За последние два дня столько совершил добра, что портрет мой на втором этаже помолодел.
Мне бы на телевидении вести передачу по вечерам для малышей каких.
То есть дети сидят, вжавшись в горшки, у телевизоров, а на экране я методично хреначу топором по игрушечной плахе, с доброй лукавинкой смотрю в детские комнатки, сдувая потную челку со лба. И, значит, про историю, про нее… Справа же от меня (одесную) – ватный Малюта Скуратов (Филя такой), слева же (ошую, сталбыть) – болтает ногами повешенный еретик.
Родители бы очень быстро поняли, что расходы на меня не так уж и велики, а эффект такой, что про расходы и вспоминать смешно.
В минуты тягостных переживаний, когда день похож на серое тяжелое пальто, я запираюсь у себя на чердаке и слушаю итальянскую оперу.
Уж не знаю, как это получилось, что все эти надуманные страсти возвращают меня в боеспособность. Помахивая двумя топорами, дирижирую оркестром, подпевая звездам.
Перед походом в оперу женская часть семьи придирчиво рассмотрела скудные возможности моего вещевого мешка в рамках разгоревшейся дискуссии: можно ли одеть меня прилично? Можно ли меня в моих галифе и галошах выпускать в свет? Или лучше, как задумывалось ранее, оставить меня под лестницей в обнимку с тыквой, замершего в ожидании доброй феи-крестной?
Есть среди моих добрых знакомых категория мужских граждан, которые годами изображают из себя алкоголиков. Сам лизнет где-то шартреза, а рассказов потом таких выдаст, что сидишь, насупясь от чужой бесшабашности. Послушаешь их и понимаешь, что жизнь – это остаточное явление регулярного опохмела. Рассказы о своем вымышленном, но обаятельном алкоголизме составляют две трети общего контента.
Мой старший сын Георгий Джонович решил отпустить бороду.
В принципе, этой фразой можно и ограничиться. Но чувства, заставшие меня врасплох, настолько сильны, что ограничиться одной фразой или даже криком не выйдет.
Еще вчера сын пах молоком и теплом мокрых пеленок, был кудряв, лепетал «папа» и показывал на картинке пальцем козлика и ежика, а уже сегодня с бородищей чуть не до пояса и ладонями, в которых моя голова может спрятаться без малейшего остатка. Это заставляет вздыхать.
На все вопросы полиции отвечал, что все три дня беспорядков протирал оливковым маслом листья каучуконосов в городском ботаническом саду.
То, что ты красивый блондин, начинаешь как-то особо остро ощущать в марокканской тюрьме.
– Понимаешь, Джон, что значило хорошо погулять, когда я был молод? Это когда ты просыпаешься с чужим ботинком в пасти. Ботинок прокушен, а на рубашке твоей пятна крови. Причем, Джон, кровь на рубашке – она разной степени свернутости. Одна засохла уже, вторая засыхает, а вот тут – свежая! Проснулся – как дома побывал, честное слово!
13 февраля 1692 года мои родственники поучаствовали в одном из самых радостных событий шотландской истории. Мы резали в составе других гостей клан Макдоналдов у них же на дому. Нас позвали в гости, мы пришли, а потом зарезали хозяев. За дело, конечно. Макдоналды были практически мятежниками, не хотели присягать новому королю, плюс мы им еще денег были должны. Как тут удержаться от того, чтобы, попив и поев, не вырезать хозяев к чертовой матери? Я и сейчас не удержался бы.
В семейном кругу часто вспоминаем это дело, одобрительно похлопывая друг друга по спинам. Мол, неплохо так погуляли тогда, а? – спрашиваем друг у друга. И сами же себе отвечаем: да какой там неплохо?! Отлично выступили!
Резня в Гленко, послужившая основой для нездоровых фантазий писателя Джорджа Мартина с его «Красной свадьбой», лютоволками, Старками и прочим заснеженным ужасом, для нашего семейства прекрасный повод вспомнить славные денечки.