Сидеть, напряженно вытянувшись, уперев руки в колени и уставив неподвижный взгляд в пожелтевшую стену комнаты для подследственных во дворце Печека, — это далеко не самая удобная поза для размышлений. Но можно ли заставить мысль сидеть навытяжку?
Кто-то когда-то — теперь уж, пожалуй, и не узнать, когда и кто,— назвал комнату для подследственных во дворце Печека кинотеатром. Замечательное сравнение! Обширное помещение, шесть рядов длинных скамей, на скамьях — неподвижные люди, перед ними — голая стена, похожая на экран. Все киностудии мира не накрутили столько фильмов, сколько их спроецировали на эту стену глаза ожидавших нового допроса, новых мучений, смерти. Целые биографии и мельчайшие эпизоды, фильмы о матери, о жене, о детях, разоренном очаге, о погибшей жизни, фильмы о мужественном товарище и о предательстве, о том, кому ты передал последнюю листовку, о крови, которая прольется снова, о крепком рукопожатии, которое обязывает, — фильмы, полные ужаса и решимости, ненависти и любви, сомнения и надежды. Оставив жизнь позади, каждый здесь ежедневно умирает у себя на глазах, но не каждый рождается вновь.
Сотни раз видел я здесь фильм о себе, тысячи его деталей. Попробую рассказать о нем. Если же палач затянет петлю раньше, чем я закончу рассказ, останутся миллионы людей, которые допишут счастливый конец.
…Я бы всем запретил охать.
Губы сжав – живи!
Плакать нельзя!
Не позволю
в своем присутствии плохо
Отзываться о жизни,
за которую гибли друзья.
Михаил Луконин
Не напрасно Юлиуса Фучика, чешского коммуниста, гестаповцы прозвали «красным дьяволом». Потому что его жизнелюбие, его вера в грядущее возмездие, в конце концов, силы его организма, испытавшего столько (более года) побоев и «прелестей» фашистской тюрьмы, кажутся нечеловеческими. «Разумеется, легче описать, чем пережить это», - единственное, кажется, подобие жалобы на более чем ста страницах. Вторую часть книги составляют воспоминания оставшейся в живых жены Фучика и других его товарищей по несчастью. Хотя, он бы, наверно, остался оскорблен такой моей характеристикой: Юлек и в застенках считал себя человеком счастливой судьбы и завещал живым не жалеть его.
Не жалеть не выходит, как бы он не храбрился. Как не пожалеть узников гестапо, терзаемых часами, возвращающихся с допросов на глаза еще десятков таких же пленников сплошными кровоточащими ранами?.. А уж Фучику, журналисту и писателю с определенными убеждениями, члену чехословацкого ЦК, до ареста скрывавшемуся от немцев, доставалось поболее многих. Но моя жалость не та, которой так не хотел Юлиус; моя жалость – сочувствующая, примеряющая на себя и ужасающаяся от этой примерки. (Надо бы вообще завязать на некоторое время с подобной литературой: одновременно ВОВ и Гражданская – тяжко…)
Поразительно еще и то, что в Панкраце Юлек умудрялся писать. Фрагменты будущей книги выносил из тюрьмы тоже чех – сотрудник гестапо, по мрачноватой иронии обладатель имени Адольф Колинский. Звучное название «Репортаж с петлей на шее» Фучик придумал сам. Почему с петлей, когда ему грозил скорее расстрел? Из-за длительности заключения? Не знаю, ему было видней. От острого взгляда талантливого журналиста не ускользнули ни соседи по камере, ни надзиратели, ни следователи. Важней всего для него было рассказать о людях – выстоявших и сломившихся, милосердных и жестоких. Отсюда множество замечательных характеристик, портретов жертв и палачей, раскрывающих сущность человека перед испытанием.
Это свидетельство страшных преступлений, но и документ мужества, стойкости, верности. Второе даже важней, ведь «смотреть на людей со сломленной совестью еще страшнее, чем на избитых».
…Я бы всем запретил охать.
Губы сжав – живи!
Плакать нельзя!
Не позволю
в своем присутствии плохо
Отзываться о жизни,
за которую гибли друзья.
Михаил Луконин
Не напрасно Юлиуса Фучика, чешского коммуниста, гестаповцы прозвали «красным дьяволом». Потому что его жизнелюбие, его вера в грядущее возмездие, в конце концов, силы его организма, испытавшего столько (более года) побоев и «прелестей» фашистской тюрьмы, кажутся нечеловеческими. «Разумеется, легче описать, чем пережить это», - единственное, кажется, подобие жалобы на более чем ста страницах. Вторую часть книги составляют воспоминания оставшейся в живых жены Фучика и других его товарищей по несчастью. Хотя, он бы, наверно, остался оскорблен такой моей характеристикой: Юлек и в застенках считал себя человеком счастливой судьбы и завещал живым не жалеть его.
Не жалеть не выходит, как бы он не храбрился. Как не пожалеть узников гестапо, терзаемых часами, возвращающихся с допросов на глаза еще десятков таких же пленников сплошными кровоточащими ранами?.. А уж Фучику, журналисту и писателю с определенными убеждениями, члену чехословацкого ЦК, до ареста скрывавшемуся от немцев, доставалось поболее многих. Но моя жалость не та, которой так не хотел Юлиус; моя жалость – сочувствующая, примеряющая на себя и ужасающаяся от этой примерки. (Надо бы вообще завязать на некоторое время с подобной литературой: одновременно ВОВ и Гражданская – тяжко…)
Поразительно еще и то, что в Панкраце Юлек умудрялся писать. Фрагменты будущей книги выносил из тюрьмы тоже чех – сотрудник гестапо, по мрачноватой иронии обладатель имени Адольф Колинский. Звучное название «Репортаж с петлей на шее» Фучик придумал сам. Почему с петлей, когда ему грозил скорее расстрел? Из-за длительности заключения? Не знаю, ему было видней. От острого взгляда талантливого журналиста не ускользнули ни соседи по камере, ни надзиратели, ни следователи. Важней всего для него было рассказать о людях – выстоявших и сломившихся, милосердных и жестоких. Отсюда множество замечательных характеристик, портретов жертв и палачей, раскрывающих сущность человека перед испытанием.
Это свидетельство страшных преступлений, но и документ мужества, стойкости, верности. Второе даже важней, ведь «смотреть на людей со сломленной совестью еще страшнее, чем на избитых».
Юлиус Фучик (1903-1943)
8 сентября отмечается Международный день солидарности журналистов. 8 сентября 1943 года в Берлине был казнен чехословацкий журналист, писатель-антифашист Юлиус Фучик. Он был арестован гестапо еще в апреле 1942 в Праге и в ожидании приговора тайно писал свою последнюю книгу. Один из надсмотрщиков ежедневно приносил ему бумагу и карандаш, а вечером уносил исписанные страницы. Последняя строчка была дописана Фучиком 9 июня 1943 года, за один день до отправки в Германию.
Такова краткая история появления "Репортажа с петлей на шее". Записи были опубликованы уже в 1945 году и позднее переведены на 70 языков. В 1950 году Юлиус Фучик был посмертно удостоен Международной премии Мира за эту книгу. Она стала документально-художественным свидетельством страшных событий в нашей общей истории и остается памятником тем, кто боролся против нацизма, несмотря на то, что в наши дни личность Фучика давно не окружена никаким культом и вообще может расцениваться по-разному.
Я, конечно, никто, чтобы оценивать "Репортаж...", давать ему какие-то там баллы, говорить, что мне чего-то в нем не хватило, сидя за чашкой чая в домашнем тепле. Проставляя 3.5/5, я оценила себя как читателя. Мне всегда была интересна тема Второй мировой, меня не пугает ее тяжесть и, я думала, не смущает неприкрытая идеология в текстах писателей того времени. И все же "идеологические" моменты в книге Фучика несколько отдалили ее от меня. Но он хорошо пишет. Жаль, что ему не пришлось написать еще много книг.
М.
Флэшмоб 2017. Спасибо nopasttense за интересный совет!
Книга чешского писателя-антифашиста, написанная в гестаповских застенках. Я читала более 20 лет назад, но до сих пор эта книга для меня символизирует такое понятие, как "сила слова", "сила духа", "сила убеждений".
Сегодня, когда о лагерях и тюрьмах тоталитаризма существует море литературы, в том числе автобиографической, отдельные произведения можно оценивать с большей объективностью, чем по принципу "бедный автор, такое пережить, да еще суметь описать!". Особенно когда автор не умеет описать.
Наш герой Юлиус Фучик - член ЦК компартии Чехословакии, ответственный за издание нелегальных материалов во время оккупации - оказался куда лучшим коммунистом, чем писателем. Его "Репортаж" с литературной точки зрения крайне слаб, начисто лишен психологизма и даже фактическая его база на удивление скудна. Зато коммунистического пафоса хватило на все 45 лет послевоенного существования Чехословакии - будучи далеко не комми, я не стал бы кривиться, сочетайся вся эта фучиковская идеологическая пыль хоть с какими-нибудь другими повествовательными достоинствами, но увы. О товарищах - коротко и неясно, о гестаповцах тоже, рассуждений приговоренного к смерти человека вы не найдете, сцен допросов, камерной жизни, характерных эпизодов сосуществования заключенных и надзирателей, да вообще каких-либо четко выстроенных, содержательных сцен - нет. А ведь автор журналист-подпольщик, емкое, хлесткое слово - его хлеб насущный! Не знаю, как Фучик в ЦК попал с таким бедным языком и категорическим отсутствием убедительности и силы слова, которых в него даже мучительное приближение смерти, неизменно обостряющее восприятие любого художника, не смогло вдохнуть. За полтора года заключения сподобиться на такой плохенький панегирик - это просто нонсенс, как бы цинично не звучал такой вердикт.
Прочитано в рамках флеш-моба "Дайте Две!".
Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безыменных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали: не было безыменных героев. Были люди, у каждого свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!
Перед нами чудом сохранившееся свидетельство человека, пребывавшего в гитлеровских застенках. К сожалению, он оттуда так и не вышел, тем более уникально, что записи эти смогли вынести из камеры и передать на волю. Да, это не художественное произведение, а именно репортаж. Автора мы здесь видим не в качестве писателя, а в качестве журналиста. Но репортаж этот достоверный, с упоминанием фамилий настоящих людей, которые оказались в камере рядом с ним.
Попадание его в тюрьму не было случайным. Он был подпольным руководителем и ярым коммунистом. И именно глубокая вера в эту идеологию помогла ему преодолеть все ужасы и вытерпеть год тюремного заточения, сопровождаемый то пытками, то ожиданием расстрела. Он просто сознавал свою правоту по сравнению с гитлеровским режимом, ощущал поддержку товарищей и в тюрьме, и на воле. Ему хватило физических сил выдержать все пытки и не сломаться, никого не выдать. Более того, оправившись от травм, практически вернувшись с того света, он смог остаться человеком, он писал эти страницы не о своих страданиях, не с жаждой личной мести, а писал о глобальных вещах, о “мире во всем мире”, о том, чтобы эти лихие года стали прошлым, и чтобы только память о них, память о героях, не истерлась из сердец людей.
Он понимал возможность своего расстрела в любой момент, хотя и надеялся временами его избежать. Но все силы свои он вложил в сохранение дела, ставшего ему родным, в успехи чехословацкой коммунистической партии. Неудивительно, что и всех окружающих людей он меряет этой же меркой. Противники: изверги и живодеры или просто эгоисты, сопутствующие, которые могут помочь, а могут и нет, но в первую очередь думают о себе, и друзья, готовые на все ради победы.
На страницах книги ненадолго появилась его жена. в остальном же он писал как человек, не имеющий семьи. И только приведенные в конце письма уверяют читателя в обратном, в наличии у него и пожилых родителей, и братьев/сестер.
Смерть всегда тяжела только для живых, для тех, кто остаётся.
Кто не побывал в 1942 году в Панкраце, тот не знает и не может знать, что такое гуляш! Регулярно, даже в самые трудные времена, когда у всех заключенных бурчало в желудке от голода, когда в бане мылись ходячие скелеты, когда каждый – хотя бы глазами – покушался на порцию товарища, когда и противная каша из сушеных овощей, приправленная жиденьким томатным соком, казалась желанным деликатесом, в эти трудные времена регулярно, два раза в неделю, по четвергам и воскресеньям, раздатчики вытряхивали в наши миски порцию картофеля и поливали ее ложкой мясного соуса с несколькими волокнами мяса. Это было сказочно вкусно! Но не только в этом дело: гуляш был ощутимым напоминанием о мирной человеческой жизни, был чем-то нормальным в жестокой противоестественности гестаповской тюрьмы. О гуляше говорили нежно и с упоением – о, кто поймет, как дорога ложка хорошего соуса, приправленного ужасом медленного угасания!
Я показываю упражнение: сегодня Первое мая, ребята, сегодня мы начнем по-другому, пусть дивятся конвойные. Первое движение: раз-два, раз-два - удары молотом. Второе косьба. Молот и коса. Чуточку воображения - и товарищи поймут: серп и молот. Я поглядываю кругом. На лицах улыбки, все с энтузиазмом следуют моему примеру. Поняли!
Его присоединяют к колонне приговоренных к смерти, увозят за город и расстреливают. На следующий день выясняется, что должны были казнить его однофамильца. Тогда расстреливают и однофамильца – и все в порядке.
Он поставил ставку на нацизм. Оказалось, что он ставил на дохлую лошадь.