Связь репродуктивной системы и легких подчеркивали викторианские медики, они считали, что в теле женщины матка и легкие являются чем-то вроде сообщающихся сосудов. Именно поэтому, говорили они, когда девочка зреет, матка и легкие начинают бушевать, что и приводит к чахотке. Некоторые врачи писали, что кровавый кашель является знаком: легкие отчасти взяли на себя функцию матки и теперь ежемесячное очищение происходит через них.
мне необходимо описать многие вещи. Чтобы почувствовать удовлетворение и сказать себе — теперь ты свободна от мертвецов
Они там, в пределах железной кованной ограды, словно в двухкомнатной квартире на шестом этаже за маленьким праздничным столом.
В некотором смысле текст строится по принципу живописи. Я накладываю слово за словом, и книга превращается в полотно.
мы должны были возвращаться домой к скучной бабке и майонезной заправке, коричневым занавескам и крошкам яичного желтка на клеенчатой скатерти
Когда меня спрашивают, зачем я пишу, я отвечаю, что письмо для меня - это безопасный способ почувствовать себя живой. Когда карандаш касается бумаги, а на экране появляется слово, я чувствую, что существую. Письмо - это тяжелая работа, и письмо имеет свойство исчерпывать свой ресурс. Когда я нахожусь одна и не пишу, я начинаю говорить сама с собой. Я издаю звук, чтобы услышать его и убедиться - я есть. В обоих случаях я произвожу речь.
Я лежу и чувствую, что место, где я есть, - это самое дно тяжелой долгой реки. Если погрузиться на дно реки, можно услышать, как вода в ней двигается и шлифует булыжники. Я лежу на своем диване и слушаю, как время шлифует меня и как оно медленно изъедает меня и мир вокруг.
Я думаю, мы все живем в смертоносном поцелуе. Не важно, кто мы друг другу, мы делим один воздух и одну землю на всех.
Я думаю, мои сны – это медведи-шатуны. Чувства тоски и утраты просыпаются раньше меня самой и начинают бродить в поисках пищи. Мне бы хотелось ответить своим снам, но, когда я просыпаюсь в слезах, я чувствую, как они покидают меня. Так медведь уходит от шума проезжающих машин и голосов.
Светлана часто говорила, что скоро сдохнет. Эти слова тревожили меня, а окружавшие люди не знали, что ответить. Она говорила о себе как о больной собаке, в том, как она говорила о предстоящей смерти, я слышала усталость. Усталость не от болезни, а от самой жизни, которую она вынуждена была терпеть день за днем. Во всем, что она делала по своей воле, читалось желание освободиться.