Если нет цели и желания жить, просто делай свою работу. Стисни зубы, вытри слезы и отправляйся на очередное невыполнимое задание. Играй без правил, находи ответы, ломай стереотипы, и, возможно, ты забудешь, что тебе больно дышать без него. Если она стала твоим дыханием… Если ради нее ты готов на все… То отправляйся за той, что лжет даже себе. Стисни клинок, возьми под контроль свою ярость и помни – любовь порой страшнее ненависти, она способна уничтожить все на своем пути. Но иногда любовь...
А я… я дышу им, я вижу только его, я ощущаю между нами связь, огромную как космос, глубокую, как самая бездонная из пропастей, древнюю как сама жизнь… И хочется протянуть руку и ощутить касание его пальцев, сжать его ладонь и быть рядом…
«Талантливые люди болезненны, а у красавиц несчастная судьба»…
«Трудно сказать, что на душе у постоянно смеющегося человека».
Мы живем стереотипами, предпочитая многого не замечать.
Но это молодости свойственно отвлекаться, старость упорно шла по следу, не теряя ни секунды времени.
Месть, это зверь, что разрывает когтями душу и требует жертв.
По молодости мечтаешь о свободе.
Запрокинуть голову, не позволяя слезам соскользнуть на ресницы и жить, жить на разрыве, отчетливо осознавая, что одна часть меня мертва, вторая… вторая пытается искупить вину за жизни близких людей.
На Ятори мудрецы говорят: «У любви нет глаз».
Что ж, я с полной ответственностью могла заявить, что они не правы. У любви нет ни глаз, ни ушей, ни мозгов! Ни-че-го…
Но когда концентрируешься на чем-то одном — упускаешь детали.
Несколько секунд абсолютного счастья… Такого тихого, каким бывает только счастье… Безумное, согревающее, раздирающее все грани разумного счастье…
Это проблем было в избытке, а всего остального имелся жесткий глобальный недостаток.
Вы, взрослые, всегда делаете глупости!
Так значит ты здесь по приказу императора? Знаешь, — теперь улыбнулась я, — полагаю, раз вы оба настолько… искушенные, у вас есть превосходный шанс познать все грани разврата в объятиях друг друга!
— Иди нахрен!
И усмешка Адзауро превратилась в многообещающую мало чего хорошего лично мне ухмылку.
— На хрен, пойдешь ты, малышка, — на гаэрском ответил он мне. И на яторийском добавил: — И я даже могу тебе указать, конкретно на какой.
Это за себя бывает больно, а за тех, кто дорог только страшно. Страшно настолько, что ты перестаешь чувствовать свою боль, перестаешь чувствовать себя, и все о чем можешь думать – только бы он был жив.
И я отчетливо поняла, что есть пропасть, которую преодолеть невозможно. Наверное, я понимала это всегда, просто сейчас… даже понимать оказалось слишком больно.
Иллюзия идеальной гармонии… наверное, она была бы полнее, если бы я решилась на последний шаг, если бы он меня обнял… если бы в его глазах не было этой уничижительной ненависти.
Мужскую солидарность способна перебороть только субординация, как-то так.
Жизнь — это всегда просто, если приоритеты уже расставлены.
Интерес, сексуальный интерес, женщина с моим опытом определяет сразу. У мужчин, даже обычных, это всегда выдает некоторая скрытая агрессия — схватить и утащить то, что понравилось, это инстинкт.
Паранойя была не просто основательной, мне кажется ее следовало диагностировать в качестве заболевания всему населению Илонеса.
«Однажды мне больше не будет больно видеть ее»