Демократия, основанная на процедуре выборов, тяжело больна. Граждане охвачены апатией, явка избирателей падает, политические партии, подстегиваемые коммерческими СМИ, больше думают об электоральных баталиях, чем о решении насущных проблем общества. Как получилось, что процедура, считающаяся фундаментом демократии, обернулась против нее? Можно ли спасти демократию, или она вот-вот падет под натиском популистов и технократов? Давид Ван Рейбрук (род. 1971), бельгийский историк и писатель, считает,...
Судя по рекомендациям западных доноров, может показаться, что демократия - некий продукт на экспорт: готово к употреблению, в удобной упаковке, можно пересылать по почте. Демократия становится сборной моделью из "Икеи" под названием "свободные и честные выборы", которую получатель легко соберёт на месте, пользуясь при необходимости прилагаемой инструкцией.А если собранная модель будет криво стоять? Или на ней неудобно будет сидеть? Или она будет разваливаться? Что ж, тогда виноват не далёкий производитель, а местный потребитель.То, что в неокрепших государствах выборы могут приводить к самым неожиданным последствиям (насилие, этнические волнения, преступность, коррупция...) отходит на второй план. О том, что выборы не приводят к демократизации, а даже, наоборот, ей препятствуют и разрушают её, ради удобства забывается. Каждая страна мира должна проводить выборы, и всё тут, несмотря на потенциальный collateral damage (сопутствующий ущерб). Вероятно, наш электоральный фундаментализм воистину принимает тут форму нового, всемирного евангелизма. Выборы - таинство этой новой веры, её неотъемлемый ритуал, в котором форма важнее содержания.
Жребий, по Аристотелю, был проявлением истинной демократии. Не зря афинская демократия отличалась тем, что при ней практически не существовало разницы между политиками и обывателями, между правителями и управляемыми, между должностными лицами и подчиненными им гражданами. Должность «профессионального политика», не вызывающая у нас никакого удивления, показалась бы простому афинянину совершенно абсурдной. По этому поводу Аристотель высказал очень интересную мысль: «Основным началом демократического строя является свобода ‹…›. А одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править»{59}. Этой идее уже два с половиной тысячелетия, но какая поразительная проницательность! Свобода – не то же самое, что постоянно быть у власти. И не быть от нее в стороне. И тем более свобода не значит покорно сдаться на волю власти. Свобода – это баланс между лидерством и командной работой, между ситуациями, где вы управляете, и ситуациями, где вами управляют. Сейчас, когда «олигархизация демократии» зашла гораздо дальше, чем 25 лет тому назад, когда профессор Верден предостерегал нас, кажется, что такое понимание свободы напрочь забыто.
Канадский политолог Франсуа Дюпюи-Дери провел исследование использования термина «демократия» и установил, что основоположники
Американской и Французской революций этого термина явно избегали. Демократия означает хаос и экстремизм, думало большинство из них, а от этого они хотели держаться подальше. Речь шла не только о выборе слов. Демократическая реальность также казалась им отвратительной. Многие из них были юристами, крупными землевладельцами, фабрикантами, судовладельцами, а в Америке также плантаторами и рабовладельцами; зачастую уже под властью британской или французской короны, во время расцвета аристократии, они занимали политические и управленческие должности и имели социальные и родственные связи с системой, против которой они боролись{72}. «Эта элита старалась подорвать легитимность короля и аристократии. В то же самое время она подчеркивала политическую некомпетентность народа с тем, чтобы править самой. Тем не менее она громко провозглашала, что нация суверенна и что она, элита, желает служить ее интересам»{73}.
В этом контексте термин «республика» звучал благороднее, чем «демократия», и выборы становились важнее жеребьевки. У лидеров революции во Франции и США к жеребьевке не лежала душа, потому что у них не лежала душа к демократии.
Существует прекрасная пословица, которую зачастую приписывают Ганди, хотя на самом деле она центральноафриканского происхождения: «Все, что ты делаешь для меня без меня, ты делаешь против меня». В двух словах так можно было бы описать трагедию нынешней выборно-представительной демократии: если кто-то, пусть даже с самыми благими намерениями, управляет народом, не привлекая к этому сам народ, он управляет только наполовину.
Однако на национальном референдуме 22 мая 2015 года население Ирландии согласилось с изменениями в конституции, которые сделали возможным однополый брак. Доля голосов, поданных за, составила ни много ни мало 62 %. Этот референдум произошел после того, как в 2013 году Конституционное собрание подало 79 % голосов за рекомендацию изменить конституцию в этом отношении. Я не знаю лучшего примера того, как делиберативная демократия на практике сыграла действительно решающую роль. В современную эпоху такое в мире случилось впервые: совещание с отобранными по жребию гражданами привело к изменению конституции{109}. Для сравнения: в «католической» Ирландии введение однополого брака произошло более или менее спокойно – в частности, благодаря гражданскому участию, а в это время в libertaire[89] Франции целый год продолжались сильные политические волнения по тому же поводу. В демонстрациях по улицам Парижа приняли участие более 300 тысяч человек. Там гражданину не дали высказаться.
В данный момент сочетание жеребьевки и выборов является лучшим лечебным средством. Ведь оно будет использовать лучшее из традиции популизма (стремление к все более подлинной представительности) без опасной иллюзии монолитного народа. Кроме того, она вберет в себя лучшее из традиции технократии (признание технических знаний неизбираемых профессионалов) без предоставления им решающего слова. Оно будет также использовать лучшее из традиции прямой демократии (культуру горизонтального партиципативного обсуждения) без антипарламентаризма этого течения. Наконец, так будет произведена переоценка лучшего, что есть в классической представительной демократии (значение делегирования возможности управлять), без электорального фетишизма, которым она всегда сопровождается. Благодаря такому сочетанию положительных элементов возрастет легитимность и повысится эффективность: чем больше управляемые будут ассоциировать себя с правительством, тем эффективнее смогут управлять те, кто облечен властью. Бирепрезентативная модель направит демократию в более спокойное русло.
Сравним общество с кастрюлей супа. Чтобы узнать, вкусный ли он, мы пробуем от него немножко, чтобы можно было приправить остальное, которое мы не пробовали. Вопрос в том, как мы выбираем это «немножко». Используемая кухонная утварь имеет значение. Потому что с шумовкой выборов дегустируют нечто иное, чем со столовой ложкой жеребьевки, – и принимают другие решения. Инструменты не обладают нейтральностью. Процедурами определяются результаты. Я ратую за сочетание обеих – столовой ложки и шумовки, жеребьевки и выборов, двух форм народного представительства одновременно, хотя бы только для того, чтобы прекратить непрерывную выборную лихорадку и краткосрочное мышление современной системы. Потому что тот, кто в XXI веке сводит демократию к одним только выборам, преднамеренно ее выхолащивает.Я выступал за то, чтобы помимо выборов ввести сочетание жеребьевки, ротации и делиберации. Как я полагаю, при важных решениях избранные правительства могут пригласить граждан (жеребьевка), чтобы вместе обговорить курс, который следует проводить (делиберация), и это – всякий раз с другими гражданами (ротация). Благодаря жеребьевке можно избежать того, что слово получат только богатые высокообразованные белые мужчины. Благодаря делиберации – структурированным переговорам граждан с экспертами, политиками и друг с другом – можно избежать того, что слушаться будут только интуиции. А благодаря ротации можно избежать того, что только минимальное меньшинство будет к этому подключено.
Когда две собаки дерутся из-за кости, ее уносят наднациональные рынки.
Демократия – это такая форма правления, при которой народ правит сам. Хотим ли мы, чтобы это когда-нибудь до нас дошло? Проблема не в том, что граждане хотят и могут вместе думать о политике, – ответ на этот вопрос безоговорочно положителен. Проблема в том, что большинство политиков этого все еще не хочет. Они ведут себя так, как французская аристократия в 1788 году, но полагают, что последствия такими же не будут.
Демократия, аристократия, олигархия, диктатура, деспотизм, тоталитаризм, абсолютизм, анархия — любое политическое
устройство должно найти равновесие между двумя фундаментальными критериями: эффективностью и
легитимностью. Эффективность измеряется тем, насколько быстро правительство находит удачные решения возникающих проблем. Легитимность измеряется тем, насколько сами жители включены в принятие этих решений.