Но теперь она испуганной ланью стояла на кромке леса. В грязных обносках, оставшихся от белого савана, в который Дема собственными руками завернул ее гибкое тело, обтирая от крови, скуля, как побитая шавка. Смотрела серыми глазами, тянулась белой рученькой.— Уходи, — прорычал Демьян, из последних сил стараясь не закричать. — Пошла прочь, гниль. Морок болотный. Не верю. Прочь.
Фекла закрыла глаза и шагнула в топь, ничуть не страшась. Тому, кто успел потерять самое дорогое, и страшиться нечего. Только если страха. Но Петя забрал и его.
Тепло — живое, пульсирующее в такт звериному сердцу, — охватило Поляшу от самой макушки до истерзанных ступней. Пальцы Демьяна были грубыми, шершавыми, с коротко остриженными ногтями, а ладонь — напротив, мягкая, еще хранящая далекий отголосок детскости. Поля обхватила его запястье, сжала, позволила себе на мгновение забыть, что стоят они сейчас в дремучем лесу, одинокие и несчастные, слабые и раздавленные, по разные стороны непроходимой чащи.
Бывает, что время замирает на половине шага. Вот одна его лапа — косматая, когтистая, а может, напротив, скользкая, в серебринках чешуи, — уже занесена над будущим, но остальные еще там, в застывшем мире бесконечной секунды. И в пронзительной тишине растворяются звуки, и затихает ветер, и не шумит листвой высокий ясень, одна только глупая птица чирикнет разок-другой, но тут же подавится собственным криком. Время поводит носом, опускает тяжелые веки: увидел бы кто — принял его за спящее, — и просто ждет, когда миг сменится, когда свершится то, что его задержало.
Неважно, сколько времени прошло. Если ты потерялся в лесу, то кричи. Кричи, что есть сил, глотай влажный дух леса, ступай на опавшую хвою, на гнилую листву и зови того, кто спасет тебя, кто отыщет и выведет. Забудь, что выхода нет, как нет тропы, ведущей из самой чащи леса, если он принял тебя своим. Кричи, покуда силы в тебе не иссякнут. Кричи и дальше, оборачиваясь этим криком, вторя сам себе, как эхо, пока не исчезнешь. Пока не забудешь, куда шел и зачем бежал. Пока не поймешь, что нашел искомое.
Отпусти меня, ну пожалуйста, отпусти! Я не знаю, кто я, где я, кем быть мне, чем стать. Я пустой и гулкий, я ничтожный. Отпусти меня! Дай уйти в никуда, в пустоту, в прозрачный весенний лес.
Застывшая во льду смерти прекрасная бабочка, над которой не властно время. Смерть до краев наполнила тонкое упругое тело, и теперь оно не могло страшиться или стенать.
Милая Фекла - нежная, сильная, верная. Сколько боли выпало на твою долю? Сколько безумия и несчастья? Сколько не-сво-бо-ды? Столько, чтобы хватило. Столько, чтобы ты - нежная наша, сильная, верная, обагрила кровью старый серп, умыкнула его да сбежала без тропы на зов, который слышишь одна только ты - нежная наша, сильная, верная, пока живая, но почти уже мертвая.
Он лежал сейчас на абсолютно круглой, будто циркулем очерченной, поляне в самом центре леса. Место силы. Место суда и просьб. Место вопросов, а иногда и ответов. Лобное место. Туда несли новорождённых, туда несли родившихся мертвыми. Туда Демьян на своих руках отнес Поляшу... Полечку... Пелагею. Рыдая и вопя, рыча, как зверь, плача, как ребенок. Но об этом нельзя вспоминать.
— Не зря мне девочки говорили... что не надо с тобой. Что зверь ты, Дема. И нет в тебе души.
Прошлое было для него открытой, изученной, но всё равно любимой книгой. Настоящее же таило в себе тревоги, ожидания, а с ними и разочарования. Будущее и вовсе напоминало Олегу туман под гнилым болотом - не видно ни зги, только плещется что-то во мгле, живое и опасное.
Зачем ходить к безумцу, если скоро он уйдёт навсегда? Как не ходить к нему, если скоро он навсегда уйдёт?
Нельзя ступить на тропу, а после сойти с неё, убоявшись. Начатый путь следует закончить. Иначе навеки застрянешь в своей никчёмности, всюду чужой, всюду чужак.
Мир людей полон слов. Длинных, избыточных и пустых. Люди говорят - постоянно, без продыху. Бормочут, лепечут, восклицают. Лгут. Придумывают и надумывают. Сочиняют небылицы, отрицают истину. Сокрушаются. Нагнетают. Шепчут, кричат, бормочут вполголоса, шипят сквозь зубы, не шевеля губами, захлёбываются речью и цедят её тяжёлыми каплями. Они облекают в слова всё, до чего дотягивается воспалённый вечной их болтовнёй рассудок. Горе, страх, зависть, надежда, страсть. Всё имеет название и тысячу определений. Люди спорят, Люди скандалят, люди рассказывают о спорах и скандалах другим людям. Мир полнится словами. Сам мир стал клубком слов. Сами люди и всё, из чего они состоят - слова, одни лишь только слова.
Вечность дарована лишь тем, кто не живёт.