Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
Мы ничего, по правде говоря, не знали друг о друге. Я не смогла бы вспомнить даже, на кого он учился, был ли женат раньше и как вышло, что он остался в своём Роду последним. И вместе с тем я знала о нём теперь вещи невероятно личные, — вроде того, что его внутренний голос говорит театральным хрипловатым басом, который получается у Ёши смешно и плохо. И он обо мне… тоже кое-что знал.
Наверное, наступит завтра — всё это забудется, смоется, выцветет, как старые фотографии, забытые на залитом солнцем столе. И сказанные слова покажутся глупостью, и вся эта замершая в янтаре времени непонятная, странная лунная ночь станет короткой, неловкой, нелепой. Я предвидела это, я всё это проходила, я всё это знала, — и тем ценнее были хрупкие мгновения случайной интимности, тем отчаяннее я цеплялась в кружевную вязь непрошеных слов и глупую иллюзию, что именно сейчас я кажется — всё-таки — может быть — не одна.
— Вы очень спокойны, — заметил он, внимательно меня разглядывая.
— А с чего мне нервничать?
— У вас дома найден расчленённый труп.
— Честно говоря, — я вздохнула, — я бы даже удивилась, если бы сегодня на меня не свалилась новая неприятность.
Честно говоря, я не отказалась бы сейчас от грога, — такого же обжигающе-крепкого, как тот, что пил утром Ёши. Но грога не было, был мутный сливочный суп и суховатая гречка с унылым шницелем, и всё это категорически отказывалось в меня лезть. Внутренности сжались в клубок и не желали принимать гостей.
Это что же теперь, — мне год нельзя будет курить? Даже больше года, я же приличная женщина, желаю своему ребёнку добра и, конечно, буду кормить грудью, как положено. Ну, зато у меня вырастут сиськи, должно же быть хоть что-то хорошее!
— Ты когда-нибудь видел змей?
Ксаниф продолжал любоваться своим чудовищем и с запозданием кивнул.
— И как же они ползают?
Выяснилось, что в таких подробностях Ксаниф змей всё-таки не видел, потому и сплетённые им чары были похожи скорее на «страдай в том направлении», чем на что-то более осмысленное.