Другие берега

Ну какой всё-таки типчик это Набоков — не могу подобрать другого такого точного слова, чтобы его описать. Насколько он мне люб временами, как писатель, настолько он мне неприятен, как личность. И "Другие берега" в этом деле наиболее показательны.

Неудивительно, что Набокова так привлекают бабочки. Такие красивые и лёгкие, порх-порх кружевными крылышками, как и речь автора, а присмотритесь к ним вблизи — жуть берёт. Меня, по крайней мере. Волосатые лапки, мохнатое дрожащее тельце, трепещущий жадный хоботок, уродливые глазки и общая несуразность и нелепость всех омерзительных членов.

Попробую хотя бы немного упорядочить впечатления. Начнём с того, что Набоков обещает нам автобиографию. Чем автобиография отличается от беспристрастной биографии, написанной другим человеком? Правильно, тем, что об авторе куда больше будет говорить выбор фактов из своей жизни, чем сами эти факты, потому что выберет он их очень с замыслом. Замысел Набокова действительно немалый, потому что он собственную жизнь нехило так ограняет и карамелизирует. Уж так у него всё гладко, ловко, складно, миллион совпадений, описываются, в основном, только те вещи, которые он уже по чайной ложечке скормил героям другим своим произведений, вот Лужин угадывается, а вот другой роман... И сразу не веришь. Ну да ладно, допустим, что Набоков родился под магической печатью, так что его жизнь в отличие от простых смертных, действительно развивалась по законам романа. Но на первых же страницах он обещает нам полноценную автобиографию нескольких десятков лет... А на деле выдаёт подробное "пошаговое" детство, скудную юность и... Чпок! Про взросление, становление личности, зрелые годы ни-че-го. Откуда появляется жена, как её зовут, зачем он так расстилался перед читателем, обращаясь к нему, а потом пишет ей ты, да ты, как будто только она и читает? Нет, такая задумка совсем не к автобиографии относится, получите пять страниц про бабочек и всего пару строчек про взрослые годы.

Повествование о детстве ползёт довольно подробно, вот только главный герой этого детства не слишком настоящий. Набоков успел его изрядно подправить, обрезать сухие ветки, подкрасить яркой краской блестящие побеги, так что в итоге получился не живой человек, а всего лишь литературный персонаж. Снобёныш, который презирал этот ваш мейнстрим ещё до того, как презирать мейнстрим стало мейнстримом. Его желание подчеркнуть собственную уникальность, необычайность, одухотворённость и т.д. настолько явная, что уже неприлична. Даже если он действительно уникальный товарищ, то к чему такое почти подростковое самоупоение? Да и кичиться-то особенно нечем. Собственной гениальностью в использовании языка? Очень спорный вопрос. Мне, например, при всей ловкости некоторых конструкций постоянно бросается в глаза абсолютная големоподобность других (пример из Лужина: «после третьего совка в карман» – в том смысле, что он попытался засунуть в карман предмет). Иногда даже кажется, что он специально ворошит словарь в поисках каких-то полузабытых но звенящих словечек, которые потом начинает употреблять как можно чаще, чтобы подчеркнуть этакую дворянскую упадническую направленность. Слово «зыбь», к примеру, возникает в тексте «Других берегов» не менее пяти раз, это и зыбиться, и зыбелька, и сама зыбь, и что-то там ещё. Просто потому что – ну вслушайтесь, ну какое словцо ввернул, м? Есть всё-таки в нём тот момент, про который Аствацатуров говорит, что Набоков сам себя сделал классиком.

Отношение к другим людям и склонность бросаться какашками в «Других берегах» тоже ярки. Зигмунда Фрейда Набоков не любит. Казалось бы, ну и не люби ты его на расстоянии (что, кстати, Набоков частенько делал, когда видел талантливого конкурента – всеми силами игнорировал его существование, ничего не говорил и не писал про автора, при этом пристально следя за творчеством). Но нет! Фрейд не конкурент, поэтому можно над ним всячески изгаляться, слава богу, что блогов тогда не вели. Я не считала точное количество, но упоминание Фрейда и учеников в тексте романа как минимум четырехкратное. И каждый раз лестные эпитеты: кретины, шарлатаны, гнилые мозги фрейдистов. Поневоле задумаешь о том, не стоит ли по Фрейду толковать такую ярую нелюбовь к Фрейду?

А ещё лично мне было немного жутковато читать про питерские годы Набокова. Раньше как-то географические привязки колыхали во мне только малую толику узнавания, а тут оно разворачивается во всей красе. Учебное заведение на Моховой — соседняя улица. Сидели на ажурных лавочках в Таврическом саду — так вот же он, выходишь из подъезда и видишь его слева. Почему-то это именно страшноватый эффект даёт, как будто рядом бродят призраки.

Что в итоге? Читать был скучновато, местами неприятно, но… Очень нужно. Если хочешь читать Набокова, то «Другие берега» незаменимы для первоочередного чтения (а ещё лучше прочитать что-то на «свежую» голову, потом прочитать «Другие берега» и перечитать другие романы заново, замечая все те детали автобиографии, которые Набоков всё же решился привести в калейдоскопе произведения). Хотя, может, и только для меня, потому что мне нравится вдруг наткнуться в тексте на какую-нибудь связь, как нравится неожиданно находить красивые ракушки, копаясь в речном песке.

Игра в слова

Знаменитый и многими любимый Владимир Владимирович в данном романе с упоением и, наверное, в очередной раз покажет свое чересчур старательное умение владеть словом, плести изысканные словесные кружева, когда некоторые словосочетания и изящные выражения хочется смаковать раз за разом и любоваться ими вслед за автором. Недаром ещё с детства он усердно оттачивал это умение, упражняясь в крестословице.

В этом кроется несомненный плюс его текстов, порой равно завораживающих и отталкивающих одновременно от обилия и изысканности метафор и прочей мишуры, которая безусловно важна, но за нею же и теряется всё остальное.

В

попытке автобиографии, и дерзновении «пересочинить» ее...

автор умело огибает острые углы, выкладывая перед нами причудливый узор своей жизни согласно абсолютно собственному видению и прихоти, заштриховывая неровности, сглаживая шероховатости, незаметно подправляя, приглаживая и прилаживая одно к другому в стремлении создать удивительную картину упоения жизнью, не омраченного ни чем детства, полного любви и неги, любящих родителей и сладостных воспоминаний, где-то выдавая желаемое за действительное и в итоге остается ощущение такой приторной, но абсолютно ненужной сладкой ваты в красивой обертке, когда от сладости аж скрипит на зубах и подташнивает.

По ходу всей этой умопомрачительной словесной игры вдруг невзначай мелькнет, прорвется наружу внутренняя злоба или давно затаенная, но до сих пор не изжитая обида на чьи-то оброненные слова, когда автор и сквозь годы при случае не прочь подопнуть того, кто ему не по нраву, не по вкусу, чьи слова, интересы и, может, действия не соотносятся с его настроем, не соответствуют его собственному представлению, в первую очередь, о себе самом, и о жизни тоже.

Тут не позавидуешь Фрейду, чье учение писателю не по вкусу и он использует любую возможность так и эдак заклеймить того позором ....Хотя, казалось бы, совершенно разные области интересов, никак не пересекающихся.

И в итоге призрачная красота слов истаивает как дым, оставляя после себя горький осадок от авторского самолюбования, снобизма и душевной чёрствости, прекрасной и умелой игры в слова, причудливой картинки разрозненных эпизодов и незначительных деталей, в которых не стоит искать особых подробностей. Наслаждайтесь тем, что есть.

Флэш-моб: "Урок литературоведения". Урок №85
СиВ. Поход за электричеством и огнем №2 .

Другие берега Владимир Набоков

"Другие берега" - это мемуары Владимира Набокова. Книга как мед - обволакивает все вокруг и заполняет собой, узнаешь всю глубину души автора. Эта книга написана с целью сохранить все воспоминания о родине, впитать в себя все возможное, подарить вечную жизнь всему, что так дорого автору - посредством написанного.
Большая часть книги - это воспоминания и грезы о детстве в России. Автор описывает свой дом, самых близких родственников, родителей, вспоминает всех учителей и воспитателей. Особенную роль в его жизни занимает увлечение бабочками, и он очень гордится, что открыл много видов - этим оставив свое имя навсегда в истории.
Значительная часть книги уделена первой любви, которая стала сюжетом автобиографической книги "Машенька" (которая, по моему субъективному мнению - очень трогательная и печальная).
У Владимира Набокова было очень-очень обеспеченное детство - многочисленные путешествие в Европу, знание многих языков, слуги, личные водители и дворцы. В заключительной части книги, мы видим большой контраст с его жизнью после вынужденной эмиграции в Европу - бедная и не комфортная жизнь при Кембридже, отсутствие постоянной работы и дохода.
Трагическая история семьи - побег из России, потеря всего имущества, бедное существование скитания по Европе, смерть отца - все описано Набоковым вскользь.
Мемуары заканчиваются, когда автор и ему семья (жена, сын) - садятся на корабль, который отплывает в Америку.

Вся книга пропитана тоской о родине, куда, со слов Набокова, он так и не вернулся.

Гипертрофированная тоска по детству

Балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!

О главном (для меня)
Удивительно кстати пришлись мне мемуары Набокова, дополнив богатым материалом ощущение, какое-то время во мне вызревавшее: ощущение, что детство - единственное настоящее время в человеческой жизни, время накопления той базы, которая затем будет тратиться или прирастать, как кому повезёт, но, в любом случае, останется самым важным из случившегося от рождения до смерти. И это именно ощущение, а не мысль, потому что как мысль это, конечно, и спорно, и старо - даже шуточка такая есть бородатая: "Если в детстве у тебя не было велосипеда, а теперь у тебя есть Бентли, то всё равно в детстве у тебя велосипеда НЕ БЫЛО!" Но одно дело - облечённая в слова мысль, и совсем другое - ощущение, глубокое такое чувство, что дело обстоит именно так, уверенность на эмоциональном уровне. В последнее время всё больше свидетельств складываю в эту копилку, и вот теперь "Другие берега" стали очень серьёзным вкладом. Достаточно взглянуть на структуру этого произведения, на то, какое место уделено первым годам жизни, и какое - всем последующим. Самое малое воспоминание из детства для писателя оказывается сверхценным, он подробно и дотошно восстанавливает эти пропитанные светом картины, так подробно, что остаётся лишь гадать, что из этого он действительно помнит, а что придумывает - здесь либо феноменальная память, либо, может быть, опора на какие-то дневниковые материалы, либо свободный полёт фантазии, латающий прорехи в прошлом. В любом случае, детство занимает львиную долю "Других берегов", и ни одна его деталь не кажется лишней, будь то объёмы гувернантки-француженки или цвет скатерти на дачном столе. Последующие же годы, начиная с "бестолковой юности", в противовес гипертрофированному детству, сжаты и заархивированы, им уделяется совсем мало места, автор начинает использовать формулировки в духе "последующие двадцать лет прошли там-то". Было бы странно предположить, что писателю просто надоело писать и он решил завершить книгу кое-как. Просто настоящих, основополагающих событий оказалось намного меньше во взрослой жизни, память не возвращается к ним снова и снова, не из них прорастают ценности человека, представления о мире, увлечения и интересы. Это неравновесие детства и всей последующей жизни, неравновесие, в котором явно перевешивает детство, говорит о многом - и не только по отношению к самому Набокову. Интересно, что под конец он вновь сосредотачивается на детских годах - но теперь это годы его собственного ребёнка.

Недавно читала статью о том, как важно ребёнку в самом начале жизни познать, что такое "изобилие": горстями отправлять ягоды в рот, плескаться в щедрой воде больших водоёмов, видеть бескрайние луга с неисчислимыми цветами, и конечно, получать неограниченную родительскую любовь - чтобы поверить в доброту и щедрость мира. И сейчас, дочитав "Другие берега", думаю, какая же огромная ответственность лежит на родителях, сколько им нужно потратить сил, чтобы одарить своего ребёнка верой в мир и в самого себя, построить для него сокровищницу и так наполнить её, чтобы богатства хватило на всю жизнь... Если из детства черпать совершенно нечего, и вместо источника сил оно становится проблемой, вряд ли это вообще когда-нибудь можно исправить.

И очень интересной в таком разрезе оказывается тоска по Родине, о которой Набоков неоднократно упоминает. Сам он пишет, что тоска по Родине для него - это просто гипертрофированная тоска по детству. Не знаю, правильно ли я понимаю его мысль, но к себе я отношу её так: для меня дом моих родителей, в котором я выросла - это место, где в моей душе воцаряется мир. Если бы я потеряла возможность возвращаться в этот дом, бродить по этим сосновым лесам, посещать знакомые тропки, о которых я точно знаю, где всегда вырастают голубые незабудки, где каждое лето бывают непересыхающие лужи, где собираются кормиться белые бабочки - уверена, я горевала бы об этом всерьёз. Да, сейчас я бываю там редко, но у меня всегда есть возможность вернуться на несколько дней, и это - как надёжный лагерь. С удовольствием исследуешь окрестности и совсем не торопишься назад, но мысль, что это "назад" всегда есть, согревает. А если бы у меня отобрали такую возможность, если бы и путь был закрыт, и самих этих мест почему-то не стало бы? Возможно, тогда чувства Набокова стали бы мне понятнее. "Малая родина" становится чем-то большим, чем книжное понятие.

Ну и по мелочи
Если же закруглиться с этими общими словами и поговорить о самой книге... Во-первых, она превосходно написана, другого я и не ждала от Набокова, и даже не считаю нужным долго на этом останавливаться. Во-вторых, меня восхитил образ матери писателя - пожалуй, ярче всего запомнилось, как хорошо она понимала важность иллюзий для человека и как готова была эти иллюзии поддерживать, если они способствовали счастью или покою. История со старым родственником, ради которого она замаскировала комнату в своём доме под его спальню в Ницце, чтобы он мог умереть счастливым, тронула до глубины души. В-третьих, всегда интересно находить связи между творчеством писателя и его биографией, а тут сам автор щедро подкидывает эти связи. В-четвёртых, больше всего меня впечатлило желание писателя подвести свою жизнь к единому знаменателю, нарисовать её такой же осмысленной, как жизнь какого-нибудь литературного персонажа. Набоков ищет связи между случайными, в общем-то, событиями, составляет их в ряды, подобные музыкальной теме или силлогизму, как будто верит в творческие способности Судьбы. Эта новеллизация собственной жизни завораживает, какой бы спорной она не казалась.

Отвратить от "Других берегов" может категоричность Набокова, уничтожительными отзывами отзывающегося обо всех, кто ему не нравился. Думаю, это просто не стоит принимать близко к сердцу (что, впрочем, нелегко, когда язвительный писатель проходится по кому-то, кто нравится тебе). Ну и лично меня немного покоробило, когда посреди повествования, ведущегося от третьего лица, вдруг возникла какая-то "ты", и автор стал обращаться к ней, не пояснив читателю, о ком вообще идёт речь и почему этот человек так внезапно возник. Конечно, быстро становится понятно, что "ты" - это жена писателя, но осадок остаётся.

...как слово наше отзовётся
Думаю, я не единственный человек, которого эта книга вдохновила сходить наконец-то в музей Набокова на Большой Морской. :)

"Позвольте представиться, Набоков"

Человек всегда чувствует себя дома в своем прошлом

Разноцветная невесомая бабочка горделиво присаживается на пунцовую розу, кажется ещё больше покрасневшую от прикосновения крохотных лапок... Мягкий летний ветерок приветливо овевает лицо, осторожно играет волосами, словно перебирая их пальцами. Послеполуденное солнце щедро изливает на землю свои лучи, а ажурная тень от листвы деревьев приманивает отдохнуть, замедлить шаг и опуститься на удобную скамейку в парке. И тогда, предвкушая очередную порцию восторга, можно достать книгу и нырнуть в увлекательное путешествие пассажиров "Дункана", например. Или вытащить из сумки "вязание" и заняться любимым делом, монотонно постукивая крючком, сделанным из палочки, наматывая на него нитки-травинки. Почему нет? Ведь, когда ты в мире детства, волшебство случается исключительно часто, поражая масштабом своих возможностей.
Обычная квартира становится средневековым замком, расширяя свои границы под взглядом ребёнка. Улица за окном моментально заполняется напоминающим безе или крем на торте вовсе не холодным, а сладким снегом - оживают не дремлющие мечты, возникают дорогие сердцу фигуры людей, сказочные из книг или вполне себе реальные...
Вот гуляют невиданные звери, прирученные лишь тобой, вот двери в Нарнию, а слышите? бууум - настенные часы двенадцать раз отрицают иную судьбу для Золушки. Детскую фантазию не остановить.

Краткость таких мгновений множится, собираясь в часы, которые наверняка будешь перебираешь потом, словно бусины на чётках. Ощущение счастья заполняет ребёнка целиком. Оно не совсем осознанно, но уже почти привычно. И главное, беззаботная и наивная, но такая крепкая вера в то, что ничего никогда не изменится, никто не уйдёт, всё останется как есть, бежит по его венам вместе с кровью.

Плёнка на кассете памяти неслышно крутится где-то там, в глубине тебя, старательно фиксируя краткую, нет, безграничную пору детства. Чтобы впоследствии превратиться в воспоминания, балуя своим уютом и покоем. Огорчая своей отчаянной невозвратностью.

Пора детства - это верное пристанище души, её уютный дом, куда возвращаются мысли взрослого человека, где хранится всё самое лучшее, то, чему не может быть срока давности. Что никогда не поблекнет. Что бесценно. Великий писатель ты или самый обыкновенный человек, у тебя непременно найдётся что рассказать внимательному слушателю, чем поделиться, о чём пожалеть.
Набоковская автобиография не имеет чёткого контура, в ней нет стремления составить собственное жизнеописание. Только дымка иногда совершенно разрозненных воспоминаний, чрезвычайно важных для автора. Взмах крыла бабочки... Газовый шарф, плывущий по волнам воздуха, по волнам памяти Набокова... Трепетные ощущения от красоты заснеженной аллеи - всё невесомо, едва касаясь хрупкими буквами листа... Грозные, грузные исторические события пропущены через окуляры писателя, и неважно как оно было на самом деле, ведь перед нами воспоминания конкретного человека, его взгляд на историю, задевшую/раздавившую/а возможно едва коснувшуюся рукавом рукава...
Родители и воспитатели, школа, увлечения и первые влечения к девочке - подробно, но словно бы на пуантах двигается перо Набокова по бумаге. Зачитаться можно его стилем, влюбиться в эту тягучую образность, в случае, если вы ещё не влюблены.

Податливо вертится колёсико, бежит-шуршит плёнка, расцветают диковинные букеты Набоковских фраз... Слушал бы дальше, слушал ещё, слушал, слушал....

Прочитано в Клубе Последний романтик