Романом Грэма Грина «Сила и слава» издательство начинает новую серию «Соль земли». Роман Грэма Грина занимает в этой серии особое место: он был переведен отцом Александром в то время, когда Грин не разрешал публиковать свои произведения в СССР — стране, преследующей инакомыслие. История гонения опального священника была близка отцу Александру, и до какой-то степени он видел в его судьбе свою судьбу.
- Все пытаюсь вспомнить, как мне хорошо жилось когда-то.
В детстве всегда бывает минута, когда дверь распахивается и впускает будущее.
Легко отдать жизнь за доброе,за прекрасное-за родной дом,за детей,за цивилизацию,но нужно быть Богом,чтобы умереть за равнодушных,за безнравственных.
Детство у него было счастливое, только он всего боялся и ненавидел нищету не меньше, чем преступление. Он верил: стану священником и буду богатый и гордый – это называлось иметь призвание. Какой длинный путь проходит человек по жизни – от первого волчка и вот до этой кровати, на которой он лежит, сжимая в руке бутылочку с бренди! А для Бога это лишь мгновение. Хихиканье девочки и первый смертный грех ближе друг к другу, чем два взмаха ресниц. Он чувствовал, как вера умирает здесь, в тесноте между кроватью и дверью. Месса скоро будет значить для людей не больше черной кошки, перебежавшей дорогу. Он рисковал их жизнью ради того, что было для них простым суеверием, чем-то вроде просыпанной соли или скрещенных пальцев.
Голос презрительно проговорил:
— Вы, верующие, все на один лад. Христианство делает из вас трусов.
— Да. Может, ты и прав. Видишь ли, в чем суть, — я плохой священник и плохой человек. Кончать жизнь не покаявшись… — Он смущенно хмыкнул. — Тут невольно призадумаешься.
— Вот-вот. Об этом и речь. Вера в Бога делает человека трусом. — Голос звучал торжествующе, словно говорившему удалось доказать какую-то истину.
— Как же быть тогда? — сказал священник.
— Лучше не верить — и не будешь трусом.
— Так, понимаю. Значит, если мы поверим, что губернатора не существует и хефе тоже нет, если мы прикинемся, будто тюрьма не тюрьма, а сад, какие из нас выйдут храбрецы!
— Чепуха!
— Но когда мы поймем, что тюрьма — это все-таки тюрьма и что губернатор там, на площади, действительно существует, будет ли иметь значение, если час-два мы были храбрецами?
Его опрятность в этом захудалом городке производила впечатление непомерных амбиций.
Ни пульса, ни дыхания, ни ударов сердца, но это все-таки жизнь, надо только найти для нее название.
Поможет ли исповедь, если так любишь плод своего преступления?
В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого. Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи. Теперь он знал, что в конечном счете важно только одно — быть святым.
Она сказала: - Лучше умереть. - О! - сказал он. - Конечно. Это само собой. Но нам надо жить.
Лицо у него было все в хитрых морщинках - лицо идеалиста.
...дети родятся со смутным ощущением любви, они впитывают ее с молоком матери, но от их родителей, от их друзей зависит, какая это будет любовь — та, что спасает, или та, что губит.
Любое жизненное положение надо только вывернуть наизнанку, и оттуда посыплется вся мелочь нелепых,
противоречивых обстоятельств.
Какой он, наверно, был несносный в те годы — несносный, но все же более или менее чистый нравственно. Вот еще одна тайна: иногда ему кажется, что грехи простительные — нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности творить добро — отрешают от благодати скорее, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в своей чистоте, он никого не любил, а теперь, греховный, развращенный, понял, что…
Девочка стояла и с презрением проницательно смотрела на него. Она была зачата без любви: только страх, отчаяние, полбутылки бренди и чувство одиночества заставили его совершить этот поступок, который ужасал его; а результатом была эта робкая, стыдливая, неумолимая любовь.
...Никто ведь по-настоящему не знает, как долго может длиться секунда боли. Может быть, все то время, за которое проходишь чистилище, а может, и вечность.
Стервятники, сидевшие на крыше, смотрели на него с полным безразличием: ведь он еще не падаль.
Страх может изнурить человека сильнее долгой, утомительной дороги.
И откуда в человеке эта страсть к разрушению - ведь до конца всего никогда не разрушишь.
Человек так ограничен: он даже не способен изобрести новый грех - все это есть и у животных. И за этот мир умер Христос! Чем больше видишь вокруг себя зла, чем больше слышишь о нем, тем большей славой сияет эта смерть. Легко отдать жизнь за доброе, за прекрасное - за родной дом, за детей, за цивилизацию, но нужно быть Богом, чтобы умереть за равнодушных, за безнравственных.
- Я люблю тебя. Я твой отец, и я люблю тебя. Пойми, пойми! - Он крепко держал ее за руки, и она вдруг затихла, глядя ему в лицо. Он сказал: - Я бы жизнь отдал, нет, этого мало - душу... Милая, милая, постарайся понять, как ты много значишь! - Вот в чем разница между его верой и верой тех, других: политические вожди народа пекутся лишь о делах государства, республики, а судьба этого ребенка важнее всего континента. Он сказал:
- Береги себя, ведь ты так... так нужна. Президент в столице ездит под охраной вооруженных солдат, но тебя, дитя мое, охраняют все ангелы небесные. - Ее глаза - темные, бессмысленные - смотрели на него в упор. И он понял, что пришел слишком поздно. - Прощай, милая, - сказал он и неловко поцеловал ее. Глупый, ослепленный любовью стареющий человек разжал руки и поплелся назад к площади, чувствуя, как за его сгорбленными плечами грязный мир со всех сторон обступает эту девочку, чтобы погубить ее.
Господь прощает малодушие и страсти, обуревающие человека, но можно ли простить благочестие, которое всего лишь привычка?
Странное открытие делает иногда человек-оказывается,что в жизни,какая она ни есть,бывают и хорошие минуты: всегда найдется возможность для сравнения с худшими временами. Даже когда тебе грозит опасность,даже когда ты несчастен,
маятник ходит туда-сюда.