Красавица Марина преподает музыку, спит с девушками, дружит с диссидентами, читает запрещенные книги и ненавидит Советский Союз. С каждой новой возлюбленной она все острее чувствует свое одиночество и отсутствие смысла в жизни. Только любовь к секретарю парткома, внешне двойнику великого антисоветского писателя, наконец приводит ее к гармонии – Марина растворяется в потоке советских штампов, теряя свою идентичность. Роман Владимира Сорокина “Тридцатая любовь Марины”, написанный в...
Это было ужасно и очень хорошо.
Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя, тут же прихлебнул чай:
– Я вообще-то… ммм..; по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики, да кофейки… это не по-рабочему…
– Кофе не любишь?
– Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь – и порядок… знаешь, навитаминишься как…
У него были курчавые светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный подбородок. Помимо этого, он был патологически глуп, ленив и косноязычен, как и подобает классическому любовнику Венеры.
– Да кто тебе, скажи на милость, не нравится?! С первой встречной готов.
– Правильно. Я, милая, как батенька Карамазов. Женщина достойна страсти уже за то, что она – женщина.
– Я хотел бы поблагодарить вас за принципиальную критику в мой адрес, прозвучавшую на недавнем комсомольском собрании цеха, – проговорил Золотарев после небольшой паузы, – Осознав и поняв свой проступок, я заверяю вас, моих товарищей по бригаде, что своим самоотверженным трудом оправдаю высокое звание рабочего
Вечером в общежитии подруги обсуждали только что прошедшее собрание.
– Мне очень понравилась речь товарища Румянцева, – проговорила Гобзева, вытирая полотенцем только что вымытые чашки, – В ней с предельной ясностью дана оценка работы комсомольцев цеха за истекающий квартал.
– А также намечены важные перспективы в дальнейшей работе. – заметила Туруханова, – Товарищ Румянцев говорил коротко, сжато и по-партийному принципиально.
– А какое важное пожелание передал он комсомольцам цеха: чтобы перевыполнения плана стали нормой. Не правда ли, хорошо сказано?
– Очень хорошо, – согласились подруги.
– Мне кажется, что отчет товарища Калинина тоже по-деловому лаконичен и принципиален. В коротком выступлении он сумел дать исчерпывающую картину работы комсомольских бригад в первом квартале.
– И обратил внимание комсомольцев на некоторые факты нарушения трудовой дисциплины, что, безусловно, должно способствовать борьбе с бракоделами и прогульщиками.
Туруханова сняла покрывало со своей кровати и принялась аккуратно складывать его:
– А что вы скажете, подруги, на замечательное выступление Алексеевой по вопросу о комсомольце Золотареве?
– Ты очень хорошо выступила, товарищ Алексеева, – обратилась Лопатина к Алексеевой, – Говорила по существу, беспощадно вскрывая факты нарушения Золотаревым трудовой и технологической дисциплины.
Алексеева пожала плечами:
– Я старалась рассказать комсомольцам все то, что произошло тогда перед моими глазами…
– И это было очень убедительно, – перебила ее Туруханова, – Часто слово живого свидетеля гораздо важнее умозрительных рассуждений. А что ты думаешь по этому поводу, товарищ Писарчук?
Писарчук вешала платье на спинку стула:
– Мне тоже очень понравилось выступление товарища Алексеевой, но, знаете, подруги, я до сих пор не пойму – почему собрание проголосовало большинством за выговор без занесения в учетную карточку?
Взбивая подушку, Туруханова улыбнулась:
– В тебе сейчас говорит тот максимализм, который не раз осуждался товарищем Лениным. «Наказать человека партийным взысканием – легче всего», – говорил он, – «Труднее – научить его видеть свои проступки».
– Как хорошо сказано, – подняла голову Алексеева.
- Странно все-таки...
- Что - странно?
- Лесбийская страсть. Поразительно...Что-то в этом от безумия бедного Нарцисса. Ведь в принципе ты не чужое тело любишь, а свое в чужом...
- Неправда.
- Почему?
- Ты все равно не поймешь. Женщина никогда не устанет от женщины, как мужчина. Мы утром просыпаемся еще более чувственными, чем вечером. А ваш брат смотрит, как на ненужную подстилку, хотя вечером стонал от страсти...
Больше всего на свете Марина ненавидела советскую власть. Она ненавидела государство, пропитанное кровью и ложью, расползающееся багровой раковой опухолью на нежно-голубом теле земли.
— Господи, почему мы живем в это проклятое время?!
Митя повернулся, обнял ее:
— Ничего. Всё будет нормально. Россия не погибнет никогда.
Отправляясь утром на работу в набитом, надсадно пыхтящем автобусе, она всматривалась в лица молчащих, не совсем проснувшихся людей и не находила среди них человека, способного удивить судьбой, лицом, поведением. Все они были знакомы и узнаваемы, как гнутая ручка двери или раздробленные плитки на полу казенного туалета.