3 октября 1927 года классик американской литературы и публицист Теодор Драйзер получил от Советского правительства приглашение приехать в Москву на празднование десятой годовщины русской революции. В тот же день он начал писать этот исторический дневник, в котором запечатлел множество ярких воспоминаний о своей поездке по СССР. Записи, начатые в Нью-Йорке, были продолжены сначала на борту океанского лайнера, потом в путешествии по Европе (в Париже, затем в Берлине и Варшаве) и наконец – в...
На улицах – по крайней мере, на улицах – вас не печалят контрасты между крайней нищетой и богатством.
Видно, что страна, конечно, не заброшенная, но пока еще невероятно бедная. Слава Богу, здесь нет глупого и бессмысленного богатства, демонстрирующего свою бессмысленность нуждающимся.
Еще одна вещь, которая меня поразила (она не только раздражающая, но просто позорная), это национальное равнодушие к санитарным условиям. Здесь много говорят о том, как все должно быть в будущем. Но ведь есть много такого, что можно было бы сделать прямо сейчас, будь у людей чуть больше желания стать чище, чем они есть. Русский дом, русский двор, русская улица, русское отхожее место, русская гостиница, отношение русского человека к своему внешнему виду дают человеку Запада (особенно путешественнику из Америки) ощущение чего-то такого, что нельзя назвать ни похвальным, ни полезным для здоровья. И это нельзя оправдать бедностью. В Голландии, Германии, Франции и Англии почти столько же бедных людей, сколько в России, но вы никогда там не найдете такой терпимости к условиям проживания, какая в России, похоже, воспринимается как само собой разумеющееся.
Пока же их гостиницы, поезда, железнодорожные вокзалы и рестораны сверх всякой меры грязны и очень плохо оборудованы. Они недостаточно часто моют окна. Они недостаточно хорошо проветривают помещения. Они либо перегревают, либо недогревают жилые комнаты. Они живут по много человек в одной комнате и даже доходят до того, что считают это проявлением коммунистического духа. Я выступаю против этого, и я считаю в этой связи, что, если бы в этой могучей стране было больше индивидуализма и меньше коммунизма, то это стало бы ее огромным преимуществом.
Русские больше всего пострадали от тирании и неверного правления, поэтому они дальше продвинулись к свободе.
Предоставленное самому себе человечество движется в направлении своих главных интересов.
Как человек с Запада, привыкший к сравнительно мягкому климату Соединенных Штатов, я могу рассматривать Россию только как мир Севера, который подвергает труднейшим испытаниям всякого не рожденного на этой земле. Русские должны быть выносливы в таких трудных условиях, какие просто не смогут выдержать люди из стран с более мягким климатом. Мне показалось, что временами и местами этот мир демонстрирует своеобразную суровую красоту, рожденную резкими ветрами и необъятными пространствами. Вообще, сама идея, что человек считает нужным покорять мир, представляется едва ли достойной сожаления.
Вместо того, чтобы сосредотачиваться, организовывать и конструктивно действовать, они [русские] предпочитают мечтать, играть и болтать, как дети.
Если с России, страны наполовину средневековой и наполовину азиатской, снять налет иностранной культуры, то выяснится, что она всегда жила за завесой тайны, в атмосфере терроризма и романтики.
Пока, насколько я вижу, предпринимается очень много усилий для того, чтобы сделать труд комфортным, и слишком мало - для того, чтобы сделать его по-настоящему эффективным. На самом деле не должно быть никаких разговоров о семичасовом рабочем дне до тех пор, пока рабочие не заработают столько, чтобы заплатить за новейшую технику, которая сделала бы такую продолжительность рабочего дня возможной.
Если я правильно информирован, то русский крестьянин больше всего на свете хочет, чтобы его оставили в покое, чтобы ему позволили жить так, как он жил до сих пор. Проблема, как его заинтересовать, пока едва затронута, и я вижу, что его безразличие является для власти одним из самых суровых испытаний.
Мне кажется, что русские ничего не делают, кроме как едят, и я перенял этот обычай.