Лотта в Веймаре

Я победила. Этот роман - высоченная крепость, которую я мучительно долго брала штурмом. Я даже не припомню, чтоб еще что-то давалось мне так нелегко. Я искренне удивлена. Это ведь не первая вещь для меня этого немецкого автора, и два других его романа были прочитаны чуть ли не на одном дыхании... В этот же раз еле-еле осилила. А ведь Т. Манн верен себе и по стилю, и по языку, и по сквозной теме (*природа времени*). Шикарный текст, истинная интеллектуальная проза, неспешное и подробнейшее описание... Один гениальный писатель повествует о другом гении, исследуя природу гениальности. Оба немца. Оба оставили глобальный след в мире литературе. Разделяет их лишь время. Излюбленная сквозная тема Т. Манна. В этом плане от творит чудеса. Он умеет писать о времени так, что начинаешь ощущать всю его скоротечность. Не покидает ощущение, что пока ты сидишь и грызешь эту книгу, оно просачивается сквозь твои пальцы и ускользает навсегда. Время, это то, что не остановишь, не удержишь, не пощупаешь и до конца не осознаешь.

Я не могу судить насколько правдиво и точно повествует нам о великом и гениальном Гете Т. Манн, но даже если он прав хотя бы на половину, то это же ад кромешный. Для меня по крайней мере. Я не читала ни одного творения Гете (не знаю хорошо это или плохо), так что ни в коей мере не умаляю его достоинств и охотно верю в его непревзойденное мастерство (не зря он будоражит читателей сквозь века). Но даже если он гениальнейший из всех гениальнейших людей, он все равно непозволительно уродлив в своем внутреннем мире. Гаденький человечишка, возведенный на пьедестал и обладающий бездной обаяния. Стоило ему открыть свой рот, как люди восхищенно замирали и внимали каждому оброненному им слову. Человек, который ощущал себя выше всех этих скудоумных и пошлых людишек вокруг. Человек - тиран, вытирающий свои ноги о других. Человек, который упивался этим раболепством и считал себя горящей свечой. Одна из глав полностью посвящена мыслям, роящимся в его голове. Бррр... Одна из самых неприятных глав во всем романе. Да еще как назло и самая большая по объему.

Сюжет построен просто до невозможности. Шарлотта Кестнер (прообраз Лотты) приезжает в Веймар, чтобы свидеться с другом юности, некогда в нее безумно влюбленного. И вот к ней один за другим приходят приближенные к великому гению. И тут перед нами разворачивается шикарные монологи-диалоги, которые рисует перед нами образ Гете со всех сторон. Блестяще завершает сей образ ужин, который дает сам Гете и диалог между ним и Шарлоттой уже в самом конце романа (кстати, в общем-то он меня все же впечатлил).

Вот такое вот исследование природы гения. О том как живется таким людям. Как они воспринимают этот мир и жалких никчемных людишек в нем. Т. Манн (как бы тяжело не далось мне чтение и как бы я не плевалась от созданного им образа гения, который от меня далек с любой точки зрения) в общем-то сотворил очередной литературный шедевр. Что-то мне подсказывает, что Т. Манн увидел в великом Гете самого себя, хотя бы в общих чертах... Что наталкивает на не очень хорошие размышления.

Как всегда - большое произведение, толстый том, много рассуждений и суждений вокруг одной ключевой темы – Гёте.
Оказывается, гении тоже ходят в туалет, кушают, спят, ссорятся, мирятся, ошибаются в «генеральной линии», поддерживая других гениев, иностранных. Но самое главное – они отбрасывают большую тень, в которой теряются обстоятельства их жизни и их близкие люди – тоже теряются. Тень от гения – ноша непереносимая, почти без исключений пригибающая своей тяжестью к самой земле всё окружение.
Так случилось не только с сыном Гёте Августом, но и с его секретарем, например, господином Римером, который уже на второй день пребывания Шарлотты в Веймаре, пытается освободиться от этой тяжести, рассказывая ей, человеку некогда близкой к нему, каково это – быть рядом. «Тщеславное бессилие и беспомощная борьба за своё достоинство», - так вот она резюмирует разглагольствование-размышление, занявшее целую главу романа, господина секретаря. Испытывая при этом «недружелюбное сострадание», правда, оставляемое при себе. Правда, смягченное к концу разговора. С сыном, всё вообще – швах! Сомнительная репутация и освобождение от ответственности благодаря «телефонному праву» или, как пишет Манн, «из уважения к отцу».

А что же Сам? А что Сам? Бог он и есть бог, небожитель, олимпиец. А на Олимпе известно, как: холодно. Чаще всего – очень холодно. Ну, типа, расплата за гениальность, типа оно завсегда так: гений – непонимание окружающих – одиночество. С годами становящееся почему-то ещё более крутым. «Всеобъемлющий скепсис. Всё возрастающая тяга к одиночеству и уединенности, к окостенению, к тиранической нетерпимости, к педантству, к странностям, к манерности мага». И это – не всё. «Законченное неверие и эльфийская ирония, которая подменяет воодушевление пунктуальностью, хлопотной деятельностью, сверхъестественной упорядоченностью». Но что-то с трудом верится, что это всё тяготило того, кто в себе и для себя самодостаточен. Последняя встреча с бывшей возлюбленной, вошедшей в бессмертие с кончика его пера, - подведение итогов остывших сердец, которым есть, что вспомнить и есть, что подытожить. Но и оно – о том же, о цене монументальности.

И вот, что интересно: Лотта родила кучу детей, числом 11, была счастлива со своим Кестнером, обычным человеком, ни о чем не жалеет, вспоминает свою счастливую жизнь спокойно, с пониманием своей состоявшейся и той, возможной, которая могла бы сложиться с Ним. Но, слава Богу, не сложилась. Всемирная («вселенская», как пишет Манн) её слава и известность – так она её только тяготит. Даже сейчас, когда ей хорошо за 60, известность – сплошное неудобство из-за понятных, но не очень комфортных симпатий, начиная от магера и заезжей англичанки, кончая всеми остальными. А то, что полноватая и глаза выцвели – и что?
Манн не был бы собой, если бы не пропускал главную для себя тему жизни – Германии, немцев, их исторических судеб – в данном случае через поистине Великого немца. «Себя под Гёте чистя», Манн размышляет, как и куда немцам плыть дальше. А кто для него немцы? Послушаем: «Наших милых немцев я знаю. Сначала они молчат, потому – осуждают, потом отклоняют, потом обворовывают и замалчивают». Прямо скажем, не самые комплементарные вещи говорит о соотечественниках другой «сумрачный немецкий гений». Хотел бы я посмотреть-послушать, как любой из читателей заговорил, оказавшись в эмиграции в силу порядка вещей, установленных «самой культурной» нацией в 30-х годах прошедшего столетия!

Книга – на любителя. Утонченно-эстетствующих исторических романов по поводу. Например, по поводу великих мира сего. Из подборки «100 книг, которые необходимо прочесть прежде, чем…»

В юности, как многие, я пописывала стишки. В основном они были не о любви/природе/погоде, а о "суровой правде жизни", проще говоря, это были портреты знакомых и описания всяких забавных эпизодов. Стишки были ехидные, но безобидные - во всяком случае, никто не обижался, а если обижался, то виду не подавал. И вот случилось страшное - моя однокурсница Вика перестала со мной разговаривать. Не то чтобы я страшно переживала по этому поводу, (я считала Вику глупой, как пробка, и к общению не стремилась), скорее, была изумлена неадекватностью реакции. Особой чувствительностью барышня не отличалась, а тут вдруг такое! Если подобную реакцию вызывают невинные сочинения самозваного поэта, что ж говорить о гениях... Попадёшь на язык кому-нибудь покрупнее - и останется твой образ в веках. И не факт, что образ этот тебе понравится.
Много лет назад Лотта стала прообразом гетевской Лотты в "Вертере". Это наложило отпечаток на всю её жизнь. И вот много лет спустя Лотта приезжает в Веймар, чтобы задать престарелому поэту парочку вопросов. Но прежде, чем она его встретит, ей предстоит пообщаться с целой толпой персонажей, так или иначе связанных с Гёте. У всех них свой взгляд на поэта, его предназначение, его манеру общаться с окружающими, Германию, собственную роль и судьбу. В общем, много-много страниц выбудете читать сумбурные и противоречивые рассуждения, из которых должна сложиться некая единая картина. Впрочем, вполне возможно, что вы, как Лотта, запутаетесь окончательно. Тогда на сцене появится Гёте - со своей порцией рассуждений. Так что если романы с полным отсутствием действия и буквально напичканные философствованиями вам по душе, лучший образчик сложно найти. А поскольку это made in Germany, он особенно нуден.

Прочитано в рамках "Игры в классики"

Разве облако, образуясь и принимая новый образ, не остается тем же облаком?

Произошла ли та встреча в Веймаре 63 –летней Шарлотты Кестнер и 68-летнего Гёте после 43-летней разлуки?
Может быть, и произошла, а может быть и нет. Лично я удовлетворюсь и тем, что эта встреча произошла в фантазийном полусне Томаса Манна, а, может быть, и в реальной нереальности. Важно ли это?

Лично мне больше подходит фантазийный вариант, я бы хотела, чтобы эта встреча по ряду причин не состоялась. У той, которую воспел еще совсем юный Гёте «в страданиях молодого Вертера» и поставил эту девушку на мифический пьедестал, наделив ее свойствами ангела, сделав ее живой легендой, и, ко всему прочему, его поэтическое своенравие позволило ему, не задумываясь, выставить души, взаимоотношения напоказ всему свету, буквально всему земному шару, и вдобавок смешать правду и вымысел с тем опасным искусством, которое умеет сообщать поэтический образ правдивому, а вымышленному придавать вид действительного.

И Лотта, вернее ныне вдова советника Кестнера, так и живет под неусыпным оком почитателей творчества великого писателя немецкого народа Гёте. А уж жителям Веймара особенно знакомо то чувство, что все живое вертится вокруг их литературного классика. Даже мне пришлось испытать такое же чувство во время поездки в Германию и посещения Веймара: там воздух насыщен и наэлектризован духом Гёте. И было такое чувство, что и он здесь.

Особенно чувствовала это я, «провинившаяся» перед ним. В универе не сложилось взаимоотношения с преподавателем, фанатиком творчества Гёте, я не вписалась в его коллектив, и многое прошло мимо меня. Я очень жалею о том времени. И только потом, чуть позже, перечитывая, я проникалась самостоятельно тем, что пытался он нам донести. Тогда мне казалось, что я не должна доверять странноватому преподавателю с разноцветными носками, которые мелькали из-под слишком коротких брючин, разве мог он в своей куртуазной тяге к прекрасному донести это через своей абсурдный внешний вид и манеры. Отторжение был неслучайным, оно было бунтарским. Даже стыдно вспоминать, но это было. И тогда «Страдания юного Вертера» показались мне скучными, а позже и «Лотта в Веймаре» тоже скучным; слишком нравоучительным и безсобытийным.

Там одно событие – приезд пожилой возлюбленной к пожилому писателю, виновнику ее популярности и преклонения – и сплошные диалоги и монологи.
Но годы сделали свое дело: теперь я с полной откровенностью и восторгом уверяю, что более насыщенно - эмоционально-тугого произведения я не знаю, там каждое слово, мысль, судорога на своем месте и в словесном оркестре слышна до пронзительности каждая нотная фраза, фабула ошеломительна, тишина прозрачна, а аккорды оглушительно-неслышны. Вот такое это произведение. Оно на кончиках пальцев, дунь и улетит, и не оттого, что легкое на подъем, оно обидчивое - требует ответственного к себе отношения, потому что гений писал о гении.

И все же была ли эта поздняя встреча, та, от начала которой не осталось практически ничего, чувства угасли, жизнь прошла, а то, что было, быльем заросло, однако маг сделал свое дело – Лотту знают все – «от детски наивных масс до просвещеннейших людей эпохи несут свое растроганное благоговение к женщине, имя которой стоит в начале или почти в начале истории гения. Это имя навеки вплетено богом любви в его жизнь, а, следовательно, и в историю становления отечественного духа, в царство немецкой мысли».

Гете в маске Вертера, влюбившись в чужую влюбленность, вторгается в жизнь, созданную другими, и лакомится яствами с чужого стола. Любовь к нареченной другого – вот что заставляло впоследствии молоденькую Лотту ломать голову все годы замужества и вдовства, любовь, сочетаемая с верной дружбой к жениху, которая при всех домогательствах отнюдь не намеревалась ущемить его права и обязанности. Но он все же домогался ее и был этаким попрошайкой. Но эта влюбленность или эгоизм, принес плоды. Ему - славу, ей - славу.

А глава седьмая, где Гёте наедине с собой. Особая. Позвольте несколько фраз из нее.

Я – баланс жизненных натяжек, точно дозированная счастливая случайность природы, - танец меж ножей, стремление к трудностям и поблажкам, натяжка и допущение пополам с гениальностью – да и может ли быть иначе? Ведь гений всегда натяжка и допущение.

Противостоять искушению не значит его уже более не ведать – такого испытания никто не выдерживает; оно слишком сладостно. Богам любо ниспосылать нам искушения, нас в него вводить так, словно оно от нас исходит, парадигма всех искушений и виновностей, ибо одно здесь равняется другому.

Госпожа советница: помогать героине Вертера при выходе из экипажа Гёте – это событие. Как же назвать его? Событие, достойное увековечения.

Написана в рамках «Игры в классики».

Молодой амбициозный чиновник приезжает в Вецлар, чтобы исполнять обязанности в имперском суде. В этом небольшом городке он встречает Шарлотту Буфф, будущую Кестнер, связь с которой (не более, чем платоническая, ограниченная лишь одним горячим поцелуем) повлияет не только на жизнь юноши, но и всего поколения в мире. Отношениям не суждено было состояться из-за помолвки юной особы с другим человеком. Борясь с депрессивным состоянием молодой человек пишет один из главных своих шедевров - роман "Страдания юного Вертера", где запечатлел весь свой четырехмесячный опыт общения с Шарлоттой (и её женихом).

Проходит сорок четыре года. Уже престарелая муза когда-то юного гения едет в Веймар, место его нынешнего обитания. И вот именно этот-то момент и интересует Томаса Манна, как повод для исследований мифа и его влияния на общество и жизнь разных слоёв населения. В Веймаре её встречают как звезду, от мала до велика пытаются лицезреть её божественный лик и получить хотя бы толику аудиенции. И это как раз тот случай, "когда прошлое и настоящее сливаются воедино". Стародавний шедевр и связь великого гения с юной особой обросли славой и деталями и догнали прообраз в старости.

Для описания деталей, события и портретов Томас Манн выбрал диалоги, что может, конечно, нас в эпоху твиттера, постмодернистской фрагментарности (несмотря на то, что её ругают, а поди ж попробуй почитать произведения Манна, Музиля или Пруста), рубленых коротких фраз и клипового сознания может несколько угнетать. Отвык современный читатель от больших фраз, хоть и столь поэтичных и философски содержательных. Набравшись терпения, он получит не просто очередной шедевр, но исследования мифа во времени, множество деталей описываемой эпохи (патриотическое настроение (пруссачество), отношения Гёте с сыном, дочерью, отцом, матерью, отношение людей того времени к Наполеону и его войнам), исследования величия гения и его окружения (обед у Гёте, где столь явственно отобразилось лживость и льстивость окружающих людей, а сам великий поэт показан чванливыми и высокомерным, шедеврален), жертвенности близких людей и прообразов персонажей. Манн рисует нам противоречивый портрет Гёте (ну или, в целом, гения, кумира), в котором физическая монументальность (по ожиданиям современников) вполне уживается с духовной:

Ей подумалось, что людям очень уж облегчено преклонение перед духовным, когда, украшенное пышным титулом и звездой, оно живет в великолепном доме с античной лестницей в образе элегантного старца с блестящими глазами, чей лоб напоминает вон того Юпитера в углу и кто глаголет амброзическими устами. Духовное, думала она, должно было бы быть бедным, уродливым, не ведающим земных почестей, для того чтобы истинно проверить людскую способность ему поклоняться.

А высокомерие и снисходительность - с жертвенностью (опять же диалог Шарлотты с Гетё в конце, в котором он показан не столь высокомерным, но чуть более человечным, великолепен):

Ты прибегала к сравнению, мне милому и близкому: мошка и смертоносное пламя. Ты хочешь сказать – я то, куда жадно стремится мотылек, но разве среди превратностей и перемен я не остался горящей свечой, которая жертвует своим телом для того, чтобы горело пламя? И разве я сам – не одурманенный мотылек, извечный образ сожжения жизни и плоти во имя наивысшего духовного пресуществления. Старая подруга, милая, чистая душа, я первый – жертва, и я же жертвоприноситель.

И вот эта противоречивость "поэзии и правды", гения и человека не даёт покоя людям тысячелетиями, что постоянно привлекает к ним всё новые и новые поколения читателей и исследователей.

Томас Манн. Лотта в Веймаре