«Лето ночи» – от Дэна Симмонса, прославленного автора «Террора» и «Друда», «Пятого сердца» и «Темной игры смерти» и знаменитой эпопеи «Гиперион» / «Эндимион». Это книга о последнем лете детства. О том времени, когда мы тесной компанией пропадали в лесу и на речке, наперегонки гоняли на велосипедах, пугали друг друга страшилками про гроб на колесиках и черную руку. Ведь еще чуть-чуть – и каждый пойдет своей дорогой; а потом будет всю жизнь вспоминать это особенное время, когда мы были безоглядно...
Потом, совершенно интуитивно, Дуэйн решил просмотреть первоисточники, касающиеся Бенвенуто Челлини, одного из любимых исторических персонажей Старика, хотя Дуэйну было известно, что этот великий художник родился в 1500 году, то есть через восемь лет после восхождения на престол Родриго Борджа, ставшего папой Александром VI.
Как оказалось, Челлини описал свое заключение в замке Сант-Анджело, огромном бесформенном каменном массиве, возведенном за полторы тысячи лет до описываемых событий по приказу императора Адриана, который пожелал сделать его семейной усыпальницей. Папа Александр – Родриго Борджа – приказал укрепить и перестроить огромный мавзолей, дабы превратить его в собственную резиденцию. Одетые в камень и покрытые вековой пылью залы и переходы, более тысячелетия видевшие только мертвецов, стали домом и крепостью папы из семьи Борджа.
Но хотя Дейл успевал проглатывать по нескольку книг в неделю, ему и в голову не приходило, что можно заниматься этим в стенах школы. В школе полагалось выполнять письменные задания и слушать учителей, которые после объяснения материала задавали такие простые вопросы, что даже шимпанзе мог бы отыскать в учебнике правильный ответ.
– Меня интересуют сведения о Борджа.
– Борджа? – Арт Макбрайд с интересом повернулся к племяннику. – Ты говоришь о Лукреции, Родриго, Чезаре?.. Об этой семейке?
– Ага, – кивнул Дуэйн, выпрямляясь на сиденье. – Ты что-нибудь знаешь о них? А об их колоколе, случайно, не слышал?
– Нет. О Борджа я знаю не так уж много. Обычную ерунду об отравлениях, инцестах и неправедных папах римских, которых они поставляли в Ватикан. Меня больше интересуют Медичи. По-моему, об этом семействе стоит почитать побольше.
Челлини писал и об этом.
Я был заключен в мрачную подземную темницу, располагавшуюся ниже уровня сада, которая периодически затоплялась водой и была полна пауков и ядовитых гадин. Швырнув на пол драный тюфяк из грубой пеньки и лишив меня ужина, тюремщики заперли за мной четыре двери… Всего лишь полтора часа в день мог я видеть крохотный лучик света, который пробивался в эту злосчастную камеру через крохотное оконце. Всю остальную часть дня и ночи я был обречен на пребывание в кромешном мраке. И это узилище было, как говорят, наименее ужасным в этих катакомбах. От моих товарищей по невзгодам я узнал о несчастных душах, которые провели свои последние дни в несравненно худших условиях – в омерзительно грязных казематах, устроенных глубоко под землей, у самого дна вентиляционного колодца, внутри которого висел печально известный колокол жестокого и порочного папы Борджа. По Риму и провинциям ходили слухи, что этот колокол был отлит из нечестивого металла, неправедно освящен по еретическому обряду и до сих пор пребывает на том же месте как знак тайного сговора между бывшим папой и самим Сатаной. Каждый из нас, корчившихся на покрытых зловонной водой камнях и питавшихся гнилыми отбросами, знал, что звон колокола Борджа будет означать пришествие конца света. Признаюсь, были времена, когда я жаждал услышать голос этого предвестника смерти.
Дуэйн вернулся к чтению отрывка из Бенвенуто Челлини.
В поисках вдохновения и сюжетов для фресок в апартаментах Борджа Пинтуриккьо по приказу понтифика спустился в Мертвый город, расположенный под землей Рима. Но отправился он не в те катакомбы, где покоились освященные останки христиан, а в район раскопок на месте и поныне величественного в своем славном упадке языческого Рима.
Говорили, что Пинтуриккьо водил в эти подземные экспедиции своих учеников и любопытных художников. Вообразите теперь отблески света факелов на каменных стенах, хранящих память о великих цезарях, проемы дверей, за которыми когда-то располагались жилые помещения, лабиринты переходов, уцелевшие дома и даже улицы мертвого Рима, извивающиеся, словно артерии, под заросшими травой узкими аллеями нашего живого, но утратившего гордое великолепие города… Вообразите возгласы, раздающиеся, когда Пинтуриккьо, смело разогнав гигантских крыс и стаи летучих мышей, поднимает свой факел, чтобы осветить рисунки, созданные язычниками, жившими здесь более полутора тысячелетий тому назад.
Этот маленький человечек, нечестивый грешник и великий живописец, перенес языческие образы и сюжеты в апартаменты папы Борджа, в его башню. Он покрыл ими стены, арки и потолки личных покоев порочного папы и даже висевший в башне массивный железный колокол, считавшийся талисманом рода Борджа.
В субботу на втором за это лето бесплатном сеансе должны были показывать “Подвиги Геракла” – довольно старый итальянский фильм, который мистер Эшли-Монтегю отобрал в одном из кинотеатров под открытым небом в Пеории. Дуэйн редко ходил в кино по той же причине, по которой они с отцом, имея телевизор, почти никогда его не включали: оба считали книги и радио гораздо более приятными воображению, чем кино и телевидение.
Но Дуэйну нравились итальянские ленты о могучих героях древности. К тому же дублированные фильмы обладали одной забавной особенностью: губы актеров бешено шевелились минуты две-три, а перевод укладывался буквально в пару слов. А еще он где-то читал, что именно в процессе создания таких картин кто-то на римской киностудии научился создавать разные звуковые эффекты: шаги, звон мечей, топот конских копыт, грохот извержения вулкана… – словом, абсолютно любые. Дуэйна это привело в восторг.
11.6.60.
Я разыскал материал, за которым охотится Дуэйн! Это было в книге «Апокрифы. Дополнения к „Книге закона“» Алистера Кроули. Мне следовало раньше догадаться, что подобную информацию можно найти именно у Кроули, этого самозваного мага нашего столетия, который кое-что знал о подобных делах.
Провел пару часов, сидя на веранде и размышляя. Сначала я собирался придержать информацию, но маленький Дьюни так упорно старается раскрыть эту местную тайну, что, на мой взгляд, имеет право знать все. Завтра я отвезу ему книжку и познакомлю парня со всем отрывком о «талисманах». Раздел, посвященный Борджа, мне показался довольно странным.
Приведу здесь несколько абзацев, имеющих, по-моему, прямое отношение к делу.
В то время как Медичи предпочитали связываться с миром магии, используя традиционные талисманы в виде различных животных, известно, что семья Борджа на протяжении большинства плодотворных столетий эпохи Возрождения (плодотворных, разумеется, с точки зрения высокого Искусства) предпочитала прибегать к помощи совершенно иного талисмана, не имеющего отношения к живому миру.
Легенда гласит, что ими была выбрана так называемая Стела Откровения – одна из святынь Древнего Египта, украденная в пятом или шестом веке христианской эры из храма Осириса. Стела Откровения надолго стала источником могущества для семьи Борджа, выходцев из испанской Валенсии.
В 1455 году, когда один из членов этого древнего рода чародеев стал папой, великая ирония его возвышения состояла в том, что этим достижением он был обязан темной силе ужасного символа дохристианской эпохи. И первым актом этого папы был указ о сооружении колокола. Почти нет сомнений в том, что этот колокол, привезенный в Рим незадолго до кончины папы Борджа, был отлит из металла расплавленной Стелы Откровения, которая таким образом приобрела новую форму, более приятную глазам христиан и более доступную пониманию людей, с нетерпением ожидавших прибытия святыни.
Этот колокол, как говорили, значительно превосходил своими размерами любой из подобных магических объектов, имевшихся в те дни почти в каждом из мавританских или испанских королевских дворов. Видимо, Борджа смотрели на такие вещи по принципу: «Все поглотим и все породим». В Египте Стела Откровения была известна как «корона смерти», и ее необыкновенная трансформация была предсказана в «Книге бездны».
В отличие от талисманов живой природы, которые по своей сути были не более чем медиумами, Стела, даже став колоколом, требовала жертвоприношений. Согласно другой легенде, дон Алонсо Борха, перед тем как отправиться в Рим на конклав 1455 года, принес в жертву колоколу свою новорожденную внучку, и, как известно, на этом конклаве именно его, вопреки всем ожиданиям, избрали папой. Впоследствии, однако, дон Алонсо, а точнее, папа Каликст III, видимо, утратил интерес к подобным занятиям либо счел мощь Стелы исчерпанной его собственным приходом к власти. Как бы то ни было, жертвоприношения были отменены. Папа Каликст III умер, а колокол был перевезен во дворец племянника дона Алонсо, Родриго Борджа, римского кардинала, преемника архиепископа Валенсийского и ближайшего прямого наследника династии Борджа.
Но, как гласит легенда, Стела – или колокол, в облике которого она теперь пребывала, – по-прежнему требовала жертв.
– Нет, не… – начала она едва слышным шепотом, – не с колоколом… – Под окном прогрохотал грузовик, но миссис Мун даже не моргнула. – Хотя его повесили именно на колоколе.
– Повесили кого? – Теперь и Дуэйн невольно заговорил шепотом.
Миссис Мун повернула голову в его сторону, но взгляд ее оставался отсутствующим.
– Как же, того ужасного человека, конечно. Того, который убил… – Она издала какой-то странный звук, и Дуэйн увидел на ее глазах слезы, одна из которых медленно стекла по морщинистой коже прямо в уголок рта. – Того, кто убил и съел маленькую девочку, – закончила она чуть громче.
Дуэйн перестал писать и замер.
– Запиши это, обязательно, – скомандовала пожилая леди и снова ткнула пальцем в его сторону. Теперь она словно очнулась: взгляд стал осмысленным и горящие глаза смотрели прямо на Дуэйна. – Пришло время это все записать. Обязательно нужно все записать. Только непременно укажи в своем докладе, что ни мистера Муна, ни Орвила здесь… Да их даже в округе не было в то время, когда произошла эта ужасная вещь. А теперь пиши!
– Значит, про колокол вы ничего не помните? – уточнил Дуэйн и хотел было убрать карандаш и блокнот.
– Почему же, конечно, я помню колокол, – прозвучал ответ, и миссис Мун потянулась за новой порцией лакомства для кошек. – Это был прекрасный колокол. Отец мистера Эшли привез его из Европы после одного из своих путешествий. Когда я училась в Старой центральной школе, он каждый день звонил – сначала в восемь пятнадцать, а потом в три часа.
В Элм-Хейвене Майк О’Рурк заснул прямо на стуле около окна в бабушкиной комнате. Бейсбольная бита лежала у него на коленях. Внезапно его разбудил какой-то шум.
В южной стороне города Джим Харлен проснулся от ночного кошмара и сел, уставившись в окно. В комнате было темно. Рука болела в самой кости, и привкус во рту был ужасный. Он понял, что проснулся от какого-то отдаленного, но мощного звука.
Кевин Грумбахер крепко спал, когда что-то вдруг заставило его буквально подскочить в постели. Он сел, задыхаясь в стерильной чистоте своей спальни. Что же разбудило его? Кевин прислушался, но ничего не услышал, кроме ровного гудения кондиционера, встроенного в вентиляционное отверстие. Но это повторилось снова. И снова.
Дейл проснулся от страха, точно такого же, какой охватывал его, когда снилось, будто он падает. Сердце билось так, будто произошло что-то ужасное. Он заморгал, уставясь на ночник. В кровати рядом послышалось какое-то шевеление, и теплые пальцы Лоренса ухватили брата за рукав пижамы. Сонным голосом он спросил у Дейла, что случилось.
Дейл откинул одеяло и сел, не понимая, что могло разбудить его.
Звук повторился. Ужасный, эхом отдававшийся в самых глубинах мозга. Дейл посмотрел на брата и увидел, что тот заткнул уши и с ужасом смотрит на него.
Значит, он тоже слышал…
Вот опять. Колокол… Громкие, гулкие удары, гораздо более мощные, чем удары колокола церкви в Элм-Хейвене. Разбудил Дейла первый удар. Второй эхом прокатился во влажном мраке. Третий заставил мальчика отшатнуться, зажать уши и нырнуть в кровать, как будто от этого можно было спрятаться. Он ожидал, что сейчас в комнату прибегут мать с отцом, раздадутся крики соседей… Но вокруг стояла тишина. Не было никаких звуков, кроме ударов колокола, и никто, кроме них с братом, не слышал этого жуткого гула.
Колокол, казалось, был здесь, рядом с ними, в этой комнате. Он пробил в четвертый раз, затем в пятый… Пока не пробил полночь.
Майк завидовал Дуэйну Макбрайду, поскольку перед тем открывалось множество путей. Речь не о привилегиях: Майк знал, что Макбрайды едва ли не более бедны, чем О’Рурки, – нет, это были пути к постижению истин, пути, которые Майк еле-еле нащупывал во время бесед с отцом Кавано. Он полагал, что Дуэйн обитает в недоступном царстве мысли, слушает голоса давно умерших людей, звучащие со страниц книг, так же как он слушал по ночам радиопередачи в своем подвале.
Это был страх от лезвия, сверкающего перед вашими глазами, страх от холодной руки, сжимающей вашу шею. Дейл уже знал этот страх. Этот страх охватывал его в подвале, где он боялся угольного бункера, тот же всепоглощающий страх владел им, когда на него в упор смотрело дуло ружья Конгдена или когда в темной воде медленно раскрылись глаза Табби… Но сегодняшний ужас перекрыл все былые страхи. Дейл словно терял почву под ногами, он чувствовал, что ничему нельзя доверять. Земля могла расступиться и поглотить его – в самом буквальном смысле; под слоем почвы находились опасные существа; другие существа бродили в ночи за хрупким пологом ветвей, бывшим единственной защитой ребят. Позади этой ненадежной стены могли таиться люди с топорами. Ярко светились во мгле их мертвые глаза. Дыхание не вздымало их грудь, но в горле клокотало нетерпение ненависти.
Эта ночь была нескончаемой.
"Люди всегда готовы отвалить огромные деньжищи за то, от чего глупеют."
Докторам безразлично, больно вам или нет, их не колышет, если вы просыпаетесь среди ночи от ужаса и такой боли, что чуть не писаете крутым кипятком.
Человеческое существо, со внезапно подступившим головокружением подумал Дьюан, значит в мире также мало, как например опущенная в море рука, шевелящая пальцами. Выньте ее и море снова сомкнет воды будто ничего и не было.
Дейл тихо опустил голову, зная, что все это — спутник, и пещеру бутлегеров, и многое многое другое — могут повториться и завтра, и через неделю, но что этот момент — друзья сидевшие рядом, едва слышные шорохи летней ночи, голоса родителей снизу, чувство какой-то бесконечности лета, которое как обычно принес август — что этот момент единственный и неповторимы. И что он должен быть сохранен.
И пока Майк и Лоуренс, Кевин, Харлен и Корди провожали глазами светлую точку, на их запрокинутых лицах читалась вера в то, что на их глазах начинается новая эра, Дейл молча следил за ними. Он думал о своем друге Дьюане и о том, как можно описать то, что видишь, словами, как это делал он.
И затем, инстинктивно зная, что такие минуты нужно замечать, но нельзя губить их наблюдениями, Дейл присоединился к друзьям, провожая взглядом Эхо, уже коснувшийся горизонта и начавший тускнеть.
Смерть означает отсутствие всякого выбора. <...> Нет выбора, нет решений, просто нет будущего.
Что может быть хуже, чем визиты в дом, который посетила смерть?
Дьюан редко ходил в кино по той же причине, по которой они с отцом, имея телевизор, почти никогда его не включали. Оба считали книги и радио гораздо более приятными воображению, чем кино и телевидение.
Постарайся представить церковь в виде гигантской драги, добывающей золото со дна реки. Она приносит людям много золота, но приносит много и грязи, и пустой породы.
Люди всегда готовы будут отвалить огромные деньжищи за то, от чего глупеют.
Человеческое существо значит в мире так же мало, как, например, опущенная в море рука, шевелящая пальцами. Выньте ее – и море снова сомкнет воды, будто ничего и не было.