Иероним Бербелек слыл некогда великим полководцем. Однако во время осады города был сломлен и едва не лишился собственной личности и воли к жизни. Может быть, теперь, снова встретившись со своими взрослеющими детьми, которых он не видел многие годы, он сможет обрести себя прежнего — в походе в Африку, страну золотых городов и бесформенных тварей, в сердце Черного Континента, где по воле чуждого сознания рождаются отвратительные чудеса и ужасающая красота… «Иные песни» можно читать многими...
Мне недостаточно одержать победу. Мои враги должны еще и проиграть.
— Характер рождается из отработанных навыков. Кем бы ты ни притворялся, лишь бы только последовательно, тем ты в конце и станешь. Это отличает нас от животных и низших существ.
— Любая просьба — это уже шантаж.
— Никогда красота не действует столь болезненно, как во времена войн и разрушений.
В небе над древним городом показались звезды и кривая сабля полумесяца. Господин Бербелек в их сиянии вглядывался в птицу, что драла горло тремя камнями дальше. Вместо когтей у птицы были обезьяньи пальцы, из хвоста вырастали стебли золотой травы, хамелеоновы глаза вращались во все стороны, независимо друг от друга. Затем она увидела господина Бербелека, глаза сделались неподвижными. Иероним взмахнул риктой. С голготанием какоморф полетел над руинами.
Еще в Марабратте какоморфия затронула ховолов и хумиев, те не хотели идти, копыта их пускали корни во влажную почву, на ночь приходилось втаскивать их на камни. Рога ховолов за ночь выгибались невероятным образом, Попугай рассказывал, как Н’Зуи пытаются прочесть в их абрисах послания от богов; поскольку сами негры привыкли морфировать рога своего скота, абрис их говорил о Форме рода и племени. Зато длинная шерсть хумиев начала выбрасывать пурпурные бутоны. Во время путешествия сквозь джунгли к Черепаховой из них выросли асимметричные цветы. Ночью к ним слетались пламенеющие насекомые, выдыхаемые храпящими неграми. Один подавился и умер во сне; Мбула Коготь разъял его труп, вынул легкие — они сияли настолько ослепительно, что приходилось отводить глаза.
Сели на стволе медной рыбы. Под короной газовой пальмы висел огненный гиппопотам, с морды его капали прозрачные камни, пришлось подвинуться по стволу: разбиваясь, те взрывались обжигающим кожу снегом.
У Гауэра что-то не так было с ушами, из них лилось липкое месиво. У Завии ребра проросли над кожей, симметричные гребни черного стекла. Зайдар не мог снять заплечный мешок, ремни переплелись с мышцами его плеч. В бороде выросли красные цветочки. Увидев их, нимрод хотел выругаться, но не смог: оказалось, что утратил голос. Захрипел — изо рта вылетели белые перья, пылевое облачко тяжелого пуха.
Зенон даже не понял, что подстрелил, пока не подъехал к павшему животному. Н’Зуи перевернул львицу на спину. Это оказалась не львица, из загривка зверя вырастал желтый мясистый клубень осиного гнезда — насекомые тотчас вылетели и напали на негра и ксевру.
Зайдар появился на рассвете, волок за собой на длинной веревке морфированного Хамиса. Хамис не мог выпрямиться, ходил, опираясь на руки. Изо лба его рос огромный крученый рог пульсирующего пурпуром хрусталя, вероятно, чрезвычайно тяжелый, ибо какантроп не поднимал головы, самое большее чуть склонял ее влево, показывая поросшее мхом лицо и плавающие в грязевых глазницах болотные огоньки. Он страдал от непрекращающегося поноса, опорожняясь фосфоресцирующими ракушками, оставлял за собой след, по которому нимрод без труда его нашел. Из ракушек через некоторое время вылуплялись крохотные навозные ифриты; взлетали и кружили вокруг Хамиса, будто стая заржей. Тот отгонял их рогом, потряхивая головой.
— Только невольникам, безумцам и самоубийцам не важна политика — им все равно, как они живут.