Рецензии на книгу «Другие берега» Владимир Набоков

Ну какой всё-таки типчик это Набоков — не могу подобрать другого такого точного слова, чтобы его описать. Насколько он мне люб временами, как писатель, настолько он мне неприятен, как личность. И "Другие берега" в этом деле наиболее показательны.

Неудивительно, что Набокова так привлекают бабочки. Такие красивые и лёгкие, порх-порх кружевными крылышками, как и речь автора, а присмотритесь к ним вблизи — жуть берёт. Меня, по крайней мере. Волосатые лапки, мохнатое дрожащее тельце, трепещущий жадный хоботок, уродливые глазки и общая несуразность и нелепость всех омерзительных членов.

Попробую хотя бы немного упорядочить впечатления. Начнём с того, что Набоков обещает нам автобиографию. Чем автобиография отличается от беспристрастной биографии, написанной другим человеком? Правильно, тем, что об авторе куда больше будет говорить выбор фактов из своей жизни, чем сами эти факты, потому что выберет он их очень с замыслом. Замысел Набокова действительно немалый, потому что он собственную жизнь нехило так ограняет и карамелизирует. Уж так у него всё гладко, ловко, складно, миллион совпадений, описываются, в основном, только те вещи, которые он уже по чайной ложечке скормил героям другим своим произведений, вот Лужин угадывается, а вот другой роман... И сразу не веришь. Ну да ладно, допустим, что Набоков родился под магической печатью, так что его жизнь в отличие от простых смертных, действительно развивалась по законам романа. Но на первых же страницах он обещает нам полноценную автобиографию нескольких десятков лет... А на деле выдаёт подробное "пошаговое" детство, скудную юность и... Чпок! Про взросление, становление личности, зрелые годы ни-че-го. Откуда появляется жена, как её зовут, зачем он так расстилался перед читателем, обращаясь к нему, а потом пишет ей ты, да ты, как будто только она и читает? Нет, такая задумка совсем не к автобиографии относится, получите пять страниц про бабочек и всего пару строчек про взрослые годы.

Повествование о детстве ползёт довольно подробно, вот только главный герой этого детства не слишком настоящий. Набоков успел его изрядно подправить, обрезать сухие ветки, подкрасить яркой краской блестящие побеги, так что в итоге получился не живой человек, а всего лишь литературный персонаж. Снобёныш, который презирал этот ваш мейнстрим ещё до того, как презирать мейнстрим стало мейнстримом. Его желание подчеркнуть собственную уникальность, необычайность, одухотворённость и т.д. настолько явная, что уже неприлична. Даже если он действительно уникальный товарищ, то к чему такое почти подростковое самоупоение? Да и кичиться-то особенно нечем. Собственной гениальностью в использовании языка? Очень спорный вопрос. Мне, например, при всей ловкости некоторых конструкций постоянно бросается в глаза абсолютная големоподобность других (пример из Лужина: «после третьего совка в карман» – в том смысле, что он попытался засунуть в карман предмет). Иногда даже кажется, что он специально ворошит словарь в поисках каких-то полузабытых но звенящих словечек, которые потом начинает употреблять как можно чаще, чтобы подчеркнуть этакую дворянскую упадническую направленность. Слово «зыбь», к примеру, возникает в тексте «Других берегов» не менее пяти раз, это и зыбиться, и зыбелька, и сама зыбь, и что-то там ещё. Просто потому что – ну вслушайтесь, ну какое словцо ввернул, м? Есть всё-таки в нём тот момент, про который Аствацатуров говорит, что Набоков сам себя сделал классиком.

Отношение к другим людям и склонность бросаться какашками в «Других берегах» тоже ярки. Зигмунда Фрейда Набоков не любит. Казалось бы, ну и не люби ты его на расстоянии (что, кстати, Набоков частенько делал, когда видел талантливого конкурента – всеми силами игнорировал его существование, ничего не говорил и не писал про автора, при этом пристально следя за творчеством). Но нет! Фрейд не конкурент, поэтому можно над ним всячески изгаляться, слава богу, что блогов тогда не вели. Я не считала точное количество, но упоминание Фрейда и учеников в тексте романа как минимум четырехкратное. И каждый раз лестные эпитеты: кретины, шарлатаны, гнилые мозги фрейдистов. Поневоле задумаешь о том, не стоит ли по Фрейду толковать такую ярую нелюбовь к Фрейду?

А ещё лично мне было немного жутковато читать про питерские годы Набокова. Раньше как-то географические привязки колыхали во мне только малую толику узнавания, а тут оно разворачивается во всей красе. Учебное заведение на Моховой — соседняя улица. Сидели на ажурных лавочках в Таврическом саду — так вот же он, выходишь из подъезда и видишь его слева. Почему-то это именно страшноватый эффект даёт, как будто рядом бродят призраки.

Что в итоге? Читать был скучновато, местами неприятно, но… Очень нужно. Если хочешь читать Набокова, то «Другие берега» незаменимы для первоочередного чтения (а ещё лучше прочитать что-то на «свежую» голову, потом прочитать «Другие берега» и перечитать другие романы заново, замечая все те детали автобиографии, которые Набоков всё же решился привести в калейдоскопе произведения). Хотя, может, и только для меня, потому что мне нравится вдруг наткнуться в тексте на какую-нибудь связь, как нравится неожиданно находить красивые ракушки, копаясь в речном песке.

Игра в слова

Знаменитый и многими любимый Владимир Владимирович в данном романе с упоением и, наверное, в очередной раз покажет свое чересчур старательное умение владеть словом, плести изысканные словесные кружева, когда некоторые словосочетания и изящные выражения хочется смаковать раз за разом и любоваться ими вслед за автором. Недаром ещё с детства он усердно оттачивал это умение, упражняясь в крестословице.

В этом кроется несомненный плюс его текстов, порой равно завораживающих и отталкивающих одновременно от обилия и изысканности метафор и прочей мишуры, которая безусловно важна, но за нею же и теряется всё остальное.

В

попытке автобиографии, и дерзновении «пересочинить» ее...

автор умело огибает острые углы, выкладывая перед нами причудливый узор своей жизни согласно абсолютно собственному видению и прихоти, заштриховывая неровности, сглаживая шероховатости, незаметно подправляя, приглаживая и прилаживая одно к другому в стремлении создать удивительную картину упоения жизнью, не омраченного ни чем детства, полного любви и неги, любящих родителей и сладостных воспоминаний, где-то выдавая желаемое за действительное и в итоге остается ощущение такой приторной, но абсолютно ненужной сладкой ваты в красивой обертке, когда от сладости аж скрипит на зубах и подташнивает.

По ходу всей этой умопомрачительной словесной игры вдруг невзначай мелькнет, прорвется наружу внутренняя злоба или давно затаенная, но до сих пор не изжитая обида на чьи-то оброненные слова, когда автор и сквозь годы при случае не прочь подопнуть того, кто ему не по нраву, не по вкусу, чьи слова, интересы и, может, действия не соотносятся с его настроем, не соответствуют его собственному представлению, в первую очередь, о себе самом, и о жизни тоже.

Тут не позавидуешь Фрейду, чье учение писателю не по вкусу и он использует любую возможность так и эдак заклеймить того позором ....Хотя, казалось бы, совершенно разные области интересов, никак не пересекающихся.

И в итоге призрачная красота слов истаивает как дым, оставляя после себя горький осадок от авторского самолюбования, снобизма и душевной чёрствости, прекрасной и умелой игры в слова, причудливой картинки разрозненных эпизодов и незначительных деталей, в которых не стоит искать особых подробностей. Наслаждайтесь тем, что есть.

Флэш-моб: "Урок литературоведения". Урок №85
СиВ. Поход за электричеством и огнем №2 .

Другие берега Владимир Набоков

"Другие берега" - это мемуары Владимира Набокова. Книга как мед - обволакивает все вокруг и заполняет собой, узнаешь всю глубину души автора. Эта книга написана с целью сохранить все воспоминания о родине, впитать в себя все возможное, подарить вечную жизнь всему, что так дорого автору - посредством написанного.
Большая часть книги - это воспоминания и грезы о детстве в России. Автор описывает свой дом, самых близких родственников, родителей, вспоминает всех учителей и воспитателей. Особенную роль в его жизни занимает увлечение бабочками, и он очень гордится, что открыл много видов - этим оставив свое имя навсегда в истории.
Значительная часть книги уделена первой любви, которая стала сюжетом автобиографической книги "Машенька" (которая, по моему субъективному мнению - очень трогательная и печальная).
У Владимира Набокова было очень-очень обеспеченное детство - многочисленные путешествие в Европу, знание многих языков, слуги, личные водители и дворцы. В заключительной части книги, мы видим большой контраст с его жизнью после вынужденной эмиграции в Европу - бедная и не комфортная жизнь при Кембридже, отсутствие постоянной работы и дохода.
Трагическая история семьи - побег из России, потеря всего имущества, бедное существование скитания по Европе, смерть отца - все описано Набоковым вскользь.
Мемуары заканчиваются, когда автор и ему семья (жена, сын) - садятся на корабль, который отплывает в Америку.

Вся книга пропитана тоской о родине, куда, со слов Набокова, он так и не вернулся.

Гипертрофированная тоска по детству

Балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!

О главном (для меня)
Удивительно кстати пришлись мне мемуары Набокова, дополнив богатым материалом ощущение, какое-то время во мне вызревавшее: ощущение, что детство - единственное настоящее время в человеческой жизни, время накопления той базы, которая затем будет тратиться или прирастать, как кому повезёт, но, в любом случае, останется самым важным из случившегося от рождения до смерти. И это именно ощущение, а не мысль, потому что как мысль это, конечно, и спорно, и старо - даже шуточка такая есть бородатая: "Если в детстве у тебя не было велосипеда, а теперь у тебя есть Бентли, то всё равно в детстве у тебя велосипеда НЕ БЫЛО!" Но одно дело - облечённая в слова мысль, и совсем другое - ощущение, глубокое такое чувство, что дело обстоит именно так, уверенность на эмоциональном уровне. В последнее время всё больше свидетельств складываю в эту копилку, и вот теперь "Другие берега" стали очень серьёзным вкладом. Достаточно взглянуть на структуру этого произведения, на то, какое место уделено первым годам жизни, и какое - всем последующим. Самое малое воспоминание из детства для писателя оказывается сверхценным, он подробно и дотошно восстанавливает эти пропитанные светом картины, так подробно, что остаётся лишь гадать, что из этого он действительно помнит, а что придумывает - здесь либо феноменальная память, либо, может быть, опора на какие-то дневниковые материалы, либо свободный полёт фантазии, латающий прорехи в прошлом. В любом случае, детство занимает львиную долю "Других берегов", и ни одна его деталь не кажется лишней, будь то объёмы гувернантки-француженки или цвет скатерти на дачном столе. Последующие же годы, начиная с "бестолковой юности", в противовес гипертрофированному детству, сжаты и заархивированы, им уделяется совсем мало места, автор начинает использовать формулировки в духе "последующие двадцать лет прошли там-то". Было бы странно предположить, что писателю просто надоело писать и он решил завершить книгу кое-как. Просто настоящих, основополагающих событий оказалось намного меньше во взрослой жизни, память не возвращается к ним снова и снова, не из них прорастают ценности человека, представления о мире, увлечения и интересы. Это неравновесие детства и всей последующей жизни, неравновесие, в котором явно перевешивает детство, говорит о многом - и не только по отношению к самому Набокову. Интересно, что под конец он вновь сосредотачивается на детских годах - но теперь это годы его собственного ребёнка.

Недавно читала статью о том, как важно ребёнку в самом начале жизни познать, что такое "изобилие": горстями отправлять ягоды в рот, плескаться в щедрой воде больших водоёмов, видеть бескрайние луга с неисчислимыми цветами, и конечно, получать неограниченную родительскую любовь - чтобы поверить в доброту и щедрость мира. И сейчас, дочитав "Другие берега", думаю, какая же огромная ответственность лежит на родителях, сколько им нужно потратить сил, чтобы одарить своего ребёнка верой в мир и в самого себя, построить для него сокровищницу и так наполнить её, чтобы богатства хватило на всю жизнь... Если из детства черпать совершенно нечего, и вместо источника сил оно становится проблемой, вряд ли это вообще когда-нибудь можно исправить.

И очень интересной в таком разрезе оказывается тоска по Родине, о которой Набоков неоднократно упоминает. Сам он пишет, что тоска по Родине для него - это просто гипертрофированная тоска по детству. Не знаю, правильно ли я понимаю его мысль, но к себе я отношу её так: для меня дом моих родителей, в котором я выросла - это место, где в моей душе воцаряется мир. Если бы я потеряла возможность возвращаться в этот дом, бродить по этим сосновым лесам, посещать знакомые тропки, о которых я точно знаю, где всегда вырастают голубые незабудки, где каждое лето бывают непересыхающие лужи, где собираются кормиться белые бабочки - уверена, я горевала бы об этом всерьёз. Да, сейчас я бываю там редко, но у меня всегда есть возможность вернуться на несколько дней, и это - как надёжный лагерь. С удовольствием исследуешь окрестности и совсем не торопишься назад, но мысль, что это "назад" всегда есть, согревает. А если бы у меня отобрали такую возможность, если бы и путь был закрыт, и самих этих мест почему-то не стало бы? Возможно, тогда чувства Набокова стали бы мне понятнее. "Малая родина" становится чем-то большим, чем книжное понятие.

Ну и по мелочи
Если же закруглиться с этими общими словами и поговорить о самой книге... Во-первых, она превосходно написана, другого я и не ждала от Набокова, и даже не считаю нужным долго на этом останавливаться. Во-вторых, меня восхитил образ матери писателя - пожалуй, ярче всего запомнилось, как хорошо она понимала важность иллюзий для человека и как готова была эти иллюзии поддерживать, если они способствовали счастью или покою. История со старым родственником, ради которого она замаскировала комнату в своём доме под его спальню в Ницце, чтобы он мог умереть счастливым, тронула до глубины души. В-третьих, всегда интересно находить связи между творчеством писателя и его биографией, а тут сам автор щедро подкидывает эти связи. В-четвёртых, больше всего меня впечатлило желание писателя подвести свою жизнь к единому знаменателю, нарисовать её такой же осмысленной, как жизнь какого-нибудь литературного персонажа. Набоков ищет связи между случайными, в общем-то, событиями, составляет их в ряды, подобные музыкальной теме или силлогизму, как будто верит в творческие способности Судьбы. Эта новеллизация собственной жизни завораживает, какой бы спорной она не казалась.

Отвратить от "Других берегов" может категоричность Набокова, уничтожительными отзывами отзывающегося обо всех, кто ему не нравился. Думаю, это просто не стоит принимать близко к сердцу (что, впрочем, нелегко, когда язвительный писатель проходится по кому-то, кто нравится тебе). Ну и лично меня немного покоробило, когда посреди повествования, ведущегося от третьего лица, вдруг возникла какая-то "ты", и автор стал обращаться к ней, не пояснив читателю, о ком вообще идёт речь и почему этот человек так внезапно возник. Конечно, быстро становится понятно, что "ты" - это жена писателя, но осадок остаётся.

...как слово наше отзовётся
Думаю, я не единственный человек, которого эта книга вдохновила сходить наконец-то в музей Набокова на Большой Морской. :)

"Позвольте представиться, Набоков"

Человек всегда чувствует себя дома в своем прошлом

Разноцветная невесомая бабочка горделиво присаживается на пунцовую розу, кажется ещё больше покрасневшую от прикосновения крохотных лапок... Мягкий летний ветерок приветливо овевает лицо, осторожно играет волосами, словно перебирая их пальцами. Послеполуденное солнце щедро изливает на землю свои лучи, а ажурная тень от листвы деревьев приманивает отдохнуть, замедлить шаг и опуститься на удобную скамейку в парке. И тогда, предвкушая очередную порцию восторга, можно достать книгу и нырнуть в увлекательное путешествие пассажиров "Дункана", например. Или вытащить из сумки "вязание" и заняться любимым делом, монотонно постукивая крючком, сделанным из палочки, наматывая на него нитки-травинки. Почему нет? Ведь, когда ты в мире детства, волшебство случается исключительно часто, поражая масштабом своих возможностей.
Обычная квартира становится средневековым замком, расширяя свои границы под взглядом ребёнка. Улица за окном моментально заполняется напоминающим безе или крем на торте вовсе не холодным, а сладким снегом - оживают не дремлющие мечты, возникают дорогие сердцу фигуры людей, сказочные из книг или вполне себе реальные...
Вот гуляют невиданные звери, прирученные лишь тобой, вот двери в Нарнию, а слышите? бууум - настенные часы двенадцать раз отрицают иную судьбу для Золушки. Детскую фантазию не остановить.

Краткость таких мгновений множится, собираясь в часы, которые наверняка будешь перебираешь потом, словно бусины на чётках. Ощущение счастья заполняет ребёнка целиком. Оно не совсем осознанно, но уже почти привычно. И главное, беззаботная и наивная, но такая крепкая вера в то, что ничего никогда не изменится, никто не уйдёт, всё останется как есть, бежит по его венам вместе с кровью.

Плёнка на кассете памяти неслышно крутится где-то там, в глубине тебя, старательно фиксируя краткую, нет, безграничную пору детства. Чтобы впоследствии превратиться в воспоминания, балуя своим уютом и покоем. Огорчая своей отчаянной невозвратностью.

Пора детства - это верное пристанище души, её уютный дом, куда возвращаются мысли взрослого человека, где хранится всё самое лучшее, то, чему не может быть срока давности. Что никогда не поблекнет. Что бесценно. Великий писатель ты или самый обыкновенный человек, у тебя непременно найдётся что рассказать внимательному слушателю, чем поделиться, о чём пожалеть.
Набоковская автобиография не имеет чёткого контура, в ней нет стремления составить собственное жизнеописание. Только дымка иногда совершенно разрозненных воспоминаний, чрезвычайно важных для автора. Взмах крыла бабочки... Газовый шарф, плывущий по волнам воздуха, по волнам памяти Набокова... Трепетные ощущения от красоты заснеженной аллеи - всё невесомо, едва касаясь хрупкими буквами листа... Грозные, грузные исторические события пропущены через окуляры писателя, и неважно как оно было на самом деле, ведь перед нами воспоминания конкретного человека, его взгляд на историю, задевшую/раздавившую/а возможно едва коснувшуюся рукавом рукава...
Родители и воспитатели, школа, увлечения и первые влечения к девочке - подробно, но словно бы на пуантах двигается перо Набокова по бумаге. Зачитаться можно его стилем, влюбиться в эту тягучую образность, в случае, если вы ещё не влюблены.

Податливо вертится колёсико, бежит-шуршит плёнка, расцветают диковинные букеты Набоковских фраз... Слушал бы дальше, слушал ещё, слушал, слушал....

Прочитано в Клубе Последний романтик

Воспоминания, сотканные из полупрозрачных нитей

Я был в состоянии человека, который, только что потеряв нетребовательную, нежно к нему относившуюся старую родственницу, вдруг понимает, что из-за какой-то лености души, усыпленной дурманом житейского, он как-то никогда не удосужился узнать покойную по-настоящему и никогда не высказал своей, тогда малоосознанной, любви, которую теперь уже ничем нельзя было разрешить и облегчить. Под бременем этой любви я сидел часами у камина, и слезы навертывались на глаза от напора чувств, от разымчивой банальности тлеющих углей, одиночества, отдаленных курантов, – и мучила мысль о том, сколько я пропустил в России, сколько я бы успел рассовать по всем карманам души и увезти с собой, кабы предвидел разлуку.

Пожалуй, такую автобиографию мог написать только Набоков. Это не сухой рассказ с достоверными фактами, точными датами и до мельчайших подробностей восстановленным историческим фоном. Это наброски, зарисовки, что-то столь тонкое и легкое, что сложно удержать в памяти. После прочтения не остается фактов, остаются ощущения, запахи, вкусы. Это жизнь, которую человек не стремиться рассказать читателю, это жизнь, воспоминания о которой он хочет сохранить только для себя. Найденный на пляже красивый осколок, лента в волосах маленькой подружки-француженки, лукошко грибов, собранное матерью, звук туго накачанных велосипедных шин, утаптывающих лесную дорожку в именье под Петербургом.

Рассыпанные как маячки по тексту памятные моменты могли бы быть неинтересны читателю - человеку, непосвященному в те события и не знающему тех людей. Возможно, если бы не одно «но». Как же это написано! Это как изысканный праздничный обед с бесчисленной переменой блюд. Нельзя объедаться, надо пробовать, вкушать, смаковать, возвращаться к полюбившимся строчкам и вертеть их на языке, давая проникнуть внутрь тебя. Выписывать цитаты бесполезно, пытаться передать ощущения от чтения невозможно. Это одна из тех редких книг, которую я не буду задвигать в дальний угол шкафа, ее можно в любой момент, когда захочется снова пережить это удовольствие от изысканно написанных строчек, просто достать, открыть любую страницу, надкусить-прочесть несколько подглав и снова отложить, дабы не объесться.

Все тихо, все околдовано светлым диском над русской пустыней моего прошлого. Снег – настоящий на ощупь; и когда наклоняюсь, чтобы набрать его в горсть, полвека жизни рассыпается морозной пылью у меня промеж пальцев.

Прочитано в рамках игр:
"Игра в классики" 1/5
"Школьная вселенная" доп №8
и клуба "Последний романтик ЛЛ"

Отдельный привет Ланочке Lanafly , составившей мне компанию)

Маленькая книга о большой жизни

Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями.

Если бы вам пришлось писать автобиографию, на скольких страницах уместилась бы ваша жизнь?

Я задавалась этим вопросом, прочитав "Автобиографию" Агаты Кристи, и задаюсь этим вопросом повторно, перечитав "Другие берега" Набокова.
280 страниц - таких наполненных, таких многоцветных, таких глубоких. 280 страниц, в которых хотелось погружаться с головой и тонуть, тонуть, дать каждой клеточке пропитаться каждой буквой. 280 страниц, на каждой из которых хотелось закрыть глаза и видеть жизнь автора его же глазами: прогуляться по родовому имению Выра под Петербургом, где в старом парке росли грибы, которые так любила в одиночестве собирать мама; услышать крики крестьян, что подбрасывали в воздух своего барина в знак благодарности; проследить за полетом первой пойманной бабочки, которая отказалась умирать в запертом шкафу; поиграть с таксой - правнуком чеховских Хины и Брома, между прочим; следить, как качается на волнах греческое судно с ироничным названием "Надежда", на котором семья Набоковых покидала захваченный большевиками Крым; переживать из-за несостоявшейся дуэли отца, жизнь которого годы спустя забрала пуля, выпущенная в спину; познакомиться с немецким студентом, коллекционировавшем снимки казней, что так любовно делались им самим по всей Европе, и который так жаждал сфотографировать самоубийство друга, но тот (подлец!) захотел еще пожить.
Жизнь Набокова - это причудливая галерея образов и лиц, коими автор в итоге напитал свои книги.
В прошлый раз я сделала ошибку - прочитала автобиографию прежде всего, решила, что, познакомившись с автором, смогу разглядеть в его творчество нечто, скрытое от глаз непосвященного. Я ошиблась. Корни проще проследить, если видел расцвет творчества писателя целиком.
В этот же раз я имела удовольствие находить параллели между сюжетами и персонажами выдуманного автором мира и событиями и людьми из мира реального. Я узнала, например, что Аннабеллу (первую любовь Гумберта Гумберта) в реальности звали Колетт, она была хрупкой девочкой с темными кудряшками и на руках ее были синяки от щипков жестокой матери. А прообразом Машеньки (саму книгу, к слову, автор называет "неудачной") была некая Тамара, тоска по которой в воспоминаниях Набокова прочно сплелась с тоской по утраченной родине.
На протяжение всей книги я испытывала некое чувство сродни дежа вю - узнавала целые сцены из "Отчаяния", "Защиты Лужина", "Лолиты", "Машеньки" и это, по непонятным причинам, было чертовски приятно :)

В целом же описать книгу можно одним лишь словом - образы. Образы, образы, образы...
В "Куколках" Джона Уиндема группа детей могла телепатически обмениваться картинками-образами, которые полностью вытесняли необходимость слов. Читая "Другие берега" я поняла какого это - общаться при помощи таких вот образов-картинок, ведь именно их неустанно посылает Набоков со страниц автобиографии, с бесконечной любовью и гордостью похваляясь своим прошлым.

Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок (балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!)

Я обязательно перечитаю эту книгу еще раз сразу после того, как прочту все работы Набокова, чтобы снова испытать это прекрасное чувство дежа вю - целые строки, украденные из собственного прошлого, призванные вдохнуть жизнь в обитателей книг.

Книга прочитана в рамках игры Назад в прошлое! тур #32

Не желая никого обидеть, признаюсь сразу, В.В. Набоков - не мой писатель. Я бесспорно признаю его талант, но сердце моё он как-то не трогает. Кроме того автор всегда казался мне человеком надменным и холодным, ничего не зная о его жизни, я чувствую это по его текстам, и сами тексты воспринимаю, как его же коллекции бабочек - прекрасные, но сухие и чуждые мне в своей красоте. Повторюсь, так как преданных поклонников у Владимира Владимировича много, а я никого не хочу задеть, это моё сугубо субъективное впечатление.

Лишь однажды автору удалось растрогать меня до слёз, и был это самый первый его роман, первый и для него и для меня. Конечно, это, до сих пор нежно любимая мною, "Машенька". В этой писательской пробе пера, которую сам Набоков назвал довольно неудачной, я ощутила такую щемящую тоску по ушедшей России, той дореволюционной России, в которой навсегда остались его счастливые детство и юность. Всякий раз, когда автор возвращал своего героя в те далёкие годы, в воспоминаниях его было столько трепетности и теплоты. Словесные образы на страницах книги ожили для меня, и в каждом из них я почувствовала такую искренность, что невозможно было не расплакаться. А вспомнила я об этом потому, что эта книга воспоминаний тоже о царской ещё России, и о сначала маленьком, а потом молодом Владимире Набокове. И в ней я обнаружила прежние, когда-то так растрогавшие меня, отголоски "Машеньки", отголоски первой неудавшейся любви.

Здесь автор говорит не о посторонних ему людях, которых он, кажется, не слишком любит, хотя ему ничего не стоит проникнуть в их души, а о себе самом, о своих близких, о том, что было ему очень дорого. Мне, может быть, было даже чересчур автора. Это ни в коем случае не недостаток книги. Просто мне в первую очередь хотелось почитать что-нибудь именно о дореволюционной России, а это в большей степени оказалась автобиография. Я же предпочитаю читать автобиографии только тех личностей, которые, действительно, много для меня значат, и Набокова нет в этом списке. Но о том, что прочла "Другие берега" ничуть не жалею. Книга оказалась полезным для саморазвития и приятным чтением. К примеру, я даже не догадывалась насколько выдающейся была семья Набоковых, сколько там знаменитых предков. Приятным сюрпризом стало то, как подробно В.В. остановился на любимой книге моего детства "Всадник без головы". Кроме того, он так описал своё увлечение бабочками, что даже меня удалось заинтересовать на какое-то время, не то чтобы я перестала испытывать неодобрение к подобного вида коллекциям, но всё же. Тронули его истории о маленьком сыне, хотя к царской России это совсем никакого отношения не имеет, так как в те времена Набоковы жили уже в Европе.

Сложнее всего было оценить книгу, подобное произошло со мной впервые, и я заколебалась. Ведь это не художественная литература, а личные воспоминания, хотя прежде мне это совсем не мешало. Я не раздумывая оценила автобиографии Агаты Кристи, Чарли Чаплина, Стивена Фрая и Ингрид Бергман, а тут задумалась. Но в конце концов решила всё же не отступать от принципа выставлять оценки любой книге, исходя исключительно из того насколько она мне понравилась или не понравилась.

За своет спасибо Julia_cherry !

Как прикажете писать рецензию на автобиографию? Никогда этого не делала и понятия не имею, как. Разве что с т. зр. непосредственного участника (не путать с наблюдателем). Да, за три последних дня я прожила целую жизнь длиною в 40 лет. Пытаться пересказывать ее бессмысленно и бесполезно, т.к. никто не сделает этого лучше самого Набокова. Но я могу определить вехи этого пути, изобилующего в равной степени как спусками, так и подъемами. Могу, но не буду. Оставляю эту привилегию Википедии. Поскольку я не энциклопедия и не справочник, надо мной не довлеет критерий полезности, и я могу позволить себе вольный полет (а если в нем все-таки обнаружится чуть-чуть путного и чуть-чуть дельного, это и будет моей сатисфакцией).

Беря данную книгу в рамках флешмоба «Нон-фикшн», я, конечно, немного схитрила, рассчитывая отдохнуть от всякой научной, философской премудрости. Не знаю, что меня настроило на подобный лад, потому что никаких предпосылок к легкому чтению по моему опыту не наблюдалось. И, принимаясь за Набокова, я должна была понимать, сколь наивно это мое желание бездумного досуга на скорую руку. Отдыхать мне не пришлось, и сейчас у меня в голове волшебная мешанина из образов-вспышек. Отчасти, причиной тому мое замутненное от постоянного недосыпа сознание, а отчасти, сам набоковский текст, обладающий тестообразной структурой. Здесь тебе некогда расслабляться и отвлекаться. Здесь тебе всегда нужно быть на пределе собранности и внимания, чтобы во всех этих словесных перелесках не затеряться. Поэтому все, что мне остается, это вывести и вычислить состав того удивительного содержимого, что я заглатывала большими деревянными ложками, красивыми, звонкими, стилизованными под старину. Перечисляю ингридиенты:
- Это уже не бесплотная тень, но вполне осязаемая фигура. Она приблизилась настолько, насколько это возможно, переправляясь по туннелю времени и пространства навстречу своему читателю. А сейчас я скажу высокопарную фразу (даже две; вы уж меня не ругайте за это): раньше по книгам я знала его как писателя, теперь же, мне кажется, узнала и как человека. И почему-то мне верится, что все это очень правдиво, без ширмы и без налета.
- Это не стандартный набор-сухпаек по схеме: «родился-учился-женился». Здесь все на удивление личностно-переживательно-эмоций-мыслей-описательно. Кроме того, нетипична и цель автобиографии, которая заключалась в том, чтобы «описать прошлое с предельной точностью и отыскать в нем полнозначные очертания, а именно: развитие и повторение тайных тем в явной судьбе». Судьбе, которая развивалась по спирали, или согласно гегелевской триаде, тезис (в России) которой раскрывается перед нами весьма масштабно, антитезис (в Европе) - намного меньше, а синтез (в Америке) предстояло изобразить уже другим.
- Это царство детских и отроческих воспоминаний (тот самый тезис).
- Это семья и бабочки, много-много бабочек (счастье).
- И наконец, это неизбывная, трепетная и пронзительная тоска по родине, потеря которой была равнозначна то потере возлюбленной («Машенька»), то утрате детства (самого совершенного и гармоничного времени).

Может кому-то это покажется приторным, а для меня, элементы смешались в нужных пропорциях. Так пускай, по прочтении я не выбираюсь из книги, заваленная грудой неизвестных ранее фактов (кому это нужно). Зато осталось ощущение. Ощущение чего-то очень личного, открытого, живого и настоящего.

P.S. А на языке басков бабочка – «мизериколетея». Как сложно, но как красиво. Не правда ли? Прямо как шахматные композиции – то, ради чего наш автор «загубил столько часов, которые тогда, в наиболее плодотворные, кипучие годы, беспечно отнимал у писательства».

P.P.S. Интересно, что бы сказали фрейдисты по поводу страсти Набокова к энтомологии? Те, кого он так люто не...любил (единственное, что вызвало недоумение).

Прочитано с удовольствием в рамках флешмоба "Нон-фикшн".

Что же такое делается, люди, писателя этого я не люблю и все время его читаю? Как понять? Где логика? Может быть, хватит этого лицемерия? Самообмана? Липкой лжи? Уже признаться себе в вытесненной страсти, в тайном обожании к Набокову, и упасть в его бумажные объятья?
С головой.
Может быть, и надо упасть. Зарыться в милые буквы и прикрылся дорогой обложкой. Фигурально говоря. Или что-нибудь в этом роде. Да только книга его мне опять не понравилась. В очередной раз – ни уму, ни сердцу.
Однако знаете, Набоков все-таки нужен.
И вот почему.
«Другие берега» – книга, которая настраивает вкус к слову. Как настройщик музыкального инструмента дает нам возможность извлекать из него красоту звука, так Набоков помогает родиться красоте слова. Приведу пример. Вот еду я в троллейбусе. Было это несколько дней назад. Грязища везде страшная. Серость мира. У людей лица – не приведи Господь. Лужи талого снега, занесенного с улицы, почти по колено. И можно было бы сказать на это в сердце своем: «Ну и срань господня! Твою мать!» Но не это я сказал. Отнюдь. Я же слушал в телефончике Набокова. Он царил в моей голове и крутил там эстетические колки. В сердце своем сказал я следующее: «Пусть по полу взад и вперед катятся темные струи печально-талой воды, а пассажиры в прилив робко отводят ноги. Пусть будет зима. Все это: и пассажиры, и струи, и «осторожно, двери закрываются» голосом артиста Герасимова – тихая поэзия города моей юности».
Вот так.
Сказал и обвис на поручне.
А Набоков все накручивал про своих бесконечных жирных гувернанток, гувернеров, учителей рисования, про своих бабочек, бабочек, бабочек. Короче, про то, что может быть интересно одному только Набокову. И его лечащему врачу. Смаковал свои детские эмоции, мусолил, рассусоливал. А я смотрел на струи «печально-талой» воды и вдруг подумал, что может быть, бабочки в моем животе – это любовь к тебе.
Фигурально говоря.
Не спрятаться, не скрыться?