Александра Корзухина – художница, реставратор и продавец антиквариата – получает новый заказ. Задание на первый взгляд не сложное – ей всего лишь требуется отправить из Израиля в Москву старое, ничем не примечательное пианино. Но Александра и представить себе не может, в какую сложную семейную драму ей придется вникнуть…
Александра смотрела на сцену. Из-за кулис появилась девушка в черной форме с гербами «Империи», передвинула стул, посмотрела долгим невидящим взглядом в зал. Взяла пульт от жалюзи, нажала кнопку. Сухой шорох наполнил зал – медленно открылись створки, пропуская в полутьму тусклый медовый свет – неверный свет московского декабря.– Значит, все кончилось к лучшему для всех и все забыто? – продолжала Александра, лавируя между креслами, пробираясь к сцене. – А вот у меня нет такого ощущения. Я знаю одного человека, который умирает от страха, потому что прошлое не умерло. Я не видела его глаз, но слышала его голос. И за мной кто-то шел. И есть факты, которые я не могу просто так списать со счетов. Павел не собирался умирать. Иначе он не показал бы мне Променад Луи. Он хотел жить, пусть даже маленькой, никому не нужной жизнью. Тенью жизни, которой он жил в России. Его убили, и никто не хочет об этом знать. Так же могут убить и меня, и никто этим не заинтересуется. Ни на Ближнем Востоке, ни на Дальнем.– У тебя зимняя депрессия, – помолчав, ответила Марина. – У меня, в общем, тоже.
Ты недовольна? – спросил Гурин.– Что ты, напротив, – ответила Александра. – Все прошло великолепно. Тоннели просто не люблю. В них всегда происходит что-то странное.– На моей памяти в них ничего не происходило…– А на моей происходило постоянно, – отрезала художница. – Это промежуток между жизнью и смертью. И даже не так! Это место, где человек может быть жив и мертв одновременно. Кажется, я встретила такого человека. Тоннель – вот место, где можно это осознать.– Знаешь, почему ты до сих пор одна? – после паузы проговорил Денис. – Ты слишком сложная для мужчин.– Для мужчин? – Александра открыла глаза. По бетонным стенам тоннеля размеренно текли оранжевые огни. – О каких мужчинах ты говоришь? Я слишком сложная для самой себя.– А я бы женился на тебе. Легко. Прямо вот так и встал бы на колени, преподнес кольцо с бриллиантом… И сказал бы все то плохое, что я о тебе думаю
…Коллекция оказалась слабой, время было потрачено зря. Сидя с хозяином за чашкой чая, произнося уклончивые слова, Александра, как никогда, ощущала ненужность, условность всего происходящего. Она ждала подходящего момента, чтобы встать и уйти, и невольно вспоминала самого странного и, возможно, самого безумного коллекционера, с которым ее свела судьба перекупщицы. Страстный и одновременно ледяной собиратель, мистификатор, оккультист и алхимик, живший затворником в своем подмосковном доме, трагически погиб несколько лет назад. «Лыгин! – художница почти с ностальгической грустью думала о нем, вспоминая его непроницаемый взгляд и едкие остроты. – Вот кто правильно оценивал страсть к собирательству. Он говорил, что на самом деле ни один предмет не имеет никакой ценности. Ценность он имеет только в глазах собирателя. Я, помнится, тогда возражала, что есть ведь и вечные ценности, что Ватто – всегда Ватто. Лыгин ответил, что это верно только с моей точки зрения. А вот если на Ватто смотрит шимпанзе – для него это только кусок грязного, вкусно пахнущего холста. И что когда он вдруг охладевает к своим коллекциям, то смотрит на них взглядом шимпанзе. Вот и сейчас… Смотрю я на этого милого старичка, который так на меня надеется и которого мне совсем не хочется обижать… И сказать-то ему что-то надо, а сказать нечего. И вижу – для него все его экспонаты – Ватто. А для меня – грязные старые тряпки!»
Александра из вежливости соглашалась, стараясь не смотреть на картины. Муж Светланы, художник бездарный и очень плодовитый, никем из коллег не ценился, но при этом умудрялся продавать свои творения, во многом благодаря энергии супруги. Та выступала его агентом, нянькой, музой и моделью. Это была история полного поглощения одной личности – слабой, другой – сильной и целеустремленной. Светлана поглотила мужа, вынудив неплохого рядового декоратора, кем он был изначально, стать художником – из ряда вон плохим. Ей хотелось быть супругой гения.
Александра не ответила. Весь день ее мысли занимали три женщины, которые, бесспорно, существовали, хотя существование каждой из них вызывало множество вопросов. Илана Магр, только что уехавшая в Лондон. Илана Магр, умершая летом в Тель-Авиве. И девушка, найденная в канаве пятьдесят семь лет назад в платье Анны Хофман, – всеми забытая, как страшная сказка, услышанная в детстве. «Отправная точка – фотография в журнале. На ней точно Анна Хофман. Илана, которую я знаю, не является Анной, – повторяла про себя Александра. – Девушка, которую нашли в канаве, судя по некоторым признакам, тоже ею не является. Если кто-то из них троих был Анной, то это Илана из Тель-Авива. Но если так, почему она молчала столько лет, не связалась с сестрой? И наконец, кто эта несчастная девушка в канаве?»
– Из-за этого дела с пианино. – Александра остановилась возле одной из витрин, разглядывая новогоднюю декорацию. – Тоже три слоя. Сперва я считала, что Илана, с которой я общаюсь, – это пропавшая пятьдесят семь лет назад Анна Хофман. Что она сперва изменила внешность, а затем и личность, чтобы бросить ненавистную жизнь в доме дяди. Тем более Ракель была уверена, что труп в канаве – не Анна. Потом, когда я увидела фотографию Анны в журнале, стало ясно, что это не Илана. Два разных человека. Ракель нашла след Иланы Камински, вышедшей замуж за Генриха Магра. И открылась истина – Илана Магр умерла полгода назад в Тель-Авиве, а овдовевший Генрих Магр проживает в Иерусалиме. Это был второй слой – я поняла, что мои Магры не те, за кого себя выдают, а девушка в канаве так и осталась полной загадкой. И тут явился настоящий Генрих Магр. Тот, чья супруга Илана умерла полгода назад. Всеми любимая и уважаемая женщина, которая не любила фотографироваться и никогда не прикасалась к пианино. А внучка, Маргарита, – копия Анны Хофман.– Выводы? – Марина тоже разглядывала витрину, точнее – любовалась своим отражением в стекле.– В канаве нашли труп настоящей Иланы Магр. Родилась в Темплер Бет-Ламе в сорок пятом году. На момент смерти ей было восемнадцать лет. Только что вышла замуж за Генриха Магра, сына крупного дипломата, британского подданного. И небесталанного художника. Обе других Иланы были фальшивыми.
– Это дурацкое пианино, да? Ты хоть хорошо на нем заработала?– Более чем, – отмахнулась она. – Знаешь, у этрусков была такая казнь – тело жертвы привязывали к убийце, да так и оставляли. Смотреть глаза в глаза. Вот это пианино под окнами и было чем-то в таком роде. А я, получается, выступила в роли палача. И это хорошо оплатили. Я могла бы получить еще больше, но отказалась.– Люди судят о человеке, глядя на то, что он приобрел, а Господь – глядя на то, от чего он отказался, – внезапно вымолвил Стас.
– Да тут шишки! Ты не знаешь, случайно, где поблизости продаются елочные гирлянды? Я что-то не замечала…– Они продаются на каждом шагу, Саша. – Стас подошел к ней и тоже загляделся на сосну. – Просто с годами перестаешь их замечать. Старею я, что ли? Часто думаю – а что после меня останется? Десятки бюстов каких-то мужиков, которых я не знал и знать не хотел бы. Да и то они сами на себя не похожи, вдовы жалуются. Не тот, говорят, человек. Ни разу, кстати, вдовец бюст жены не заказал. Одних мужиков ваяю. Живу как растение, радуюсь жизни, как могу.– Так бывает, что имя то, а человек не тот. – Александра вдыхала липкий, тревожный запах смолы. – Сосна пахнет как виолончель, правда? Канифолью. А что останется после меня, Стас? Совсем ничего. Но вот представь – живет на свете мальчик и погибает, не успев ничего сделать. И в его честь устраивают прекрасную аллею в городе на берегу моря.В кухне внезапно потемнело – словно кто-то выключил солнце. Выглянув в окно, художница увидела, что небо, по-весеннему безмятежное уже несколько дней, стремительно оккупируют темные плотные тучи, обещающие снегопад. Снежинки, принесенные резким северо-западным ветром, уже мелькали в воздухе и в сумеречном свете казались серыми, как пепел.– Пойдем искать гирлянду, – окликнула она непривычно задумчивого приятеля. – Ты прав – жизнь слишком коротка, чтобы отказываться от праздников.
Александра избегала так называемых ранимых людей – не потому, что действительно боялась их ранить, а потому, что считала их манипуляторами. Такие люди постоянно напоминали о своей уязвимости, ставили рамки, диктовали условия… И сами верили в свою исключительность. Александра по опыту знала, что такие люди сами ничуть не боятся обидеть кого-то.
Она поежилась, глубже прячась под одеяло. Сердце сжимала тоска. Александра не любила эти пробуждения среди ночи, в чужой стране, в чужом углу, в отеле или в доме малознакомых людей. В такие минуты она остро ощущала свое одиночество, от которого в Москве совсем не страдала. Вслед за этим тревожным чувством подкрадывались другие: тревога за будущее, угрызения совести – прожито немало, а не сделано ничего… Ей начинало казаться, что рассвет никогда не наступит и с ней уже ничего хорошего не произойдет.