Книга Д. С. Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», провозгласила возрождение «художественного идеализма» в искусстве, пришедшего на смену «мертвенному позитивизму». Мережковский называет «тремя главными элементами нового искусства» «мистическое содержание», «символы» и «расширение художественной впечатлительности» и через эту призму рассматривает творчество Тургенева, Гончарова, Некрасова, Кольцова, Л. Толстого, Чехова, Гаршина и Короленко.
Книга была воспринята как первый манифест нового художественного течения, вызвала большое количество отзывов, по большей части отрицательных. Лишь критик «Московских ведомостей» назвал автора книги «прозревающим» за отход от революционных традиций 60-х — 70-х годов и за обращение к «бесконечному и бессмертному».
мудро
Таким образом гонорар становится настоящей платой за самый унизительный из родов проституции — платой, посредством которой публика и автор взаимно друг друга развращают.
Система гонораров, как промышленных сделок на литературном рынке, — орудие, посредством которого публика порабощает своих поденщиков, своих писателей: они же мстят ей тем, что, презирая и угрожая, развращают ее.
Полное незнание иногда лучше неполного знания.
Язык — воплощение народного духа; вот почему падение русского языка и литературы есть в то же время падение русского духа. Это воистину самое тяжкое бедствие, какое может поразить великую страну. Я употребляю слово бедствие вовсе не для метафоры, а вполне искренне и точно. В самом деле, от первого до последнего, от малого до великого, — для всех нас падение русского сознания, русской литературы, может быть, и менее заметное, но нисколько не менее действительное и страшное бедствие, чем война, болезни и голод.
Гончаров и Тургенев, в эпоху грубого реализма, бессознательно, непреодолимым инстинктом отыскали новую форму, Достоевский и Толстой – новое мистическое содержание идеального искусства.
Быть может, никто из писателей современной Европы не чувствовал так, как Достоевский, всю неисчерпаемую, никем не открытую новизну величайшей книги прошлого – Евангелия. По откровенным признаниям его любимых героев, Ивана Карамазова, Раскольникова, Ставрогина, ясно видно, что верующий Достоевский не страшился подходить к последним пределам сомнения, не закрывал глаза ни перед одним из крайних и безнадежных выводов современного знания, понимания глубоким умом их неотразимости. Прочтите исповедь «Великого Инквизитора», признания и сцену самоубийства Кириллова в «Бесах», вы согласитесь, что в Достоевском было это преступное любопытство мятежной мысли, эта дерзость посягновения на величайшие святыни долга и веры, то демоническое, что в Байроне Бодлер называет le satanique.
Достоевский – человек, дерзающий беспредельно сомневаться и в то же время имеющий силу беспредельно верить.