При чтении Сорокина я всегда жду, когда же рванёт. Иногда бывает так — чаще в рассказах — что тумблер абсурдного эпатажа переключают прямо посреди предложения. Ещё пару слов назад всё было хорошо и по канону классической литературы, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой, как затишье перед бурей. А потому уже — бац! — кровь, кишки и совсем не доброта. Иногда же безумие просачивается постепенно, полутонами, так что не сразу определишь, сколько орехов куча, а сколько не куча, где уже треш, а где ещё нет. "Тридцатая любовь Марины" одновременно и с тумблером, и с просачиванием. Да, так тоже бывает. Только когда резко щёлкнет, то понимаешь, что на самом деле трындец настал уже несколько десятков страниц назад.
"Тридцатая любовь Марины" поначалу может обмануть человека, который не привык к Сорокинской реальности. "Уф!" — подумает он. — "А сколько шума было! Всего-то и эпатажа, что баба откровенно наслаждается лесбийскими прелестями и при этом красочно тешится во все щели с мужчинами в совковом антураже. Дело-то житейское". Пока рассказывается про то, да сё, да про первые 29 любовей (не пугайтесь, про все-все рассказывать не будут, только избранная подборка), то обилие секса может отпугнуть какого-то совсем уж чистоплюя (хотя с чего бы он брался за Сорокина?), но по меркам современной литературы его всё равно не так много. А потом пришла и оторвала голову нам чумачечая тридцатая.
Перед читателем встаёт очевидная задача: определить, кто же или что же является пресловутой тридцатой любовью: гражданин такой-то, товарищ такой-то или общественный строй такой-то, по умолчанию красненький. Квест настолько очевидный и бросающийся в глаза, что и возиться с ним не хочется, не дай б-г (или кто там у них?) — ловушка. Куда интереснее вычислять по миллиметру, в какой же момент Маринушка поехала в Долболяндию. Сейчас? Или вот сейчас? Или уже сейчас? Казалось ведь, что нормальная деваха среди сонма клонированных роб. И думать умеет, и любить умеет, и раскрепощена, не обделена вкусом и хорошей такой долей злости на убожество вокруг происходящего. И вдруг тумблер переключили и здравствуй товарищ красная зорька сияет огнями догоним и перегоним выполним и перевыполним взвейтесь ветрами алые стяги.
Ползала-ползала я с миллиметровкой и пришла к выводу, что такого момента нет. И триггера нет. И предпосылок нет. Не потому что они хорошо спрятаны, а потому что так и задумано. Норма перемелет всех и каждого, дай только ей время себя пропитать, и сопротивляться ей не удастся, и не может тут никакая логика работать, потому что алая зорька уже засияла.
"Владимир, прекратите. Так же нельзя!" - внутренне негодую я.
Вот перед читателем предстает некая Марина - советская девушка, главная героиня. Не успеваешь открыть книгу, а уже на первых пяти страницах Сорокин ошарашивает читателя "взметнувшимися бедрами" и "смятыми простынями". И читатель, слегка оглушенный такой пьянкой, забывет захлопнуть книгу и идет дальше.
А там разворачивается история личной жизни Марины, перед внутренним взглядом проходят одна за другой все её (угадайте, сколько?) "любови". Мужчины, женщины, женщины, женщины. Похоже на довольно откровенный роман с подробностями. И когда ты уже пообвыкся в этом "хард-совьет-эротик" тексте, случается то, к чему даже сам автор до конца не был готов.
Тут мог бы быть спойлер, но зачем? Ведь шок от сюжетного поворота, смены языка и, простите, парадигмы - это именно то, ради чего стоит дойти до середины книги. И на этом перевале читателю уже не помогут навыки выживания, наработанные при прочтении первых 50%. Это потрясение, сравнимое разве что с развалом Союза, падением Берлинской стены или гибелью Титаника. Так что устраивайтесь поудобнее, детки!
Мне даже интересно, есть ли тут те, кто не пролистал последние страниц 20? А сюжет неплох. Да и финал чуден и оригинален.
Все таки Сорокин моя вечная любовь.
Никто бы кроме него не смог заинтересовать судьбой тридцатилетней женщины, вниманием ее сексуальным опытам и многочисленным гомо- влюбленнастям.
Ее настоящее довольно уныло, непрерывное вращение в диссидентских кругах и раздражение советской действительностью.
Она преподает в ДК, из-за небольшой травмы, по вине которой собственная музыкальная карьера не сложилась.
Все меняется со знакомством с секретарем парткома. Первый удачный сексуальный опыт с мужчиной и резкое решение поменять жизнь.
Марина устраивается рабочей на завод, постепенно становясь "своей", обезличивается и находит простое счастье.
книга о том, как чумная лесбиянка (учительница музыки, алкоголичка, 1980е годы) вдруг обретает смысл жизни, становясь токарем-рекордсменом... большей бредятины трудно найти. кому хочется почитать смачные описания самого различного секса - добро пожаловать, этого в избытке в 1ой половине книги. 2-я часть книги про социалистическое счастье героини обычно читателем пролистывается.
Я уже расписывалась в любви к Сорокину и сейчас начала знакомиться с его ранними произведениями.
"Тридцатая любовь Марины" - история обретения настоящей любви главной героиней. Марина всю жизнь коллекционировала девушек, но истинная ее любовь будет совсем другой. Это, конечно, только самый верхний пласт романа, а под ним... Под ним моя любимая литературная игра под названием постмодернизм.
Условно можно разделить "Любовь" на три части романтическую, диссидентскую и социалистическую. Романтическое начало полно образных, красивых, лирических описаний, звучит мотив ноктюрна Шопена; Марина растет, взрослеет и познает любовь. Описаниям эротических сцен позавидовал бы любой автор женского романа, только вот ее партнеры и партнерши не так банальны. Затем мы вступаем в диссидентскую часть: ненависть к совку, рабочим, рукописные экземпляры запрещенных книг, иностранцы, музыканты, полулегальная богема. И светлый образ Солженицына на стене. Но почему же, вся эта интеллигенция так неприятна? В этом утонченном мире Марина не находит счастья, спасение приходит к ней в лице Сергея Николаевича, секретаря парткома на заводе. Большая советская социалистическая семья радостно принимает Марину в свои теплые объятья, она обретает счастье и постепенно растворяется в дружном коллективе, теряя свое имя, оставаясь лишь товарищем. Как вы понимаете, литературный стиль полностью соответствует текущей обстановке романа, заканчивается все пятидесятистраничным потоком чистейшей советской пропаганды.
Я получила большое удовольствие от текста, во многих местах игра слов и стиля вызвали восторг. Еще для себя отметила, что роман был написан в 1980х годах, и уже тогда, еще в СССР Сорокин творил нечто особенное.
Здорово, как он "выхолащивает" и "обмельчивает" образ Марины (сотканный, впрочем, из пошлых и стереортипных примет эпохи) во второй части книги. Язык постепенно превращается в агитку советских передовиц, а затем характеры, обстоятельства и судьбы тонут в белом шуме, как в чане с кислотой.
По своему воздействию это в тысячу раз мощнее оруэлловского "новояза".
1983 год, заснеженная Москва, по которой бегает, бродит и рассекает на бомбилах тридцатилетняя Марина, пригожая преподша фоно из ДК, везучая неудачница и половая стахановка с психотравмой во все туловище. Она ненавидит Советскую власть, от которой брезгливо принимает дары и заказы с колбасой, не любит мужчин, которых ублажает как может (чисто из уважения), бьет морду девкам, которых вроде искренне любит, - и временами срывается в истерику, запой и дебош от понимания того, что жизнь как будто прошла, а настоящей любви так и не будет. Но любовь приходит – из самого ненавистного логова. И восходит солнце, полыхая кумачом и трудовыми мозолями.
Я Сорокина не читал от слова «вообще» и не читал бы далее - в свое время сунулся в «Голубое сало» и тут же убег без намерения возвращаться. Но личная необходимость заставила удариться в изучение отечественного худлита, описывающего 1983-84 годы. Необходимость, к счастью, быстро отпала, но одну книжку я таки прочитал – эту.
Аннотация утверждает, что «Тридцатая любовь Марины» - один их первых текстов автора, опубликованный через четверть века после написания. Раннее рождение многое объясняет. Повесть распадается на три части (точнее, на четыре, но без спойлера этого не объяснить, так что и не буду). Первая и вторая часть смахивают на не очень старательный перевод очень старательного английского текста про быт, ад и свинцовые мерзости далекого совка. В лексике слишком много «взяла своими руками» и прочих германических калек, а сюжет, персонажи и степень осмысления реальности чудовищно напоминают книжки про СССР, написанные несоветскими человеками – московские главы «Русского дома» Ле Карре, например.
Третья часть выдержана в стилистике предельно глумливого соцарта, который, я так понимаю, и прославил автора – хотя мне больше напомнил тяжеловесное до занудности подражание раннему Пелевину. Я понимаю, что Сорокин был раньше, я отдаю должное его остроумию, бесстрашию и способности не завершать остроумно приляпанную коду, превращая ее из милого пустячка в самоценного монстра (ценность подвигу добавляет недоступность копипасты в описываемый период). И повесть мне, в общем-то понравилась.
Но желания читать Сорокина дальше не добавила.