Это первая часть большой трилогии о людях, духах, котах, полицейских, ангелах, морях и трамваях города Вильнюса и его изнанки. Или же просто первый слог заклинания, при помощи которого можно открыть если не сияющие небеса, то как минимум путь в свой личный, вместе с раем утраченный миф. Как скажете, так и будет. Читателю решать.
Застревают, как правило, те, кто чего-нибудь испугался, случайно или заметив неладное, сам себя накрутил: страх самый крепкий клей. Пока боишься, принадлежишь тому, что тебя напугало, никуда от него не уйдешь.
- Вот именно, - мягко говорит Стефан. - На то и жизнь. Никто не знает, к кому каким боком повернется, никто не может предвидеть всего, все мы иногда становимся дураками, никто ни в чем не виноват. Но ты плачь, конечно, так быстрее полегчает. Сам бы на твоем месте плакал сейчас.
.... Мне, кстати, тоже нечего там делать. Но я наглый, как танк. Вижу цель, не вижу препятствий. Это отлично работает... иногда.
В юности иногда жуть брала: неужели я повзрослею и стану скучным, ни на что не годным хмырем? Почти невозможно поверить, но все вокруг примерно такие, вдруг и я сам не замечу, как превращусь?
Однако у стола есть одно бесспорное преимущество перед диваном: нормальные люди в минуты слабости, усталости и отчаяния обычно не лежат на кухонных столах. Делай то, что таким как ты не положено, чего сам от себя не ждешь, а все остальные- подавно, и однажды превратишься - совершенно верно, в того, кому такое поведение свойственно, кем бы ни оказалось это удивительное существо. Это смешное правило я придумал давным-давно, еще подростком, и надо признать, его неукоснительное соблюдение довольно далеко меня завело. Так что имеет смысл придерживаться его и теперь.....
Больше всего на свете люблю такие простые штуки: рассеивать тьму любыми подручными средствами, от солнца до встроенного в телефон фонаря, добывать радость из горя, превращать скорбь в торжество, делать всякое поражение первым шагом к грядущей победе, и чтобы цветы росли на руинах, трава пробивалась сквозь асфальт, улыбка – сквозь слезы, все вот это вот.
Люди – сентиментальные дураки, и это наша сильная сторона. Нам не то чтобы так уж мало надо для счастья, хотя некоторым иногда и правда достаточно малости, но важно не это, а то, что счастье для нас в принципе достижимо… бывает. Изредка, иногда.
Кто в девятнадцать лет не совершал роковых дурацких ошибок, тот, считай и не жил.
Порой только тогда и выясняется, кто тебе по-настоящему дорог, когда понимаешь, что не можешь простить ему то, что легко спустил бы всем остальным
– Извините, – сказал он после долгой, томительной паузы. – Я не нарочно такой ужасный. То есть, на самом деле я вообще не ужасный. Просто иногда нечаянно выворачиваюсь бездной наружу. В такие моменты находиться рядом со мной становится довольно тяжело.
Глупо продолжать любить то, чего никогда не вернёшь, нет никакой надежды. Слишком больно. Одному человеку так много боли нельзя, она в него не поместится, разорвёт на мелкие, неопрятные кровавые куски.
Когда ничего нельзя сделать, кое-что все-таки сделать можно: развернуться и уйти с гордо поднятой головой.
Совсем свиньей надо быть, чтобы останавливать человека, устремившегося к личному счастью, в чем бы оно ни заключалось.
Люблю курящих людей. Говорят, курение - серьезное жреческое занятие, приношение высшим духам; может, и правда так? Это бы многое объяснило!
У тебя, сам знаешь, тяжелый взгляд. Такой тяжелый, что, если увидишь покойника, он, чего доброго, еще раз помрет.
У всех бывают плохие дни, и я в этом смысле не исключение. Ладно; на самом деле мои плохие дни как раз вполне ничего. Гораздо хуже те, о которых, когда они наступают, я думаю: «Черт с ним, как-нибудь переживу, все будет отлично», - вот это действительно ужас кромешный, потому что в такие моменты я обычно даже не помню, в лучшем случае, очень смутно догадываюсь, что именно в моем случае означает это самое «все».
Мог бы – обрадовался бы. Но похоже, вот прямо сейчас я совершенно не умею радоваться. Просто не знаю, с чего начинать.
Нет на свете таких глупостей, которые не стоило бы делать ради того, с кем хочешь подружиться.
– Ну и напрасно. Золотое правило всякого наваждения: в любой непонятной ситуации становись котом.
– Думаешь, поможет?
– По идее, должно. В самом худшем случае, просто наваляешь ему в тапки. Хоть душу отведешь.
Совершенно неважно, страшно тебе или не страшно, когда все уже происходит - с тобой, здесь, прямо сейчас, и ты знаешь, что с этим делать. А если даже не знаешь, все равно делаешь, потому что иначе нельзя.
Из всех искусств важнейшее - говорить себе: "Подумаю об этом завтра", - каждый день, утром и вечером, и ещё столько раз, сколько понадобится
в юности мало кто добр; это потом обычно приходит, когда самого по башке двести раз шандарахнет, и, может быть, что-то начнет доходить.
Но есть вещи, с которыми лучше не шутить. В их число входят абсолютно все темы, при упоминании которых у собеседника, кем бы он ни был, каменеет зачем-то оставленная на лице улыбка и темнеют глаза.
Человек - это не только обескураживающе хрупкая, но и очень живучая тварь
Всемогущество всемогуществом, но есть вещи, которые делать просто нельзя. В частности, отбирать у кого бы то ни было тоску о чем угодно несбыточном – лучше уж сразу убить.