Воображению одного из самых одаренных британских писателей Али Смит почти нет равных. «Осень» – это роман-коллаж, состоящий из обрывков памяти, размышлений о природе искусства, комических эпизодов из современности. Это небольшая книга о большой любви, которая пересекает столетия.
- Какое чудесное слово – «джигитовка», – сказал Дэниэл. – Оно произросло из другого языка.
– Слова не произрастают, – сказала Элизавет.
– Произрастают, – сказал Дэниэл.
– Они же не растения, – сказала Элизавет.
– Слова – тоже организмы, – сказал Дэниэл.
– Ореганизмы, – сказала Элизавет.
– Растительные и вербальные, – сказал Дэниэл. – Язык как семена мака. Нужно просто взрыхлить землю, и тогда взойдут спящие в ней слова – ярко-красные, свежие, благоуханные. Потом загрохочут маковки, и высыплются семена. А после этого взойдет еще больше языков.
Неужели фамилия, напечатанная на листе бумаге, делает вас тем, кто вы есть?
Раньше этой новости хватило бы на целый год. Но в наше время новости - это стадо разогнавшихся овец, сбегающих по крутому склону.
– …В честь певицы, которая однажды на концерте, представь себе, спела песню на мои слова. Мне очень прилично заплатили. Но она так и не записала ее. А не то я стал бы триллионером. Таким богатым, что мог бы путешествовать во времени.
Мама пригласила Зои посмотреть открытие заседания шотландского парламента, которое записала с телеэфира в начале месяца и уже насильно показала Элизавет. Мама уже несколько раз пересмотрела его сама, но расплакалась с самого начала, когда мужской голос за кадром произнес слова, высеченные на молотке:
«Мудрость. Справедливость. Сострадание. Честность».
Элизавет скривилась. Каждое утро она просыпается с таким чувством, будто ее лишили чего-то обманом. После этого она всегда задумывается над тем, сколько людей просыпается с таким же чувством по всей стране, за что бы они ни проголосовали.
Бог его знает, где сейчас все эти картины.
– А где вы вообще его увидели? – спросила Элизавет.
– В начале 1960-х, – сказал Дэниэл.
Он сказал так, словно время – это место.
– Как время летит, – сказала Элизавет.
– Да, летать оно умеет, – сказал Дэниэл. – В буквальном смысле. Смотри.
Элизавет почти не помнит всего предыдущего.
Зато она помнит, как они шли по берегу канала, когда она была маленькой, и как Дэниэл снял с запястья часы и бросил в воду.
Он не просто то-то и то-то. Нет таких людей. Даже ты не такая.
Не люблю, когда проходит лето и наступает осень, – сказала она.
В ушах у нее произошел переворот. Точнее, не в ушах, а в мире.
Произошёл переворот
Под толщей…
«Вод? Каких вод?» – подумала она.
Под толщей социальных вод.
– Привет, – сказал он. – Что читаешь?
Элизавет показала пустые руки.
– Разве не видно, что я ничего читаю? – сказала она.
– Всегда читай что-нибудь, – сказал он. – Даже если не читаешь физически. Как иначе познать мир? Считай это постоянной.
– Постоянной чем? – переспросила Элизавет.
– Постоянным постоянством, – ответил Дэниэл.
– Видишь, как это глубоко сидит в нашей животной натуре, ... – Не замечать того, что происходит прямо у нас перед носом.
- Это должно быть правдой, - сказала Элизавет. - Это для новостей.
- Они никогда не узнают, - сказала мама. - Придумай. Настоящие новости тоже всегда придумывают.
- Настоящие новости никогда не придумывают, - сказала Элизавет. - Это же новости.
Но, конечно, память и ответственность незнакомы друг с другом. Они чужаки. Память всегда следует своей дорогой, несмотря ни на что.
Когда государство недоброе <...> тогда народ – это просто корм...
– Почему ты меня не любишь? – спросил он три недели спустя.
– Я уже влюблена, – сказала Элизавет. – Нельзя любить нескольких человек одновременно.
На первой странице указано, что Дэниэлу сто один год.
Элизавет молча усмехается.
(Мама: «Сколько же вам лет, мистер Глюк?»
Дэниэл: «Гораздо меньше, чем я намереваюсь прожить, миссис Требуй».)
Посмотрел бы на книгу у нее в руках.
- Что читаешь? - спросил бы он.
Элизавет оказала бы обложку.
- «Дивный новый мир», - сказала бы она.
- А, это старье, - сказал бы он.
- Мне в новинку, - сказала бы она.
- Привет, - сказал он. - Что читаешь?
Элизавет показала пустые руки.
- Разве не видно, что я ничего не читаю? - сказала она.
- Всегда читай что-нибудь, - сказал он. - Даже если не читаешь физически. Как иначе познать мир?
Настало время, когда люди говорят что-то друг другу, но, как ни странно, их разговор никогда не становится диалогом.
- Я буду художником.
- Женщины не бывают художниками, - сказала Берил.
- А я буду. Серьезным художником. Я хочу стать живописцем.
Они задумывались о постоянных отношениях. Говорили о браке, ипотеке.
The kind of shop with the kinds of things that look nice, cost more than they should and persuade you that if you buy them you'll be living the reight kind of life.
Твое понимание нормальности отличается от моего. Ведь все мы живем в субъективном мире, и мой мир не является в данный момент и, подозреваю, никогда не станет таким же, как твой.