– Извини. – Кохэн отвел взгляд. – Я просто подумал… ты женщина, а он мужчина…
– И что с того?
Мысль не то чтобы вовсе безумная, скорее уж нелепая. Тельма женщина? Пожалуй, она иногда вспоминала об этом. Мэйнфорд мужчина? Не из ее снов точно.
Мишка боялся темноты.
Тельма совершенно точно знала, что ее плюшевый мишка боялся темноты. И шорохов. Чужих людей. Он был вообще очень боязливым, что, конечно, совершенно неприемлемо для медведя. Но няня утверждала, что конкретно для этого медведя можно сделать исключение ввиду его плюшевости.
…свирель упала.
…и ушла в обгоревшую землю.
…а чудовище распахнуло кожистые крылья и обняло Тельму. Надо же, какие заботливые твари водятся в ее кошмарах.
Слава богам, слез не было. Закончились на первом году приютской жизни. Какой смысл плакать, когда из утешителей – один медведь. Он, верный, и ныне сидел на покосившейся полке. Жизнь изрядно его потрепала. В боях с приютскими детьми медведь лишился глаза и уха, а еще обзавелся кривым швом-шрамом через все плюшевое тело. Тельма сама шила, помнится, все пальцы исколола, но странное дело, они с медведем стали лишь ближе.
Некрасивая блондинка - это нонсенс.
-Донни... он хороший парень.
Наверное. Когда-то был. Все подонки, как подсказывал опыт, когда-то были или хотя бы казались хорошими парнями.
знаешь, что такое резервация? Это кусок прошлого, запертый в каменных стенах.
Это ведь основное правило, которому чтецов учат на первом же занятии: видишь ты, видят тебя.
Ты не привык себя слушать. Это плохо. Если ты не слышишь даже себя, то как услышишь кого-то еще?
Этот город давно обезумел, быть может, он изначально был безумен, построенный на крови, костях и кладбище чужих богов.
Тайны есть у всех... большие и маленькие... грязные и не очень... сладкие... знаешь, чем старше тайна, тем слаще она на вкус...
Озлобленных людей в мире куда больше, чем наивных. Но так выживать легче.
Истина, она не в вине, в на дне бочки с самогоном. Как осилишь, так и откроется.
От Тельмы не требовалось поддерживать разговор. И это тоже было замечательно. Она совершенно не умеет притворяться, что чужие проблемы ей и вправду интересны.
Город убивал людей руками других людей. И забавлялся. Это Вилли знал точно, как и то, что продолжаться сие будет до скончания времен. И что ему оставалось, кроме как топить знание в виски?
Чужой разум – зыбкая штука. Старик, помнится, с трясиной его сравнивал, чуть оступишься, и поймает, затянет, спеленает чужими кошмарами, закрутит в омутах памяти, а затем и вовсе растащит на клочья, на куски.
- Слушай море, малыш. Когда будет становиться невмоготу, слушай море. – Дед протянул причудливую раковину, сам прижал ее к уху Мэйнфорда. – А мамаше своей, если сунется со своими таблетками, вели засунуть их в жопу.
– В чью?
– Того осла, который их выписал. – Дед хохотнул.
Кто сказал, что смерть - это просто? Плюнуть бы этому хрысеву умнику в рожу... смерть - это тоже работа, требующая полной самоотдачи...
Принято говорить, что на правду не обижаются, но это ложь. Правда обижает, если ты не готов её признать.
-Вы думаете, что я подлец и сволочь...
-Увы, да...
-И вы правы. Я подлец и сволочь, но, знаете, пребываю в уверенности, что лучше сволочь знакомая, проверенная, так сказать, чем та, которая притворяется порядочным человеком...
-Вы предлагаете мне?
-Я предлагаю вам оценить ваши перспективы. И нынешнюю ситуацию. И поступить так, как подсказывает совесть.
-Совесть? Помилуйте... совести у меня никогда не было, чего я не скрывал. Совесть политику не нужна...
Так уж сложилось, что благородным быть непросто. Им это самое благородство по жизни ну очень мешает. Настолько, что сама эта жизнь становится короткой-короткой. И безрадостной...
Женщины - или равнодушные, или мудрые, или дуры... будем надеяться, что тебе повезло.
Чем больше Райдо смотрел на человека , тем сильней тот не нравился. А предложение Ната сломать гостю нос уже не казалось таким уж нелепым.
Он бесхребетная тварь, конечно, но... знаешь, любую тварь можно довести до предела... за предел.