Это мир, который пережил Апокалипсис – год Зеро – и даже этого не заметил. Это мир, в котором можно обмениваться мыслями, чувствами и воспоминаниями, как файлами. Это мир, в котором идет война с Саранчой – мутировавшими людьми, чьих целей никто не знает, а с территориями, захваченными ее войсками, потеряна связь. Это мир, в котором искусственные интеллекты и модифицированные солдаты превратили сражения в вид искусства; мир, в котором душа – не метафора, а вполне реальное явление. Францишек...
Мы сидим в белой, залитой светом кухне в маленькой современной квартире, которую снимает Луиза. Курим сигареты возле окна, весеннее солнце припекает сквозь стекло. Мы скурили вместе сотни сигарет, выпили литры вина, разговаривали, слушали музыку и трахались с такой страстью, как будто бы от этого зависела чья-то жизнь. Моя жизнь.
Мы ежедневно открываем в себе старые миры и поддерживаем их при жизни или уничтожаем в холоде ненависти. Мы свои собственные судьи и палачи. Снимаем обвинения или приговариваем к смерти. То, что приходит снаружи, не имеет решающего влияния на нашу судьбу.
Боже, где те времена, когда действительно можно было заарканить состоятельного мужчину на ребенка!
Люблю зловредность Луизы. Без этого я бы ослеп и впал в колыбельный паралич. Она проделывает дырки в моей коробке, остужает мне голову, и, когда надо, дает пинок под зад.
Страдание не облагораживает, но, возможно, гарантирует подлинность нашей человечности.
Даже будучи лицемером, я остаюсь человеком.
Мы не хотим слиться воедино с человеческой массой, мы сохраняем индивидуальность даже ценой одиночества.
Если я сукин сын, то я человеческий сукин сын, а не бесформенная толпа
Мы медленно прогуливаемся под стенами во дворе Замка, фотографируем каждый камень и дыру в земле, любое дерьмо - совсем как китайские туристы!
Дети должны иметь доступ к разнообразной информации. Жесткие эмоциональные фильтры формируют психически отсталые личности.
Глядя на неё, я буду всматриваться в зеркало, меняющее пол в нескончаемом количестве отражений.
Ничего не поделать с фатализмом этого мира. Так всегда: дама червей, дама бубён…
Гр*баные дамы!— Какова вероятность вытянуть четыре карты именно в такой последовательности? — спрашиваю сонным
голосом.
— Очень низкая, — она моргает несколько раз. —Меньше чем один к двумстам пятидесяти пяти тысячам,
а я вытянула этот комплект тридцать раз с момента, как мы отъехали от паркинга. Этот мир полностью распада-ется, скоро каждая вылетевшая из ствола пуля будет попадать в центр мишени.
— Или рикошетом в лоб стреляющего, —
На Земле остались толпы, не имеющие с духовностью абсолютно ничего общего, счастливые, что их обошёл холокост, — массы, одержимые иллюзией саморазвития и пользующиеся новыми изобретениями в невероятных масштабах.
Столько, сука, усилий, чтобы обуздать самоубийственные наклонности homo sapiens, — поддакивает копролалия, — а когда Бог на миг покинул это место (ведь что такое столетие по сравнению с вечностью?), карточный домик разлетелся под дыханием монстров.
Идёт игра с наивысшей ставкой, но если смотреть на происходящее с некоторой перспективы — то это игра ни на что. Дефляция, дефлорация, дефекация.
Мы не хотим слиться воедино с человеческой массой, мы сохраняем индивидуальность даже ценой одиночества, даже ценой вашей ненависти (да любой ценой, которая только может прийти вам в голову). Мы можем себе это позволить и пользуемся своими возможностями, чтобы сохранить частичку человека в человеке. Даже если я и сукин сын, то я человеческий сукин сын, а не бесформенная толпа, не стерво, не вампир и не восточный венценосный журавль. Даже если во мне не останется ни одной клетки первичного тела, кроме мозга, запертого в колыбели. Потому у меня есть право приговорить тебя к смерти одним щелчком пальцев, Журавль, и я могу с этим жить.
Словно головная боль, возвращается ко мне эта утешительная мысль: я ущербный, а значит я человек.
Мы все ходим по кругу, запутавшись в творении и автотворении.
После года Зеро мы все стали закоренелыми демиургами, не существует силы, которая могла бы нас
удержать от безустанной подгонки реальности к нашим представлениям, от творческой лихорадки, направленной главным образом на себя.
Мы не знаем точно, что с нами происходит, никто не гарантирует, что мы это Мы.