Если и существует феномен интересного чтения, то роман М.Уржакова тому пример. И уже тем, как лихо закручена одна линия леди Дианы Спенсер (той самой), чего стоит. И географической безграничностью повествования: от злачных мест загнивших от пресыщения европейских столиц до расцветающей под живительными лучами учения чухче Северной Кореи. Да-да, Ким Ир Сен тоже один из персонажей. Как, впрочем, и Слава Бутусов с Умкой (Умецким), Шевчуком из «ДДТ» и др., вплоть до размякшего под кумаром дальневосточной конопли реального (раз из жизни) и символического (раз из совкового прошлого) старшины внутренних войск Урумбека Маменгалиева.
НАУКА ЗАБЫВАТЬ
Рецензия на книгу: М. Уржаков. Дом который построил Майк. Екатеринбург: У-Фактория, 2005.
Приспособившись к поощряемым запрограмированным читателем новациям литературы, как к дежурному ритуалу, перестаешь этим новациям удивляться. И порой теряешь остроту зрения, избалованного нормами-догмами, аффектами-эффектами продуктов современного литрынка. В результате замыленный взгляд наиболее важное и неожиданное пропускает.
Однако можно смело сказать, что, выпустив в печать книгу "Дом, который построил Майк", издательство "У-Фактория" отблагодарила своего читателя, расширив границы бульварного чтива до масштаба греческой трагедии, оживившего "старинные" техники "литероиллюзионизма" - от киногении балагана до монтажа аттракционов, от небрежения правдоподобием до реализма. Роман поддержал благотворный настрой на борхесовскую "науку забывать", выстраивая "цепочку упрощений", из которых, как писал аргентинский классик, и состоит наша жизнь. Похоже, что помогающей выжить "науке забывать" посвящена не только история, рассказанная в "Доме...", - ей подчинены формальная логика, стиль и поэтика. Так или иначе, вольно или нет, книга дает повод поразмыслить над границами между "старым" и "новым" в литературе, преодолевшем другие границы - между "авторским" и "читательским".
"Дом..." - классический пример вербального искусства, и здесь он, безусловно, сближается с поэтической метафорой источника вдохновения. Плоду фантазии и романтического забвения - наравне с куда более близкими нашему времени литературными "детективными" формами. Это забвение как обновление направлено и на "старое", и на "новое", но реализуется в форме сверхнапряженного удержания в уме и в сердце всего, от чего предстоит отречься. Вспомнить все, чтобы освободиться от власти воспоминаний, впасть в беспамятство, - вот идея спасения, которую преподносит "Дом, который построил Майк".
У героя есть вся жизнь и один дневник на то, чтобы ответить на вопрос: кто и за что разрушил его жизнь? С одной стороны, этот вопрос практически "загадка Сфинкса" (если допустить, что зеркальная, симметричная конструкция романа опирается на парадоксы античной драмы). С другой - классический хичкоковский макгаффин, которому "нет нужды быть важным или серьезным, и даже предпочтительно, чтобы он обернулся чем-нибудь тривиальным и даже абсурдным". Но абсурд и тривиальность сюжетных перипетий, равно как и макиавеллиевские репризы рассказчика, преодолеваются "гибелью всерьез" реальных людей, вступающих в борьбу со своими комиксовыми амплуа (сродни методу Тарантино, превращавшему героев криминального чтива в его читателей и более того - авторов). А саспенс, природа которого - незнание истины и героем и зрителем, разреш катарсисом: условные, плохие и хорошие, персонажи обретают человеческое подобие и утрачивают, следуя логике мифа, различия. Так достигается визуальный эффект присутствия, а комикс и трагедия переключаются в разряд физической реальности. Как известно, самые ужасающие зрелища в греческой трагедии разворачивались за сценой и оставались невидимыми, о них рассказывал вестник. Ужасы - привилегия массовой культуры. Визуализировав ужас, подобно натуралистам новейшего времени, но изжив их иронизм еще большей - встречной - иронией, Михаил Уржаков преодолел условность античного мифа еще большей условностью низких жанров.
"Песчинка и камень, оторвавшийся от скалы, тонут одинаково". Песчинка - стакан портвейна, приведший к камням в почках с последующей трепанацией черепа, камень - ее последствия. На роковой несоизмеримости преступления и наказания строится фундамент "Дома...", на относительности, но равносильности большого и малого, простого и сложного - его воздействие. Игра на мнимости и видимости, на иллюзорном и истинном - структурный элемент греческой трагедии - возводится здесь в формальный принцип. "Дом, который построил Майк" кажется либо меньше, либо больше того, чем является на самом деле. Эта непреодолимая "кажимость" - условие его восприятия. И гипнотический эффект темпераментного словоблудия, подобный тому состоянию, что не раз одолевает главного героя Майкла.
В "Доме..." аккуратно собраны и лихо переосмыслены наиболее обиходные литштампы последнего времени. Похоже, тут есть все, что по долгу многолетней службы обязано выражать и вызывать усталость. Это, во-первых, театр жестокости: смешное подробное насилие с вышибанием зубов и смерти психобольного от передозировки спермы на крупных планах, с балетными разборками братвы в Питере, с медленной смертью Дианы под мостом в Париже или Ким Ир Сена от выворота кишок. Во-вторых, амплитуда (полифония) жанра в диапазоне от комикса из "паутинного" лайфджорнал до любовной греческой сантабарбары тревожного серийного убийцы ректоров известного высшего учебного заведения. В-третьих, изобразительная вольность - от полиэкрана до графики в стиле манги о судьбах известных, или, лучше сказать, "псевдоизвестных" персонажей нашей повседневности. В-четвертых, самоигральное повествование, полное интермедий, рассыпающее то тут, то там всякие сюрпризы (вроде стихов хокку, рассказов очевидцев и неподражаемых пародий на эзоповы сказки Л.Н. Толстого, от монолога о "моём поколении" или телехроники важнейших мировых событий конца прошлого - начала нового века). В-пятых, многослойный сюжет. И все это подано Михаилом Уржаковым размашисто, эмоционально, страстно. Главное - демократично: без одержимости формой, избыточной на грани фола - на грани триумфального истончения. В этой вполне барочной книге складки расправляются (по-барочному) постепенно и плавно. Результат: невесомость текста. При этом визуальная насыщенность не оказывает тут самодовлеющего воздействия и не застилает взора. Прозрачность стиля и лабильность формы - вот, видимо, то, что позволяет Уржакову реабилитировать миф и преодолеть совсем уж попсовые трактовки, которые созвучны его роману (вроде психоаналитических банальностей и сентенций типа "если вы проснулись на улице, значит, вы там и заснули"). А признание повседневного абсурда как греческого рока и обыденного человека как античного протагониста наделяет его книгу меланхоличным - и невыхолощенным - драйвом.
Возможно, незаезженная условность романа "Дом, который построил Майк" - в освобождении приема от подтекста, читательского восприятия - от знания, знания - от опыта, опыта - от памяти и в упрощении материи. В выходе в "неокультуренное", мифическое пространство необесцененных, несмотря на культурную инфляцию, ценностей. И в отношении к "современности" как к завершившемуся прошлому, иначе говоря, как к мифу. Поэтому потребительская эстетика комиксов оказывает тут такое же оглушительное воздействие, что и громогласный пафос греческой трагедии. Как если бы комиксы зародились до нашей эры, а греческая трагедия с ее изящной герметичной структурой стала жанром массового искусства. Так исчезают не только "классовые различия" между "автором" и "массой", "высоким" и "низким", но и сами классы. Такой вот дурманящий, можно сказать, гипнотический демократизм в восприятии "культурного наследия", в отношениях с традицией и современностью проявил Михаил Уржаков. Тем самым позволив дышать свободно себе и своим читателям.
НАУКА ЗАБЫВАТЬ
Рецензия на книгу: М. Уржаков. Дом который построил Майк. Екатеринбург: У-Фактория, 2005.
Приспособившись к поощряемым запрограмированным читателем новациям литературы, как к дежурному ритуалу, перестаешь этим новациям удивляться. И порой теряешь остроту зрения, избалованного нормами-догмами, аффектами-эффектами продуктов современного литрынка. В результате замыленный взгляд наиболее важное и неожиданное пропускает.
Однако можно смело сказать, что, выпустив в печать книгу "Дом, который построил Майк", издательство "У-Фактория" отблагодарила своего читателя, расширив границы бульварного чтива до масштаба греческой трагедии, оживившего "старинные" техники "литероиллюзионизма" - от киногении балагана до монтажа аттракционов, от небрежения правдоподобием до реализма. Роман поддержал благотворный настрой на борхесовскую "науку забывать", выстраивая "цепочку упрощений", из которых, как писал аргентинский классик, и состоит наша жизнь. Похоже, что помогающей выжить "науке забывать" посвящена не только история, рассказанная в "Доме...", - ей подчинены формальная логика, стиль и поэтика. Так или иначе, вольно или нет, книга дает повод поразмыслить над границами между "старым" и "новым" в литературе, преодолевшем другие границы - между "авторским" и "читательским".
"Дом..." - классический пример вербального искусства, и здесь он, безусловно, сближается с поэтической метафорой источника вдохновения. Плоду фантазии и романтического забвения - наравне с куда более близкими нашему времени литературными "детективными" формами. Это забвение как обновление направлено и на "старое", и на "новое", но реализуется в форме сверхнапряженного удержания в уме и в сердце всего, от чего предстоит отречься. Вспомнить все, чтобы освободиться от власти воспоминаний, впасть в беспамятство, - вот идея спасения, которую преподносит "Дом, который построил Майк".
У героя есть вся жизнь и один дневник на то, чтобы ответить на вопрос: кто и за что разрушил его жизнь? С одной стороны, этот вопрос практически "загадка Сфинкса" (если допустить, что зеркальная, симметричная конструкция романа опирается на парадоксы античной драмы). С другой - классический хичкоковский макгаффин, которому "нет нужды быть важным или серьезным, и даже предпочтительно, чтобы он обернулся чем-нибудь тривиальным и даже абсурдным". Но абсурд и тривиальность сюжетных перипетий, равно как и макиавеллиевские репризы рассказчика, преодолеваются "гибелью всерьез" реальных людей, вступающих в борьбу со своими комиксовыми амплуа (сродни методу Тарантино, превращавшему героев криминального чтива в его читателей и более того - авторов). А саспенс, природа которого - незнание истины и героем и зрителем, разреш катарсисом: условные, плохие и хорошие, персонажи обретают человеческое подобие и утрачивают, следуя логике мифа, различия. Так достигается визуальный эффект присутствия, а комикс и трагедия переключаются в разряд физической реальности. Как известно, самые ужасающие зрелища в греческой трагедии разворачивались за сценой и оставались невидимыми, о них рассказывал вестник. Ужасы - привилегия массовой культуры. Визуализировав ужас, подобно натуралистам новейшего времени, но изжив их иронизм еще большей - встречной - иронией, Михаил Уржаков преодолел условность античного мифа еще большей условностью низких жанров.
"Песчинка и камень, оторвавшийся от скалы, тонут одинаково". Песчинка - стакан портвейна, приведший к камням в почках с последующей трепанацией черепа, камень - ее последствия. На роковой несоизмеримости преступления и наказания строится фундамент "Дома...", на относительности, но равносильности большого и малого, простого и сложного - его воздействие. Игра на мнимости и видимости, на иллюзорном и истинном - структурный элемент греческой трагедии - возводится здесь в формальный принцип. "Дом, который построил Майк" кажется либо меньше, либо больше того, чем является на самом деле. Эта непреодолимая "кажимость" - условие его восприятия. И гипнотический эффект темпераментного словоблудия, подобный тому состоянию, что не раз одолевает главного героя Майкла.
В "Доме..." аккуратно собраны и лихо переосмыслены наиболее обиходные литштампы последнего времени. Похоже, тут есть все, что по долгу многолетней службы обязано выражать и вызывать усталость. Это, во-первых, театр жестокости: смешное подробное насилие с вышибанием зубов и смерти психобольного от передозировки спермы на крупных планах, с балетными разборками братвы в Питере, с медленной смертью Дианы под мостом в Париже или Ким Ир Сена от выворота кишок. Во-вторых, амплитуда (полифония) жанра в диапазоне от комикса из "паутинного" лайфджорнал до любовной греческой сантабарбары тревожного серийного убийцы ректоров известного высшего учебного заведения. В-третьих, изобразительная вольность - от полиэкрана до графики в стиле манги о судьбах известных, или, лучше сказать, "псевдоизвестных" персонажей нашей повседневности. В-четвертых, самоигральное повествование, полное интермедий, рассыпающее то тут, то там всякие сюрпризы (вроде стихов хокку, рассказов очевидцев и неподражаемых пародий на эзоповы сказки Л.Н. Толстого, от монолога о "моём поколении" или телехроники важнейших мировых событий конца прошлого - начала нового века). В-пятых, многослойный сюжет. И все это подано Михаилом Уржаковым размашисто, эмоционально, страстно. Главное - демократично: без одержимости формой, избыточной на грани фола - на грани триумфального истончения. В этой вполне барочной книге складки расправляются (по-барочному) постепенно и плавно. Результат: невесомость текста. При этом визуальная насыщенность не оказывает тут самодовлеющего воздействия и не застилает взора. Прозрачность стиля и лабильность формы - вот, видимо, то, что позволяет Уржакову реабилитировать миф и преодолеть совсем уж попсовые трактовки, которые созвучны его роману (вроде психоаналитических банальностей и сентенций типа "если вы проснулись на улице, значит, вы там и заснули"). А признание повседневного абсурда как греческого рока и обыденного человека как античного протагониста наделяет его книгу меланхоличным - и невыхолощенным - драйвом.
Возможно, незаезженная условность романа "Дом, который построил Майк" - в освобождении приема от подтекста, читательского восприятия - от знания, знания - от опыта, опыта - от памяти и в упрощении материи. В выходе в "неокультуренное", мифическое пространство необесцененных, несмотря на культурную инфляцию, ценностей. И в отношении к "современности" как к завершившемуся прошлому, иначе говоря, как к мифу. Поэтому потребительская эстетика комиксов оказывает тут такое же оглушительное воздействие, что и громогласный пафос греческой трагедии. Как если бы комиксы зародились до нашей эры, а греческая трагедия с ее изящной герметичной структурой стала жанром массового искусства. Так исчезают не только "классовые различия" между "автором" и "массой", "высоким" и "низким", но и сами классы. Такой вот дурманящий, можно сказать, гипнотический демократизм в восприятии "культурного наследия", в отношениях с традицией и современностью проявил Михаил Уржаков. Тем самым позволив дышать свободно себе и своим читателям.
Вот тоже интересный опыт - написать рецензию на книгу, которую я не дочитала. Я редко не дочитываю книги, только если совсем не лезет. Я люблю всякую эдакую неформальную литературу, но иногда в ней встречается такой адский ад, что я воспринимаю повествование просто набором несвязанных слов и вижу фигу. Вот тот случай. Видела, что есть положительные рецензии как на эту книгу, так и на другие околонеформальные опусы, которые я своим умишком вообще никак не могу понять. Или там правда фига?
Несказанные речи
интересное и живое мокьюментари про Екатеринбург и его обитателей - Б. Ельцина, В. Бутусова, братьев Самойловых и проч.
Интересный новояз.
Мне понравилось. Не знаю даже чем затянуло, но не переключался на другие книги. Так как обычно читаю 2-3 параллельно.
Источник
Наконец одна из дефилирующих машинешек остановилась, и мужичок из нее от чистого сердца не только отдал свою запаску, но еще и помог ее установить под мокрым снегом. Потом похлопал Билла по костлявому, промокшему насквозь плечу и укатил восвояси, оставил свой адрес, правда, только для того, чтобы, если подвернется возможность, получить с бедолаги запасное колесо взад. Гейтса дубован малохольный, конечно, не признал – был простым парнем из рабочих кварталов Ванкувера.
Они могут проводить на этой поляне неделю за неделей, если поляна достаточно большая. Забираются в кустики ягод своим медвежьим носом и бороздят их задом кверху, как твои свиньи перед пометом. Вот как раз в этот момент к ним, к мишкам, и нужно подобраться сзади, разбежаться побыстрее и пнуть посильнее под зад.