В загадочном и изящном романе Андре Бретона «Надя» рассказывается о любви к женщине с даром ясновидения, окончившей свои дни в психиатрической клинике. Эпизоды повседневной жизни сливаются с искаженным их восприятием.
Бабушка Солженицына поет новую версию "Марсельезы" под балалайку.
Французы невероятно кичатся этим произведением Андре Бретона, которое постоянно включают во всякие списки лучших книг. Нам же, судя по всему, должно льстить, что речь в нем о сумасшедшей соотечественнице. На каком-то этапе чтения я понял - почему речь идет о сюрреализме и что автор настойчиво пытается нам рассказать о русской. А все вроде бы просто, произведение именуется "Надя" и намеки излишни.
То, что писатель изобразил, напоминает русский дух исключительно глазами иностранца. С Нади у него начинается надежда, но не образно, а лингвистически. С таким же успехом французы начинаются с франков. Главное, впрочем, Бретон определил - оторванность девушки от реалий, но для этого не нужно было особенно мучиться, а чтобы объяснить что-то подобное, а тем паче - чтобы читатель понял, на это потребовалась львиная доля этого произведения. Русский поэт решил бы этот вопрос в полторы строфы.
Произведение объемом чуть более 70 страниц, тем не менее, читается примерно как вузовский учебник "Общей химии" при условии, что вы химию еще вовсе не изучали. Кому-то из друзей я уже пожаловался, что чтение напоминает мне роды и хотя я сам ни разу не рожал, но представляю себе этот процесс примерно так.
Давно не читал ничего более претенциозного. Начинается "Надя" со "вступления", которое занимает примерно треть книги, где Бретон посчитал своим долгом рассказать читателям о своем уровне образования. Скорее всего это у него получилось, потому что предполагаю, что основная масса читателей, а их и так было немного, на этом этапе сбежала.
Те немногие, кто доковылял до конца, уж не знаю по какой причине, я, например, исключительно из-за любопытства, которое Мисима называл самым аморальным человеческим качеством. Надя у меня ассоциируется с Марселем Прустом, которого бабушка выгнала на улицу купить молока, а сюр похож на сюр, потому что эту самую Надю писатель совершенно не понимает. Но эффект усиливается тем обстоятельством, что пишет Бретон вполне даже логично и от него несет крепким меркантилизмом, видно, что этот человек всегда знал, сколько монеток у него в левом кармане. Но все равно периодически останавливался и пересчитывал.
Фразы порою образные и красивые, не сказать, что оригинальные, скорее с претензией на это. Интернет мне тут же предложил какое-то дикое издание этой книги, чтобы "по-настоящему понять писателя" с фотографиями Парижа, а я и так понимаю - о чем речь, тем более, что в книге приводятся рисунки Нади, здесь я даже засмеялся, ибо сюр пытается доказать, что он и правда был. Обычные рисунки ребенка, а не девушки, ну, плохо рисует она, бывает. Ничего ненормального я не увидел, пусть радуются, что я рисовать не люблю.
Бабушка Солженицына поет новую версию "Марсельезы" под балалайку.
Французы невероятно кичатся этим произведением Андре Бретона, которое постоянно включают во всякие списки лучших книг. Нам же, судя по всему, должно льстить, что речь в нем о сумасшедшей соотечественнице. На каком-то этапе чтения я понял - почему речь идет о сюрреализме и что автор настойчиво пытается нам рассказать о русской. А все вроде бы просто, произведение именуется "Надя" и намеки излишни.
То, что писатель изобразил, напоминает русский дух исключительно глазами иностранца. С Нади у него начинается надежда, но не образно, а лингвистически. С таким же успехом французы начинаются с франков. Главное, впрочем, Бретон определил - оторванность девушки от реалий, но для этого не нужно было особенно мучиться, а чтобы объяснить что-то подобное, а тем паче - чтобы читатель понял, на это потребовалась львиная доля этого произведения. Русский поэт решил бы этот вопрос в полторы строфы.
Произведение объемом чуть более 70 страниц, тем не менее, читается примерно как вузовский учебник "Общей химии" при условии, что вы химию еще вовсе не изучали. Кому-то из друзей я уже пожаловался, что чтение напоминает мне роды и хотя я сам ни разу не рожал, но представляю себе этот процесс примерно так.
Давно не читал ничего более претенциозного. Начинается "Надя" со "вступления", которое занимает примерно треть книги, где Бретон посчитал своим долгом рассказать читателям о своем уровне образования. Скорее всего это у него получилось, потому что предполагаю, что основная масса читателей, а их и так было немного, на этом этапе сбежала.
Те немногие, кто доковылял до конца, уж не знаю по какой причине, я, например, исключительно из-за любопытства, которое Мисима называл самым аморальным человеческим качеством. Надя у меня ассоциируется с Марселем Прустом, которого бабушка выгнала на улицу купить молока, а сюр похож на сюр, потому что эту самую Надю писатель совершенно не понимает. Но эффект усиливается тем обстоятельством, что пишет Бретон вполне даже логично и от него несет крепким меркантилизмом, видно, что этот человек всегда знал, сколько монеток у него в левом кармане. Но все равно периодически останавливался и пересчитывал.
Фразы порою образные и красивые, не сказать, что оригинальные, скорее с претензией на это. Интернет мне тут же предложил какое-то дикое издание этой книги, чтобы "по-настоящему понять писателя" с фотографиями Парижа, а я и так понимаю - о чем речь, тем более, что в книге приводятся рисунки Нади, здесь я даже засмеялся, ибо сюр пытается доказать, что он и правда был. Обычные рисунки ребенка, а не девушки, ну, плохо рисует она, бывает. Ничего ненормального я не увидел, пусть радуются, что я рисовать не люблю.
«Сюрреализм. Чистый психический автоматизм, имеющий целью выразить, или устно, или письменно, или другим способом, реальное функционирование мысли. Диктовка мысли вне всякого контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было эстетических или нравственных соображений».
Андре Бретон
Любая попытка выразить впечатления от этой книги, как мне кажется, обречена каждый раз закончиться тем, что читатель начнет говорить о своих впечатления от чего угодно, может быть, о собственных переживаниях или чувствах, но только не о романе Бретона. Отзыв о «Наде»? Это безнадежно…
К роману Бретона можно применить то, что сам он сказал об одном спектакле: «Надя» теряет почти всё – в любом пересказе, отзыве или рецензии, - если книгу не прочесть самому. Возможно, о сюрреалистическом произведении никогда нельзя что-то сказать, можно только увидеть во сне.
Лучшее в этом произведении, безусловно, рисунки Нади.
Да и личность самой Нади не может быть неинтересной. Наблюдения за людьми, что называется «не от мира сего» всегда не лишены своеобразных впечатлений. Их видение, их отношение к окружающему отличается от общепринятого. Такие люди не боятся, не стесняются (по-видимому, им не знакомы эти чувства), быть естественными и в этом содержится привлекательность и притягательность их мировоззрения.
Вот только истории Нади, хоть она и является заглавной героиней, отнюдь не главенствующая в книге. Добрая треть книги, а если исходить только из текста, опустив рисунки, то и половина ее – … даже не знаю, как и назвать этот поток мыслей, лично для меня оказалась неподъемной: уловить, о чем это и как все это соотносится с рассказом о Наде, не удалось. Или это и есть то, что объединяет автора и его героиню – понять их нельзя, не надо и пытаться.
Надя и Ирэна - две главные "женщины" сюрреализма. Ирэна - его плоть, а Надя - Анима, его душа, воплощающая все его основные принципы: инверсия причины и следствия, глаза, прозрачность и случайность, подвижное скольжение по миру ирреального (бытового и условного) и плотная укорененность в мире реальном. При этом сама история, рассказанная Бретоном, довольно банальна, но язык ее плотен и очень вещественен - предметы, имена, улицы, действия, кровь и химические процессы в мозге. Даже идея прозрачности облечена в материальный образ - стеклянный дом со стеклянными стенами, стеклянной кроватью и стеклянными простынями.
“… en passant la tête, puis un bras entre les barreaux ainsi écartés de la logique, c’est-à-dire de la plus haïssable des prisons”
"...протискиваться головой, затем руками через решетку логики, раздвигать прутья этой презреннейшей из тюрем"
Вообще, я обожаю логику, но эта цитата меня покорила.
Да и речь не о цитате. Возможно, просто надо было с чего-то начать, так как "Надя" предстала передо мной одной из тех книжек, про которых что ни напиши, все получится глупость (и, к моему смятению, уже на третьем предложении я это чувствую).
Если честно, я ожидала, что эта книга будет куда более причудливой, тайной и невероятной.
По крайней мере, мне хотелось бы это увидеть.
Ну, что ж.
Книга прочитана в рамках игры LinguaTurris, а также Борьбы с долгостроем.
Я вспоминаю также — и ничто в то мгновение не могло быть более прекрасным и трагичным одновременно — я вспоминаю, что однажды явился ей, черный и охладевающий, словно герой, поверженный у ног Сфинкса. Я видел, как по утрам ее папоротниковые глаза распахиваются тому миру, где хлопанье крыльев необъятной надежды едва отличимо от другого шума — шума ужаса; они распахиваются тому миру, в котором я различал лишь вечно закрывающиеся глаза. Я знаю, что для Нади это отправная точка ; для иных добраться до нее — уже редкостное и дерзкое желание, которое осуществлялось вопреки тому, к чему принято взывать в минуту, когда все рушится; она сознательно далека от поисков спасительного плота, сознательно далека от того, что оказывается в жизни ложным, но практически необходимым компенсирующим началом.
Я по-прежнему приходил в изумление от ее манеры ориентироваться в жизни, опираясь лишь на самую чистую интуицию и без передышки руководствуясь чудом, но я тревожился все более и более, чувствуя, что, когда я уходил от нее, она снова попадала в водоворот этой жизни, который кружился вне ее и ожесточенно требовал среди прочих уступок, чтобы она питалась, спала.
На рисунке, датированном 18 ноября 1926 года, изображен наш с ней символический портрет: сирена, в образе которой она всегда представляла себя со спины; сирена держит в руке бумагу, свернутую трубочкой; монстр со сверкающими глазами, он возникает из чего-то похожего на вазу с головой орла, покрытой перьями, которые изображают идеи. «Сон кошки», где представлено животное на задних лапах, стремящееся убежать, не видя, что оно привязано к земле гирей и подвешено сверху посредством веревки, которая есть в то же время безмерно разросшийся провод перевернутой лампы. Этот рисунок кажется мне самым таинственным — своего рода торопливый декупаж непосредственно вслед за видением. Еще один декупаж, на этот раз сделанный из двух частей таким образом, чтобы можно было варьировать наклон головы, — ансамбль из лица женщины и кисти руки. «Приветствие дьявола», как и «Сон кошки» — это отчет о видении. Рисунок с каской, а также другой — под названием «Облачный персонаж» — плохо поддающийся репродуцированию, имеют иной источник вдохновения: они воплощают стремление различать силуэты в разводах ткани, в расположении волокон в дереве, в ящеристых прожилках старых стен.
«Вы слышите голоса, превосходно. У вас слуховые галлюцинации»
Каждый раз после посещения сумасшедшего дома я убеждаюсь, что там делают безумцев, точно так же, как в исправительных домах делают бандитов. Что еще может быть возмутительнее этих так называемых аппаратов социальной консервации, которые за малейший проступок, ничтожнейшее нарушение благопристойности или здравого смысла низвергают человека в массу других людей, соседство с которыми может оказаться для него только пагубным, и, самое главное, систематически лишают его отношений со всеми теми, у кого моральное или практическое чувство более устойчиво, чем его собственное?