Все чародеи погибли во время смуты, и люди создали им замену: обитель подготовила одиннадцать хмурей, наделенных самой удивительной из чародейских способностей – узнавать правду, даже очень хитро сокрытую. Теперь убийцы, заговорщики, шпионы – все по-настоящему рискуют головой, а каждый наместник и каждый владетель соседних земель хочет взять хмуря на службу. Но их владелец не рвется расставаться с таким сокровищем: он строит планы по захвату сопредельных земель, а хмурей хочет превратить в...
Дракошка тянется в ночь, как струйка дыма в открытое окно. Я им не управляю, это животное ещё в Полесье дало понять: или оно меня везёт, самостоятельно определяя дорогу, или оно мне откусывает голову, а потом определяет дорогу.
Подобно жертвователю, что приносит дары для духов, мы всякий раз кладем на алтарь чужие истории.
Чужую боль. Чужой страх. Смерть.
Страшнее всего – задать вопросы, потому что это означает – воплотить то странное, непонятное и огромное нечто, которое жадно дышит в спину. Ведь пока еще можно промолчать, ни о чем не спросить, пока еще можно делать вид, что этого огромного – нет. А спросить – означает повернуться к нему лицом.
– Знаешь чего, у рудокопов ведь тмуща забобонов! Всех и не упомню, хотя уже лет двадцать прошло, как я дело принял от батьки. Есть у работяг, начт, Однорукий Копатель, который подгоняет отстающих: кто с двумя руками за ним не поспеет, тот и вовсе ни на что не годен. И такого негодного, начт, Однорукий Копатель берет за руку своей единственной рукой и уводит сквозь породу, растворяя в ней. И рудокопы потом не могут сказать, куда делся тот негодный: был да сплыл, нет его, кирка вот только валяется да фляга с водой недопитая. Еще водится в копальне, говорят, Призрачный Карлик, который помогает выбраться из-под обвалов и заплут, ежели повезет. Он добрый, Карлик, только при виде его можно дубаря врезать: горбатый он, большеголовый, вавками покрытый и в соплях. Есть еще Скорбящая Бабуля, потерявшая внука в копальне при обвале. Та является рудокопам, которым случится задремать под землей в передышках. Подойдет она тихонько, вперевалочку, худенькая такая, начт, бледная, погладит рудокопа по голове скрюченной рукой, по щеке похлопает да как рявкнет: «А чойта мы в дрыхоту ударилися?! Дел по горло! Внучка-то моего ишшо не откопали, ась?!». Тут с рудокопа сон и сметает, как не было, только икота остается да зенки безумные.
Эти деревянные идолища понатыканы в Болотье там и сям, глаза у них прикрыты, рты раззявлены, а щеки свисают аж до пупа, превращаясь в груди. Не имею представления, почему духов дороги тут изобразили именно такими.
В рот бабокамню полагается класть гостинцы. Если бы меня хранили человеческие духи, я бы тут повредился умом.
– Очень даже хорошо, что чароплёты перебили друг друга, – выплевывает Птаха. – Вы ж сами и были злом… а теперь мы – зло, потому что эта сила – она просто гадость какая-то! Она ж может убивать людей гроздьями! Вот так легко!
Птаха щелкает пальцами. Щеки у неё горят, глаза горят, косынка висит почти на шее. Загляденье.
Чародей смотрит на неё таким странным взглядом, таким уничижительно-раздевающим, что мне хочется сломать ему нос.
– Это ты можешь убивать людей вот так легко, – он тоже щелкает пальцами, сухими и корявыми, как узловатые ветки дерева, долго не видевшего влаги. – Чары – только способ, которым ты воспользовалась.