проклятой чеченской войне, пообе-
щай мне одну вещь.
— Какую?!
— Что ты покрестишься в церкви.
Надо сказать, при этих словах меня пробрала дрожь, потому что я вспомнила, как учитель в школе выбросил при одноклассниках мой нательный крестик в мусорное ведро. Потом, утешая себя, я читала Коран, спасаясь от пронырливых джиннов...
— Нет, не могу, — ответила я.
— Это важно, — настаивал Ермак. — Я сам вернулся из логова сатаны. Креститься надо.
— У меня другой путь к Богу. Извините.
— А какой? Ислам, да? Суфизм? — Директор казино прищурился.
— Разные провайдеры обеспечивают телефонную связь. Религии не выполняют других функций, кроме подключения. Вам подходит желтая карточка, а мне зеленая. Главное не цвет, как вы понимаете.
Наш временный приют, где я и мама снимали квартиру, потускнел и осунулся от невзгод. Пятиэтажный кирпичный дом, прозванный в народе хрущевкой, не могли утешить ни ласковые солнечные лучи, ни хрустящая синева неба. Горемыка сник под тяжестью утрат, переживая войну и пожары. Он чувствовал провалами рухнувших этажей смерть младших братьев и сестер, видел разбитыми окнами их черные остовы — напоминание людям о содеянном зле. Наполненный голосами жильцов, дом держался из последних сил и горестно вздыхал.