Меланхоличная сказка о разрушении привычного мира, путешествиях во времени и одиночестве. Многогранный роман от Эмили Сент-Джон Мандел в духе "Облачного Атласа" Дэвида Митчелла. 1912 год. Восемнадцатилетний Эдвин Сент-Эндрю за ужином ссорится с отцом, после чего сбегает в Канаду. 1994 год. Двенадцатилетняя Винсент снимает загадочное видео в лесу недалеко от своего дома. 2020 год. После смерти Винсент, ее брат, ставший композитором, показывает это видео на своем концерте. 2203 год....
– Не удивляйтесь, но найти подходящего кандидата трудно именно по части внимательности, – сказала она. – Отвлекаемость – вот проблема.
Мы все еще мыслили категориями работы, труда. Впоследствии нас поразило, как же глубоко мы заблуждались.
«Тьма – это смерть, – говорил он себе. – Лес – жизнь после смерти».
…и мне довелось побеседовать с превеликим множеством людей о постапокалиптической литературе. Я слышала массу теорий об интересе к этому жанру. Некто предполагал, что причина в экономическом неравенстве, что, живя в несправедливом мире, мы стремимся все взорвать и начать с чистого листа…
После дикой красоты испытываешь потрясение, очутившись на опрятных, одомашненных улицах Виктории.
– Если мгновения из разных веков сливаются воедино, тогда эти мгновения можно представить как поврежденные файлы, Гаспери.
Если бы мы жили внутри симуляции, то как бы мы узнали, что это симуляция?
Есть слова, с которыми сталкиваешься всю жизнь, так и не зная их значения.
Вполне разумно предположить, что тревога переходит и в литературу, но эта теория не учитывает, что наши тревоги не новы.
Пандемия не приближается как война с грохотом канонады, что приближается с каждым днем, и вспышками бомб на горизонте. Пандемия наступает задним числом, путая все карты. Сначала пандемия далеко-далеко, а потом – сразу повсюду. Кажется, будто середины нет.
Заблудишься – погибнешь. Это очевидно. Здесь всюду погибель. Нет, неверно. Это место не гиблое. Оно равнодушное. Безучастное к тому, выживет он или сгинет. Лесу безразлично, какая у него фамилия, где он учился. Лес его даже не заметил.
– У вас есть тайна, – сказала она. – А у кого нет?
Тебе следует осознать то, что бюрократия – это организм, а первостепенная задача любого организма – самозащита. Бюрократия существует ради самозащиты.
Как биологический вид мы верим, что живем на пике, в кульминационный момент истории. Это есть в некотором роде самолюбование. Нам хочется верить в свою исключительность, что мы живем на излете истории, что сейчас, после тысячелетий ложных тревог, наконец-то, случилось худшее, мы дожили до конца света.
Его озарило понимание того, какой отныне может стать его жизнь – он может спокойно существовать, ухаживая за садом, и этого будет достаточно.
Если появится неопровержимое доказательство того, что мы живем внутри симуляции, то правильной реакцией на эту новость должно быть: «Ну и что с того?» Жизнь, прожитая внутри стимуляции, все равно остается жизнью.
Но вот что я ему не сказал: я чувствовал, будто без Талии я могу исчезнуть, испариться. Лишь я, пес да работы изо дня в день. Одиночество – недостаточно сильное слово. Опустошение.
Не обязательно быть злоумышленником, чтобы преднамеренно изменить ход времени. Достаточно поддатся минутной слабости. Буквально минутной. Под слабостью я понимаю человечность.
– Думаю, легко видеть несуществующие закономерности, когда теряешь кого-то.
Можно состоять в превосходном браке, и всё равно быть не в состоянии доверить супругу абсолютно всё.