— Петров, ты что… переспал в молодости с Ельниковой? — Не говори глупости! Конечно, нет, — Петров, видя шок коллеги, не удержался и начал троллить. — Не переспал, а спал регулярно. Неоднократно, много-много раз. А что ты так выспрашиваешь? Завидуешь? Завидуй, было классно. Вертел её на себе, как хотел. Саму Ельникову, от одного вида которой в обморок падает любой нормальный человек, прикинь? Есть что вспомнить. — Всеволод, погоди, если Юна — ваша дочь, значит, ты… спал с Ельниковой… и не...
- Как думаешь, она врёт, что ничего не помнит?
- У неё был тяжёлый нервный срыв. Наверное, не врёт. Она была в невменяемом состоянии, в тот же день загремела в психо-неврологический диспансер... Почти полгода там провела.
- Ага! - торжествующе воскликнула Юна. - Значит, упекли-таки в дурку! Не зря слухи ходили! Психичка! А всё на меня наговаривала: что это я, дескать, больная!
- Не смейся над этим, доченька. В один миг семья наша кончилась... Тогда, наверное, у неё крыша и поехала с раздвоением личности...
И ты знаешь, что, если бы не обстоятельства, если бы я сдуру не подозревала у себя боковой амиотрофический склероз и не ожидала скорую смерть – я никогда не оказалась бы с ним в одной постели. Надуманный диагноз – а всего лишь межпозвоночная грыжа… И вот я уже не девственница, а Еремеев чего-то от меня ждёт. Все разочарованы.
Петров решил добить бывшую. Изобразив в бороде самую ласковую улыбку, подошёл к женщине, склонился и поцеловал в макушку, удивившись про себя, что когда-то мягкие волосы теперь на ощупь словно некачественный парик.
- Спасибо за дочку. Своё дело ты сделала: раздвинула ноги и подала идею в тебя кончить. А теперь держись от нас подальше.
- Нет! - взревела Ирина. - Это ты надо мной издевалась! Двадцать пять лет - почти двадцать пять лет я ждала, что ты меня полюбишь. Я не могла прийти в себя, я была мёртвая, я мёртвая сидела над её кроваткой - слышишь, ты, вонючий кукушонок! Когда Влад принёс тебя, отдал мне тебя и обещал, что это новая Юна, и что она особенная, волшебная, что она будет меня любить... Что он взял тебя в детском доме... что тебя теперь надо беречь! Тем же вечером он купил билеты в Нижний Новгород... Мы увезли тебя, чтобы беречь и любить - и ты, гнида паршивая, не оправдала ожиданий! Ни моих, ни его!
- Это же был… подарок, - пробормотала Ельникова, глядя в потолок. Петров раздражённо спросил:
- Какой, на хрен, подарок? Совсем рехнулась?
- Подарочек… дочке. Нашей Мариночке. Я вчера встречалась с ней – ты не знал? Она с тобой не поделилась этим? Наша доченька, хи-хи… Она сказала: мне с тобой на одной планете тесно. Если бы ты сдохла – мне стало бы легче. Я сделала, как она хотела. Могу я… порадовать ребёнка? Один раз в жизни?
- Суд вынес решение. Больше я не могу приближаться к дочери, - упавшим голосом сказала Ельникова. – Здорово, да, когда все смакуют скандальное продолжение истории?.. Все узнают, что я сделала с ней. И непременно меня осудят.
- Значит, это то, что сейчас нужно Юне, - стараясь сохранять спокойствие, Петров вышагивал по комнате, исподтишка поглядывая на жену в сильной тревоге, что к ней вернутся суицидальные настроения.
- Если снова решите рожать – ты уж смотри за следующим ребёночком получше. Мать ведь из неё не ахти.
Петров замер с вилкой в руке.
- Юна, ты понимаешь, что я сейчас с трудом сдержался, чтобы не съездить тебе по морде? Ты за языком-то за своим следи.
- Да? Не уследила за ребёнком она – а за языком следи я?
- Ты сам сколько раз мне сказал – после произошедшего какая из меня мать? И был прав! Я отвернулась от коляски! Не потянула бы я нового младенца и новую коляску. Не вытянула!
- Значит, ему сейчас могло бы быть почти двадцать два… Ребёнку, который мог бы стать утешением… - пробормотал Петров, пытаясь осмыслить произошедшее.
- Да не хотела я утешения, понимаешь ты – не хотела! Не заслуживала! – закричала Ельникова. – Заменить кем-то Марину? Ты, оказывается, был на это готов - "утешиться" новым малышом?!
- Дивная семейка: один на другого заявы строчит, - продолжал Петров. - Жена на мужа за изнасилование… дочь на мать за клевету… Неудивительно, что нас то и дело приглашают в ток-шоу – скоро мы сможем на них зарабатывать!..
- Слезь с меня немедленно.
- Разбежалась! Распорядилась! Распоряжаться у себя в Питере будешь!
- Доченька, прости, дружочек. Не знаю, как о таком говорят. Эта Ельникова… она ведь… на самом деле… мы с ней... много лет назад были... мы были... и поэтому... она... она и есть твоя... твоя...
...- Это невозможно, нет, нет! – стукаясь лбом о раскалившийся на солнце столб, повторяла Юна со злыми слезами на глазах. – Ельникова мне не мать, это не моя мать, этого просто не может быть! Господи, что же это? Что же это? Что?!
- Привет, Кувшинное Рыло, - спокойно произнёс он. – Вижу, не напрасно тебя так прозвали – с годами твоё паскудское рыло ещё больше стало напоминать кувшин. Давно не виделись. Ты, должно быть, раздосадована, что в твою сладкую жизнь добавили ложку дёгтя?
- Американская мразь! Если бы ты знал, как отвратителен, – да ты бы сдох от отвращения к самому себе! И ведь не сдохнешь!
- А! Знакомые речевые обороты, - Петров упивался яростью и отчаянием бывшей жены и не скрывал этого. - Ты уж определись, кто тебе отвратительнее: муж или дочь. Ей ведь ты говорила то же самое?
- Но ведь это был её способ справиться с бедой, - попыталась Юна найти оправдание. – Ребёнок исчез… Может быть, ты закрылся от неё? Ты… обвинял её в чём-нибудь?
- Обвинял ли я её? – взорвался Петров, вскочил и принялся нервно расхаживать по кухне. – Конечно, обвинял. И продолжаю винить! Потому что ребёнок пропал, когда она была с ним. Она! Давай! Оправдывай её теперь!