Одеваюсь я непривычно для этих мест, но это даже удобно – люди обращают внимание на мою одежду и разные безделушки, на ту же трубку, на мое малопривлекательное лицо и слишком высокий для женщины рост, ну а я в это время могу наблюдать за ними. Что поделать, профессия судебного мага – а я, ко всему прочему, потомственный судебный маг – располагает к тому, чтобы поддерживать определенный образ. Будь я светловолосой румяной хохотушкой, мне было бы сложнее делать карьеру…
Меня не любят, хоть и уважают; впрочем, я сама даю к тому немало поводов: скверный нрав – это почти визитная карточка судебных магов.
- И что полагается в награду за безгрешную жизнь? - поинтересовалась я.
- Этого никто не знает, - серьезно ответил Лауринь.
- А в наказание за скверные дела?
- Вечность, - сказал Лауринь. - Вечность наедине с собой. Я думаю, это очень долго, госпожа Нарен...
Я невольно улыбнулась и повернулась к Лимесу. Тот, по-моему, уже прикидывал, куда половчее приладить веревку. – Господин Лимес! Обождите меня здесь, я скоро вернусь. Вешаться пока погодите, вы мне еще не заплатили.
Очевидно, он рассчитывал предстать героем, спасшим юную деву. Увы, я мало того что давно не дева, так еще и далеко не юная, да и со спасением своим вполне справилась бы сама.
– Отлично провести время за ваш счет – вот чего она хочет. Конечно, на что еще может рассчитывать этакая старая дева! От нее, поди, лошади шарахаются!..
«Ну, это ты зря, – подумала я весело. – Вот как раз лошади меня любят…»
– Вы, разумеется, можете оставить от меня одни угли, но в этом случае я сохраняю за собой право считать вас трусом, уклонившимся от поединка.
Увы, счастливая любовь у королей бывает только в сказках...
Чудес, увы, не бывает, а те, что случаются иногда - либо мошенничество, либо дело чьих-то умелых рук…
– И где это вас учили укрывать дам пыльными портьерами?
– Это не портьера, это гобелен, – несколько обиженно ответил Лауринь.
В душе поднималось глухое раздражение на несправедливость - чувство бесполезное, но неизбежное.
– Уж верно, не мирный человек, – пробурчал Лауринь. – Не нравится он мне, госпожа Нарен…
– А мне, думаете, покойники полувековой давности так уж по сердцу? – хмыкнула я.
Дед с неожиданной прытью ринулся вверх по лестнице, забыв, очевидно, что уже лет десять не расстается с тростью и хромает на обе ноги.
– Я понимаю, что тебе, с твоей страхолюдной рожей, на мужское внимание рассчитывать нечего, – заявил тем временем мой тактичный родственник. – Но зачаровать-то достойного мужика на ночь тебе по силам, я надеюсь?..
Внезапно я сообразила, что неплохо бы поинтересоваться кое-чем. Вообще нужно было сделать это гораздо раньше, но как-то вылетело из головы.
– Лауринь, между прочим, как ваше имя? – спросила я и поняла, что сейчас точно засмеюсь. Очаровательная ситуация, просто классический анекдот: поинтересоваться именем мужчины, только оказавшись с ним в одной постели!
Берегись людей, которые пытаются казаться слабее и глупее, чем есть на самом деле, которые скрывают свое истинное "я", они опаснее тех, кто преувеличивает свои способности, чего бы это ни касалось.
Самый жестокий судья человеку - он сам.
- Женщине столько лет, на сколько она выглядит.
- Вас обманули, Лауринь, - хмыкнула я. - Женщине всегда восемнадцать. По крайней мере, до тех пор, пока восемнадцать не исполнится ее дочери.
Впредь, будьте так добры, не изображайте из себя героя рыцарского романа. Это только они могут проскакать сотню весс с торчащей из головы стрелой... и то лишь потому, что голова пустая.
Забавная это игра: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь… Вопрос лишь в том, кто знает больше.
Женщине всегда восемнадцать. По крайней мере, до тех пор, пока восемнадцать не исполнится ее дочери.
В таком случае все равно должны были остаться какие-то следы, хотя бы клочья одежды, корзинки – не в подол же пропавшие женщины грибы собирали! А поверить в то, что волк-людоед, задрав какую-нибудь крестьянку и оттащив тело в укромное местечко, возвращается, чтобы замести следы на месте преступления, я поверить никак не могла.
Дед, как вскоре выяснилось, тоже банально заскучал. В отличие от меня, он собирается написать мемуары и уже не единожды приступал к работе, но всякий раз ему что-то мешало. Сперва обширная практика, затем, после гибели моих родителей, необходимость воспитывать малолетнюю внучку (меня то бишь) и обучать ее всевозможным премудростям, которые необходимо знать хорошему судебному магу, а теперь, я полагаю, исключительно отсутствие литературного дарования. Увы, опусы моего деда более всего напоминали отчеты о вскрытии мертвого тела: тот же сухой наукообразный язык, внимание к мельчайшим деталям и полное отсутствие какой бы то ни было интриги. Читать это смогли бы разве что подлинные энтузиасты сыскного дела, и дед не мог этого не понимать, потому регулярно и бросал свои писательские экзерсисы, впадая в мизантропическое настроение.
– Вы… вы… – выговорил он онемевшими губами. – Вы чудовище!..
На мгновение повисла тишина. Вероятно, мальчишка ожидал, что я испепелю его на месте, но я не собиралась оправдывать его ожиданий.
– Лейтенант, я не превращу вас за эти слова в жабу только по одной причине, – произнесла я сухо. – Вы умрете с голоду – вам ведь будет жаль ловить комаров.