В недалеком будущем пациенты реабилитационной клиники Эннет-Хаус и студенты Энфилдской теннисной академии, а также правительственные агенты и члены террористической ячейки ищут мастер-копию «Бесконечной шутки», фильма, который, по слухам, настолько опасен, что любой, кто его посмотрит, умирает от блаженства. Одна из величайших книг XX века, стоящая наравне с «Улиссом» Джеймса Джойса и «Радугой тяготения» Томаса Пинчона, «Бесконечная шутка» – это одновременно черная комедия и философский роман...
Почти все важное, что с тобой происходит, происходит не благодаря твоим планам.
Я могу быть даже не здесь, чтобы слушать.
Бывает такая штука, как политический секс.
...притворство, будто эксцентричность равна открытости...
Короче говоря, – когда он не прекратил барабанить на ужине, я как бы уколола его вилкой. Как бы. Могу понять, с чего кто-то, наверное, решил, что я как бы воткнула в него вилку. Но я же предложила ее выдернуть.
Человек с так называемой психотический депрессией, который пытается покончить с собой, делает это не из «безнадёжности» или любой абстрактной мысли, что дебет и кредит его жизни не сходятся. И уж конечно не потому, что смерть ему вдруг кажется привлекательной. Человек, чья невидимая агония достигает определенного невыносимого уровня, убивает себя по той же причине, почему в конце концов спрыгивают из окна горящей высотки. Не заблуждайся насчёт тех, кто прыгает из горящих окон. Страх падения с большой высоты по-прежнему не меньше, чем для тебя или меня у того же самого окна, пока мы просто любуемся красивым видом; т.е. страх падений остаётся константой. А переменная здесь - другой страх, страх пожара: когда пламя подбирается близко, разбиться насмерть кажется наименее ужасным из двух страхов. Это не желание спрыгнуть; это страх перед пламенем. И все же никто внизу на тротуаре, кто задрал голову и кричит: «Не надо!» и «Держись!», не понимает прыжка. До конца - нет. Нужно самому оказаться в ловушке и почувствовать пламя, чтобы по-настоящему осознать страх куда больший, чем перед падением.
Среди мифов о смерти бытует следующий: перед тем, как стереть свою карту раз и навсегда, люди становятся оживленными, щедрыми и внимательными к другим. Правда же в том, что часы перед суицидом - обычно период крайнего самолюбования и погружения в себя.
Словарь энвироники Ситни и Шнивинда требует 12 см/ч непрерывного снегопада, ветер минимум от 60 м/с и видимость менее 500 метров; и если все эти условия соблюдаются на протяжении более трёх часов, тогда и только тогда это "blizzard".
- Ужасно извиняюсь за беспокойство. Я могу заглянуть попозже. Просто хотел спросить, может, в Программе есть какая-нибудь молитва на случай, когда хочется повеситься.
The sort of all-defensive game Schtitt used to have me play: the best defense: let everything bounce off you; do nothing.
Словно игра от обороны, которой меня учил Штитт: "лучший защита: пусть всё само отскакивайт; ничего не делайт".
Sleeping can be a form of emotional escape and can with sustained effort be abused.
Сон может быть формой эмоционального эскапизма и им при должных усилиях тоже можно злоупотреблять.
Последние ночи Марио лежал в саркофагоподобном зауженном спальном мешке из гортекса и волокнистого наполнителя, слушал, как на радио гоняют странные статичные эмбиентовые треки, которые Мадам Психоз ставила фоном, но теперь без какого-либо голоса; и статичная, некинетическая музыка как субъект, а не среда, почему-то вызывает жуткие неприятные ощущения: Хэл послушал пару минут и сказал брату, что наверняка именно так шуршит шифер, когда у человека навсегда съезжает крыша.
Никогда не доверяйте мужчине, если он говорит о своих родителях. Каким бы высоким и басовитым он ни казался, родителей он видит с точки зрения маленького ребенка, по-прежнему, и так будет всегда. И чем несчастней было детство, тем более отсталой будет его точка зрения. Этому она научилась на горьком опыте.
Хэл обнаруживает, что, скорее, завидует человеку, которому будто бы есть чем объяснить свою жизненную жопу, вроде родителей, на которых можно свалить что угодно.
Других винить – себя дурить.
Жизнь как теннис. Кто лучше подаёт, тот обычно побеждает.
— Да брось дурачка валять. Развлечение — не конфетка и не пивко. Ты глянь на Бостон. Нельзя сравнивать зловещий порабощающий процесс с твоими примерчиками про конфеты и суп.
Марат мрачно улыбнулся в светотень кожи круглого и безволосого американового лица.
— Возможно, факты истинны, про состояние после первого просмотра: что после уже нет выбора. Но сперва надо решить получить развлечение и удовольствие. Это же по-прежнему выбор, нет? Священный для зрительской личности, и свободный? Нет? Да?
Но, скорее всего, это будет какой-нибудь синий воротничок, разумеется, без медицинской лицензии – младшая медсестра с погрызенными ногтями, охранник больницы, уставший санитар-кубинец, который, обращаясь ко мне, будет говорить «ти» вместо «ты», – он вдруг посмотрит на меня, оторвавшись от какой-нибудь суматошной работы, заметит то, что ему покажется моим взглядом, и спросит: «Ну че, парень, а у тебя что за история?»
– Фырчи в насмешке, сколько желаешь. Но выбирай с умом. Ты – то, что ты любишь. Нет? Ты, целиком и единственно, то, за что умрешь, как ты говоришь, не думая дважды. Ты, мсье Хью Стипли: ты умрешь, не думая, за что?
Солнце как замочная скважина двери, ведущей в ад.
Он в таком неприятном опиоидном лихорадочном состоянии полудрёмы, скорее фуги, чем сна, не плывет, а скорее брошен на произвол судьбы в суровых морях, где его могуче швыряет то в полудрему, то из неё - полудрему, когда разум ещё бодрствует и можно спросить себя, спишь ты или нет, даже во сне. И любые сны рваные по краям, пожеванные, неполноценные.
Я прихожу к выводу, что ощущение самых худших кошмаров - ощущение, которое можно почувствовать как во сне, так и наяву - идентично самой форме этих худших кошмаров: внезапное внутрисонное осознание, что сами суть и центр кошмара всегда были с тобой, даже наяву: просто ты их...не замечал; и потом - тот ужасающий промежуток между осознанием, что именно ты не замечал, и тем, как оборачиваешься посмотреть, что же было рядом с тобой, всё это время...
The light in the room was a creepy gray, a kind of nonlight.
Ему приходит в голову мысль, что поза дефекации - поза покорности. Голова опущена, локти на коленях, пальцы сплетены между коленей. Какое-то скрюченное вечное тысячелетнее ожидание, почти религиозное.
Тебя станет меньше волновать, что о тебе думают другие, когда осознаешь, как редко они о тебе думают.