Конец света, моя любовь

Бэд трип длиною в жизнь

как о праисконной боли рыбки снулые поют
как о боли неизбывной как о радости о дивной
мышки в мусоре поют

Нет, Алла Горбунова не из числа поэтов, стихи которых сами врезаются в память. И не из тех, услышав или прочитав кого, задохнешься на мгновение: как хорошо! Нет в них ни многозначности, ни рифмы, ни ритма. Ни пушкинской гениальной легкости, ни бродской упоительной непростоты, ни живости и забавности панчлайна, которому случается наполнить неожиданным смыслом текст Быкова, уже, кажется, взвешенный, измеренный и почти положенный на приготовленную для него полку. Ее стихи больше всего похожи на шизофреническое бормотание. Однако поэт. Критики превозносят уникальность субъектно-объектных игрищ, полиметрические конструкции и сновидческие топосы; а стихи переводятся на немыслимое количество языков. Пущай ужо.

Как прозаик Горбунова нравится мне больше. Не в смысле "нравится", а в том, что "Конец света, мою любовь" дочитала до конца и бросить желания почти ни разу не возникло. Не открою Америки, если скажу, что читателя привлекают крайности. Об обычных людях, живущих свою простую жизнь, каких-нибудь гриппующих Петровых нужно уметь написать интересно. О богатых и знаменитых или представителях противоположного края, маргиналах, можно что угодно. Фактура, декорации, антураж обеспечат необходимый объем внимания.

Самой по себе респектабельности, без душка скандальности, тоже, как будто, чего-то недостает. Ну что такого уж интересного в том, что такой-то посол присутствовал на таком-то приеме? Разве что туалеты присутствующих дам. То ли дело, если у кого-то из приглашенных случился удар или в зал ворвались представители протестного движения, или ассенизаторская машина опорожнила на собравшихся нутро. Вот это было бы да, интересно.

Или когда молодая, но уже довольно известная поэтесса публикует рассказ от первого лица о бурной юности, в которой нашлось место дурной компании, бродяжничеству, алкоголизму, употреблению веществ, проституции - вообще крайне эпатажному и девиантному поведению. При этом некоторые - да слишком многие - детали заставляют думать, что книга автобиографична. Я хотела бы спросить тех, кто захлебывается от "Конца света..." восторгом: господа, у вас что, аносмия? Вы не чувствуете, что это смердит? Начисто отключились моральные цензы? Да перечитайте, в конце концов, Владимира Владимировича (не Путина), у него в книжке "Что такое хорошо и что такое плохо" все подробно расписано. И вот он, кстати, был поэт, несмотря даже на "Окна роста".

В книге четыре части. Первая "Против закона" апология пубертатного бунта, когда ленивый и наглый подросток говорит: "А вот не буду этого делать. и вообще, назло бабушке, отморожу уши". Подробный и не лишенный унылой поэтики рассказ о том, как, юной девой, бухала в сомнительных местах, общалась с отребьем, валялась пьяной в канавах, но при этом: "Я была девственница!" Да неужели? Женщина, если ты еще не заметила, физически куда слабее мужчины. А упившись до положения риз, да к тому же проводящая время в определенном обществе - так и вовсе кандидат в прозекторскую. На худой конец в кожвендиспансер.

Вторая часть "Бар "Мотор", короткие рассказы в стилистике славянского магреализма, объединенные местом действия - окрестностями базы отдыха на месте заброшенного пионерлагеря, где прошло бунтарское детство героини. Мрачновато, скучновато, страшновато и в целом оставляет ощущение разрозненных баек, которые записывались в разное время, чтобы при оказии книжки быть извлеченными из чулана, и отредактированными для придания целостности. Некоторые очень недурны "Тот самый день", например.

Третья "Иван колено вепря" срывается в откровенный хардкор. Ранний Сорокин, Мамлеев и Масодов в одном флаконе, хотя в несколько сниженном (во всех смыслах) софтовом варианте. Но! "Домашняя порностудия Гришки Стрюцкого" очень хороша, с "Моим первым схизисом" я смеялась, за это, как правило, автору многое прощается. А "Брошена на землю" прямо-таки маленький шедевр.

Заключительная четвертая часть "Память о рае" приличного качества автобиографическая семейная проза, для разнообразия не вываливающая героиню-рассказчицу, ее близких и весь мир в дерьме, по контрасту воспринимается, в самом деле, возвращенным раем. А перлы, вроде: "Я уже мыслила как философ, но еще не умела вытирать себе попу" - и прочий аттракцион немыслимой откровенности, очень еt украшают. Горбунова умничка, из тех людей с каузальным талантом, которые могут ходить по грязи, и грязь к ним не липнет. Это ведь тоже своего рода чудо. Хотя и не того рода, что хождение по воде. Совсем не того.

Источник

Нда. Таки не всегда я понимаю современную литературу, каюсь) Особенно, гм, нестандартного свойства. Иногда - вот прямо прекрасно сходимся, а порой, как в этом случае - ходим кругами да так и расходимся. И вроде написано все бойко (хотя обилие мата меня все же временами напрягало, каюсь), и вроде времена вполне нынешние, знакомые, и вроде даже было, чему отзываться (в последней части, про рай детства, особенно) - но в целом получилось все равно как-то мимо. Структура необычная - начинается все с безумного, на грани, подросткового бунта, с хождения по краю, черпания всякого неприглядного, но еще не до "в омут с головой", и даже с налетом юношеской романтики. Дальше - глубже, то в омут, то наружу, и реальность все больше перетекает в какую-то изнанку, с какими-то полузверскими полусказками, и в какой-то момент вообще забываешь, что повествование имело что-то общее с реальностью. А потом, когда читателя уже погребло под всем этим - внезапно прыжок обратно, в тот самый рай детства, какое бы оно ни было, где ребенку бывает хорошо и где так мало для этого нужно. А чтобы вы не забыли, откуда вынырнули в процессе чтения, тут и там вам будут подмигивать-подрагивать тревожные звоночки, которые развернутся потом вот в то самое, прочитанное, а может, и не развернутся, а может вы вообще все это себе сами нафантазировали. В общем, композиционно - понимаю, стилистически - ну, не мое, но понимаю, а в целом - как-то в итоге не сложилось. Видимо, просто не мое. Но не бросила же, и желания бросить не возникало. Просто читать что-то еще тоже не захотелось. Тоже опыт)

Русская жуть и русский рай

В одной из рецензий, что я успела прочесть, эту книжку назвали русским литературным метамодерном. Не согласиться сложно, слишком уж глубокий водоворот из жизни и смерти, искренности и иронии, реального и безумного, конъюнктурного и вневременного. Все эти многочисленные слои повествования не просто накладываются друг на друга, но удивительно органичным образом сплетаются, чтобы в конце закольцеваться в самом светлом и настоящем из того, что можно представить на фоне постсоветского упадка.

Первая часть книжки представляется мне рассказом о детстве и юности в 90-х — начале 00-х, звучащим из уст разных девочек. Эта часть очень бытовая и очень женская, одновременно по-балабановски жуткая и по-девичьи трогательная. Жуткая в своих пропитанных духом времени декорациях и судьбах, трогательная — в изображении женского взросления с его влюбленностями, бунтами, любовно-ненавистными отношениями с семьей и собой, болезненной сексуальностью и свободой.

Вторая часть — моя любимая — оставляет балабановских братков и проституток чуть отдаленным, но все еще заметным фоном и превращает все происходящее в темную русскую народную сказку. Жуть русских 90-х обволакивается жутью мрачных потусторонних сил, и читателю предлагают пройти через эту жуть, безумие, травму, чтобы в конце вместе с героями обнаружить в себе что-то ценное.

Третья часть состоит из коротких рассказов и зарисовок. Сказочных, бытовых, пугающих, непонятных, мудрых, безумных, отдающих где-то Сорокиным, где-то — Пелевиным. Эксперименты над формой и стилями вносят дополнительный хаос, впрочем, только добавляющий книжке общей органичности. Чем ближе ее конец, тем меньше ощущается дух времени, который наполнял ее в самом начале, тем больше чувствуется некая вневременность, которая достигнет своего предельного выражения в последней части.

Память о рае — так называется последняя часть книги — представляет собой очень трогательную ностальгическую повесть о детстве, на этот раз автобиографическую — на это указывает неслучайно впервые прозвучавшее имя писательницы. И детство это настолько светлое, что его не омрачают ни сложные отношения с родственниками, ни первый тревожный звоночек психического расстройства, ни 90-е, проходящие будто бы совсем мимо и имеющие значение куда меньшее, чем мерцание светлячков, солнце за окном и кусты жасмина в саду, потому что все это — райское, вневременное, настоящее, это — навсегда.

Последняя часть возвращает читателя к первой, закольцовывая повествование. Никого уже, наверно, не удивишь подобной многослойностью, впрочем, поразительно целостной. Меня удивило то, как после всего этого коктейля из худших проявлений русских 90-х, жутких потусторонних сущностей и самых мерзких форм насилия — психологического, бытового, физического — книжке удалось оставить у меня светлое, даже оптимистичное послевкусие, ощущение проработанных травм и давно забытого настоящего.

Трудная девичья юность

"Люцидный сон. - Ты кто? Я только сниться"
Автобиография Аллы Горбуновой, рассказанная несколько раз подряд, каждый из которых, - по-новому, через многоступенчатый фильтр времени, который истирает грубый рельеф собственных воспоминаний, каждый раз шлифуя грубые шероховатости. Время трудной юности в самый трагический период дикого капитализма в России, когда все общественно-политические и экономическло-административные взаимодействия было накалены и обнажены до максимума. Если в детстве многие познавали мир посредством элементарных практик, как например топтание и прыжки в свежих лужах, то во времена юности, автор прибегает к более радикальным практикам, буквально погружаясь вместе со своими героями, то ли реальными, то ли выдуманными, на дно самой глубокой выгребной ямы. Грязь, секс, познание себя посредством нарушения границ морали, - герои испытывают этот мир и себя на прочность, и реальность неожиданно соединяется с мифом, со злой юношеской сказкой. Трагическая необратимость и внутренние бесы постепенно сходят на нет, уступая место таким простым и трагическим воспоминаниям из семейной жизни, что хочется заплакать, сопереживая героине и ее семье. Где здесь правда, а где - мифотворчество, -не так уж и важно, другое дело, что все это так честно и откровенно, что становится как-то даже не по себе.