1 раз прочитана в Книжном вызове 2025
Верите ли вы, что судьбы людей, не просто незнакомых – разделенных целым веком, могут переплестись? И не только переплестись – отразиться друг в друге, словно в зеркале?
1918-й. Голодный, разоренный Петроград. Ольга и Савва – молодая пара, они видели смерть, знают цену жизни. Савва серьезен не по годам, без памяти влюблен в свою Оленьку, трогательную и нежную, и уверен, что впереди долгая, счастливая жизнь. Надо лишь пережить трудные времена.
Наши дни, Санкт-Петербург. Савва – коренной петербуржец, страстный коллекционер. Карьера, интересные знакомства, колоритные женщины – все это в прошлом. Сегодня остались только любимое дело и воспоминания.
Оля, по прозвищу Олененок, уже не юна, но жить, по сути, еще не начинала: тотальный контроль со стороны мамы, отсутствие личной жизни, тайная страсть к мужчине, который об этом и не подозревает.
Они встретятся, когда одним жарким летним днем Олененок окажется запертой в глухом питерском доме-колодце, застряв между жизнью и смертью. И вот тогда-то Савва наконец узнает мрачную тайну своего прадедушки, поймет, почему ему дали такое редкое имя, и еще поймет, что судьба иногда подкидывает сюжеты, которых не найдешь в самых интересных книгах и фильмах.
Его горькие размышления прервал пронзительный крик газетчика, но тот немедленно остановлен был простым дедом в заломленном треухе: «Дай ты мне, батюшка, такую газету, чтоб с картой, — потребовал тот. — С такой картой, где эти самые города обозначены — Аннексия и Контрибуция. Из-за которых, значит, буржуи войну тянут…»
Так дорого доставшаяся Свобода, еще каких-то полгода назад многими представляемая в виде гордой девы со звездой во лбу и в белоснежных одеждах, неожиданно и стремительно обернулась пьяной, оборванной, лишенной зачатков какой-либо нравственности дикаркой, ненавидящей всех вместе и каждого по отдельности, готовой растерзать любого — и безнаказанно торжествующей…
Он просто однажды вылетел в гневе за дверь и больше никогда не вошел в нее обратно после очередного некрасивого скандала, когда, схватив Тамару за круглые обнаженные плечи, он тряс не желавшую ничего понимать женщину так, что у нее болталась из стороны в сторону голова, и кричал ей в лицо: «Опомнись, ты же чертей зовешь себе на голову, что ты будешь делать, если они как-нибудь возьмут и придут?!!» — а она, освободив плечо и лихо пожав им, спокойно ответила: «Предложу коньячку».
С Тамарой случилось худшее из возможного: она одержима была «Мастером и Маргаритой» — еще с Академии художеств, когда про́клятая книга как раз начала расходиться стотысячными тиражами. Савва и в молодости интуитивно считал этот роман гениальной гнусностью, который нанес бы, как ни странно, меньше вреда, будь опубликован сразу по написании и прочтен теми людьми, для которых — и с которых! — писался.
Весь ужас, по дьявольскому без кавычек плану, заключался в том, что доступна-то она стала интеллигентным, а следовательно, падким на «альтернативные мнения» читателям после десятилетий безбожной власти, когда мало кто мог подержать в руках настоящее Евангелие… И вот этим дремучим, полностью невежественным в религиозном отношении людям попал в руки еще недавно запрещенный — а значит, априори заслуживающий доверия! — текст.
Счастливые читатели упоенно изучали Евангелие «от Булгакова» и нравственные ориентиры брали из его же книги…
Позже в его жизнь заходила Иоанна. Женщина без уменьшительного имени. Ни на Яну, ни на Жанну, ни, тем более, на Аню она не откликалась из принципа, гордо неся имя сожженной девы, как знамя. «А короткое ласковое имя можно тебе придумать?» — спросил однажды Савва в добрую минутку. «Кто любит — не поленится сделать несколько лишних движений языком», — отрезала строгая женщина.