– Кис-кис, – тяжело от возбуждения. – Ты хоть понимаешь, что я с ним что-нибудь сделаю? Ты это понимаешь? Больше всего он мучился, когда видел ее вместе с Владом. Видел ее улыбки ему, ее удовольствие от общения. Ее оживление от поцелуев или объятий. Каждый жест в сторону Реймана – удар хлыстом по сердцу. – Вадя, пожалуйста, отпусти. – Я тебя на руках буду носить. Все, что хочешь, для тебя сделаю, только уйди от него. – Сжал руками ее талию. – Не доводи меня до греха. Иначе я с ним что-нибудь...
Любовь — это единственное лекарство от скуки и единственное чувство, которое мы не в состоянии контролировать. Ни ее лица, ни ее формы. В ней сомнения и надежды, ожидания и несбывшиеся мечты; в ней смерть души и расцвет новой жизни, страстность обладания и воодушевленная самоотдача.
И самое сложное в любви — не превратить свои чувства в агонию.
Слоняясь по квартире, Чарушина перебирала не только свои вещи, но и в памяти воспоминания. Вот только старые вещи можно выбросить, а от воспоминаний, даже если они ненужные, раз и навсегда не избавишься.
Прощаться всегда тоскливо, даже если прощание обещает новую жизнь.
--...у тебя только два варианта. Или выйти за меня замуж…
— Или?
— Или стать моей женой. Выбирай.
Мужчины любят глазами? Ерунда. Можно смотреть на женское тело и признавать его красоту, но любовь никак не связана с сантиметрами на талии, а если связана, то это уже не любовь. Любя, невозможно выборочно возвеличивать отдельные качества. Любишь целиком и полностью. Каждую черту характера и каждый сантиметр кожи.
Тело любимой женщины — это не просто сексуальный изгиб от ягодиц до спины. Это запах, особенно сладкий в точке пульса, волосы разметавшиеся по плечам. Это внутренняя поверхность бедра, натянутая и напряженная, когда разводишь ей ноги, чтобы, наконец, войти в нее и утолить свой бешеный голод. Мужчина живет внутренними ощущениями, кожей впитав всю женственность и всю нежность своей любимой женщины. Он их запоминает руками, губами, изучив на ощупь и на вкус.
Любовь не меняет, любовь окрыляет и открывает. Человеку — что-то новое в себе. Человека — для других. Любовь учит жить со страстью первооткрывателя, с сердечным рвением и любопытством. Она убивает скуку бытия и рисует новые грани привычных взглядов.
Мужское влечение начинается с древнего и примитивного инстинкта оказаться внутри женщины.
— Вспомнила. Про коньяк. Вернее, про машину. Домой на такси поедешь, а завтра я к тебе приеду и машину пригоню.
— Да ни за что на свете. Я тебе машину не доверю, ты у нас право-лево путаешь. Сама угробишься и машину мне угробишь.
— Сынок, знаешь, что! — внушительно произнесла мать.
— Что?
— Главное, хер с хреном не путать, а право-лево можно!
— Я тебя поняла, сынок, — тихо сказала она, а потом громко и цветисто выругалась. Да так, что Вадим поперхнулся воздухом.
— Мама, ну что ты так ругаешься. Где твоя врожденная интеллигентность?
— Я ее, пожалуй, тоже в шкаф повешу, а то столько дерьма вокруг, боюсь, замарается!
— Вот свой ребенок появится — все поймешь. Тогда ты и мать поймешь, и отца, когда за каждый чих своего чада любимого трястись будешь.
Пока чувства бьют по сердцу хлыстом или простреливают пулей — живешь. Как перестанешь что-то чувствовать — считай, умер.
Бывают люди незаметные. Бывают люди, которые умеют вести себя незаметно. Шамрай ни к первым, ни ко вторым не относился. Даже если стараться будет, тихо не получится, энергетика у него бешеная, весь кипучий он, горячий.
Их время не измерялось днями календарными, часами и секундами, оно измерялось касаниями — жадными по горячей обнаженной коже, словами — громкими и до шепота, поцелуями — долгими, до искусанных губ. Матушка-природа не ошибается, все у нее правильно. Она не зря влюбленных слепыми делает: пока будешь по сторонам смотреть, думать да оглядываться, счастье свое потеряешь.
Клал я на всех… свое вето.
-- ...Вы голодные?
— Нет, — отвечаем в голос.
— Хорошо. Тогда есть не будем, будем закусывать.
— Вадим, ну где твоя врожденная интеллигентность? Ну что это такое? Что за выражения?
— Моя чего-чего? [...]
— Воспитанность твоя, говорю!
— В шкафу дома висит. Стараюсь пореже ее надевать, а то столько дерьма вокруг, боюсь, замарается.
— Что с ногой?
— Мозоль натерла. Думала, затусим сегодня в клубе, а тут вон беда какая.
— Мозоль? — удивилась Чарушина. — Ты еле ходишь!
— Вот так вот натерла! На всю ногу!
— Ну да, это ж моя Казакова: пить так пить, гулять так гулять, а если мозоль, то на всю ногу.
Обидно, когда больно, когда задевает. А когда не больно и не задевает — уже совсем не обидно.