Роман Георгия Шилина «Прокаженные», рассказывающий о жизни в колонии больных проказой, хотя и содержит множество драматических и трагедийных сцен, производит в целом удивительно светлое, оптимистическое впечатление. Главное в нем — борьба за жизнь, за счастье человека, образы нравственно чистых, самоотверженных людей, идущих к высокой, благородной цели. В романе все необычно и интересно: и быт колонии, живущей по своим, сугубо специфическим законам, и судьбы героев — больных и здоровых, и связь...
– А чего тут бояться!– вдруг оживилась она.– По-моему, если остерегаться, то остерегаться, доктор, надо везде и всего. Едешь в поезде – остерегайся и готовься каждую минуту к смерти. Покупаешь что-нибудь на рынке или в лавке – тоже. Ведь мы не знаем – откуда все то, что мы покупаем. А может, мы покупаем чуму, холеру, тиф, чахотку, черную оспу? Да и с людьми встречаться тоже опасно. Разве я знаю, кто рядом со мной сидит в кино, и где он до этого был, и с кем встречался? А может, у него сибирская язва,– кто его знает? Если начать обо всем таком думать – жить не надо.
Не всякий прут по закону гнут.
Ему не то тягостно, что он болеет, а то, что проказой не охвачены многие другие...
Привив проказу кролику, Жансельм через некоторое время обнаружил в его лепромах палочки. Счастье как будто бы улыбнулось Жансельму! Но, продолжая опыт, он взял материал из язв, казалось бы, бесспорно прокаженного кролика, привил их другому — здоровому — и обнаружил совершенно неожиданный результат, поставивший в тупик всю науку: кролик заболел бугорчаткой!
Значит дело не в самой проказе, а, по-видимому, в степени развития нашего сознания? Червь может не заметить обрушившейся на него лавины земли, но слона эта лавина раздавит. Суть, значит, в том, кто и как воспринимает бедствие или как умеет к нему приспособиться, а не в самом бедствии.
Задумаешься иногда над тайной этой удивительной бактерии и, знаете ли, в тупик станешь! Особенная она какая-то, не такая, не от мира сего. Не могла она возникнуть на нашей земле, под нашим голубым небом… Нет, положительно, проказа явилась к нам в гости с какой-то другой, страшной планеты. Во вселенной есть, вероятно, такие планеты – темные, мрачные, кишащие несчастьем и ужасом… Да, впрочем,– заторопился Сергей Павлович,– я тут разговорился с вами, а там ждут…
Прежде он никогда не думал о себе. Личная жизнь… — и с удивлением остановился: у него не было никогда личной жизни. Вся она отдана больным…
Таких, как он, сильнее всех тянет в лепрозории, ибо в глубине души все верят в могущество науки, а если ругают ее, то потому лишь, что не могут примириться с мыслью: почему наука не может оживлять людей или в одну неделю вылечивать прокаженных? Наука должна знать все. А сам-то, поди, и не верит тому, о чем говорит, а если говорит, то от одного только озорства. А вот прижмет его болезнь к стенке, тут-то и очухается — и лечиться будет, и примется каждый день надоедать врачам… Знаем мы этих прохвостов!
- C'est plus qu'un crime, c'est une faute (Это более чем преступление, это ошибка), — наконец отозвался он тихо. — Это случается, к сожалению, со многими врачами.
Женщины ведь любят пустозвонов. Зачем им душа и внутренние достоинства человека? Им важна красивая внешность — хорошо сшитый костюм… изящество.
Половички на полу, портреты вождей на стенках, цветы на подоконниках, белые занавески на окнах — все это создавало хоть и незатейливый, но удивительно милый уют.
Но, может быть, больные и есть самая настоящая личная жизнь? Семья. Он ее почти не видит, не знает. Он знает только то, что все его жалованье до копейки отдается жене. Полтора дня в неделю — дома. Вот и вся личная жизнь
Если существовал Христос и на самом деле нес бремя креста, он был счастливее прокаженного, ибо знал, что скоро последует смерть. Если каторжанин несет бремя каторги, он знает – оно не вечно, а я моему бремени не вижу конца. Если верить доктору Туркееву, я могу протащить свою проказу через весь срок положенной мне жизни и затем умереть от малярии. Какая дикая логика!..
Болезнь отняла у них силы, здоровье, возможность работать, но оставила единственное сокровище - надежду.
Ни у одной женщины из всех женщин мира не кроется в характере столько интернационального, как в характере русской женщины. Для нее важен прежде всего человек. И эта вот человечность приковала внимание Мавруши к Ахмеду.
- Опять лягу, опять буду лежать и буду ждать такого же денька… Ну, лежишь, думаешь: господи, какие счастливые те люди, которые на ногах, сами могут выйти, посидеть на лавочке, когда захочется. Каким богатством наделил их господь — боли нет, ноги целы… А тут даже с постели нельзя спуститься.
Научиться верить - большая штука, не каждому дается она.
Ведь наука только вид делает, дескать, много знаем. а ведь на поверку - не знает ничего...
Уходили в землю некогда могущественные города, пересыхали реки, отходили к океанам моря, забывались некогда могущественные государства, но Цараат (проказа) пережила всех и все: она проделала путь от зари человеческого сознания - до наших дней и осталась непобедимой.
Весь фокус в том, - думала Вера Максимовна, - какой срок понадобится человеку, чтобы привыкнуть к внезапно изменившемуся положению. Главное - преодолеть самый острый момент перехода из одной обстановки в другую.