А главное, неустанное любопытство Леонардо и его тяга к экспериментам должны напоминать нам о том, как важно не только давать готовые знания, но и воспитывать желание подвергать их сомнению, — давать волю воображению и, подобно талантливым белым воронам и бунтарям всех эпох, мыслить по-своему.
Леонардо был гением, но это еще не все: он был олицетворением всемирного разума, стремившегося постичь весь сотворенный мир и осмыслить место человека в нем.
... гений Леонардо отличался универсальностью. В мире было немало мудрецов, мысливших глубже или логичнее, и много таких, кто мыслил практичнее, но не было больше ни одного, кто блистал бы в столь многих и разных областях.
... способность Леонардо размывать грань между действительностью и воображением (сродни его технике сфумато для размывания линий в живописи) и была ключом к его творчеству. Мастерство без воображения бесплодно. Леонардо умел сочетать наблюдения с плодами воображения, и именно это сделало его самым виртуозным новатором в истории человечества.
Он преклонялся перед цельностью природы и ощущал гармонию ее закономерностей, которые ясно просматриваются и в больших, и в малых ее явлениях.
... «бесконечные творения природы», по его [Леонардо] выражению, переплетены в единое целое, пронизанное чудесными закономерностями. Эта способность объединять искусство с наукой, особенно ярко проявившаяся в знаменитом изображении идеально сложенного человека с расставленными руками и ногами, вписанного одновременно в круг и в квадрат (так называемого «Витрувианского человека»), сделала Леонардо самым многогранным творческим гением во всей истории человечества.
Ему хотелось знать всё: почему люди зевают, как ходят по льду во Фландрии, как выполнить квадратуру круга, что заставляет закрываться клапан аорты, как человеческий глаз обрабатывает свет и как это сказывается на восприятии перспективы в живописи. Он напоминал, себе, что нужно выяснить как устроены плацента телёнка, челюсть крокодила, язык дятла, лицевые мышцы человека, откуда Луна берет свет и какие края у теней.
Можливо, ми надто зациклилися на дрібній чи й геть неважливій деталі. Назвімо це "ефектом Леонардо". Він був такий спостережливий, що навіть дрібні аномалії в його роботах — скажімо, нерівномірно розширені зіниці — змушують нас розмірковувати (можливо, занадто) про те, що він думав чи помічав. І це добре. Знайомство з художником надихає глядачів помічати дрібні деталі (скажімо, чому зіниці розширюються) й чудуватися ними. Натхненні його прагненням виловити всі деталі, аж до найменших, ми намагаємося повторити його трюк.
Как бы это ни раздражало нас сегодня, в нежелании Леонардо объявлять картину готовой и расставаться с ней таилась мучительная и в то же время окрыляющая подспудная мысль: он понимал, что всегда может научиться еще чему-нибудь, овладеть новой техникой, или, как знать, его посетит внезапное озарение. И он был прав.
Итак, один из самых изобретательных художников в мировой истории украшал часы, работая за дрова, покупал краску в долг и клянчил вино.
Видения, которые не воплощаются в жизнь, это галлюцинации.
«Кто может идти к источнику, не должен идти к кувшину»
"Ecc. Perché la minestra si fredda".
По одну сторону от мчащейся колесницы, ближе к зрителю, на земле лежат два тела с отсеченными и разрубленными на куски ногами. По другую сторону изображены еще два солдата - как раз в тот миг, когда серпы разрезают их пополам. Итак, наш нежный и любезный Леонардо, который сделался вегетарианцем из любви и жалости ко всему живому, упивается чудовищными картинами смертоубийства. Возможно, и это явилось отражением того душевного хаоса, который иногда одолевал его. Внутри его темной пещеры обитал демон воображения.
Лучше никогда не перерастать возраст удивления и заботиться о том, чтобы наши дети тоже из него не выходили.
... желание удивляться миру, который окружает нас каждый день, способно обогатить каждое мгновение нашей жизни.
... he never finished any of the works he began because, so sublime was his idea of art, he saw faults even in the things that to others seemed miracles.
His notebooks have been rightly called „the most astonishing testament to the powers of human observation and imagination ever set down on paper“.
„He was a man of outstanding beauty and infinite grace,“ Vasari said of him. „He was striking and handsome, and his great presence brought comfort to the most troubled soul.“
Skill without imagination is barren.
Man is a machine, a bird is a machine, the whole universe is a machine...