На маяк

"СТРАННАЯ,СТРАННАЯ ЖЕНЩИНА".

У меня в руках книга "На маяк"этой странной,странной женщины Вирджинии Вулф.
Голова идёт кругом.Я не знаю,я правда не знаю,что написать.Какие слова способны выразить,ВЫРАЗИТЬ-вот чёрт!Что за... Какие слова подобрать?
Может быть просто переписать с обложки -"Она создала неповторимый стиль письма,способный передать тончайшие оттенки и обертоны психологических состояний и чувств".
Но это не то!Всё не то!
Вычеркнуть,вычеркнуть немедленно,сейчас же-все эти чёртовы"обертоны","тончайшие"-всю эту филологическую чушь.Это не идёт Вирджинии.Она-ВИРДЖИНИЯ!
Я нервничаю.
У меня ничего не выходит.
Стоп!
На обложке её фотография.
Да,всё же она очень странная!
На что она смотрит?
Пристальный взгляд.
Тёмные волосы небрежно собраны в пучок на затылке.Прямой нос.Тяжёлый подбородок.
На что она смотрит?
"На маяк" она написала в двадцать седьмом году.Ей было сорок пять.На фотографии лет тридцать,не больше.
Что я могу написать? Не знаю,не знаю,не знаю!
Читаю с обложки:-"Её имя ставят в один ряд с именами Джеймса Джойса,Томаса Стерна Элиота,Олдаса Хаксли,Дэвида Герберта Лоуренса".
Заачеем?!
Ряд и место-это в кинотеатре!!!
Джойс-это Джойс,и никакого ряда для него не существует!
Элиот-точка,без запятых и рядов,Хаксли-точка.Лоуренс! О,его божественные "Сыновья и любовники"!!!
Построить в ряд и выдать каждому по штампу,тупому изношенному штампу.
Держи,Джойс.Держи,Элиот.Где Хаксли?Куда делся Хаксли?Здесь должен стоять Хаксли!
К чёрту!К чёрту!
Ничего не могу написать!
Но я очень люблю её!Эту странную,странную женщину ВИРДЖИНИЮ ВУЛФ.

Вечно (то ли у нее характер такой, то ли женская природа такая)
прежде чем текучесть жизни застынет сосредоточенностью работы,
на минуты какие-то она себя ощущает голой, как душа нерожденная,
как с телом расставшаяся душа, беззащитно дрожащая на юру,
под ветрами сомнений.
В.Вулф

Удивительно, как Вулф умеет заставить читателя проникнуть в головы абсолютно других людей и думать так, как они. Тем более невероятно, как всесторонне она умеет заставить читателя понять сущность/личность/характер того или иного персонажа. В романе описывается три дня из жизни семьи Рэмзи, и в эти три дня читатель познает самою суть Миссис Рэмзи.

Тут - миссис Рэмзи.

Ее аура проникнута романтикой, запахом моря и какой-то дымкой. Это все внутри. Снаружи - невероятно красивая для своих пятидесяти лет, властная (некоторые утверждают, что абсолютная тиранша) женщина, мать восьми детей, жена ученого-писателя-философа-самовлюбленного кретина. Она познает мир через саму себя. Она рассуждает о смысле жизни, читая сыну сказку о рыбаке и рыбке. Она жаждет попасть на маяк.

Лили Бриско

Она любит миссис Рэмзи и всю ее семью. Любит все, что с ней связано. Она познает миссис Рэмзи стоя в саду и рисуя картины. Она познает смысл жизни через миссис Рэмзи.

В чем смысл жизни? Вот и все. Вопрос простой; вопрос, который все больше тебя одолевает с годами. А великое откровение не приходит. Великое откровение, наверное, и не может прийти. Оно вместо себя высылает маленькие вседневные чудеса, озаренья, вспышки спичек во тьме; как тогда, например. То, се, другое; они с Чарльзом и набегающая волна; миссис Рэмзи, их примирившая; миссис Рэмзи, сказавшая: "Жизнь, остановись, постой"; миссис Рэмзи, нечто вечное сделавшая из мгновенья (как, в иной сфере, Лили сама пытается сделать нечто вечное из мгновенья). И вдруг, посреди хаоса - явленный образ; плывучесть, текучесть (она глянула на ток облаков, на трепет листвы) вдруг застывает. "Жизнь, остановись, постой!" - говорила миссис Рэмзи.

Если бы я познакомилась с Вирджинией Вулф... мы бы друг друга поняли.
Но она далеко от меня - за гранитной плитой книжного переплета. Каждый сам за себя, и некому задать вопрос.
Она нанизывает реальность, как стеклянные бусинки на детское ожерелье. Воздушно-манящая, неприступно холодная, болезненно красивая.

Увидев друг друга, мы бы вынесли две не пересекающихся линии. Допустим, шел бы дождь.
Я вижу женщину с печатью отчаянной грусти на лице, с острым, уверенным профилем. Идет дождь. Вот и все, что мне под силу сказать.
Она бы увидела мерцание мириад капель, превращенных по прихоти ветра в маленькие, игрушечные торнадо, которые никому не навредят, а впрочем, это как посмотреть. И молодую женщину, у глаз которой каскадами льется вода, рисует вихри, смешные маленькие вихри, но та женщина их почему-то не замечает. Возможно, она думает о грозе. А возможно, ей сейчас припоминается давно упрятанное в мешок ненужного во взрослой жизни воспоминание о том, как будучи девочкой, она промокла насквозь июльским ливнем. И что-то блеснет в ее лице, когда она пройдет мимо.

В Вирджинии - громадная сила, которую она сама в себе не может объяснить, как не сможет и всякий читатель. Мне стоило больших трудов пропускать через себя ее всестороннесть, обычные слова в ее устах превращались в загадки сфинксов, в расплывчатые силуэты на картинах Моне. Мы по разные стороны баррикад: она созидает, а я, блеклая тень, так же точно пытаюсь анализировать.
Это попытка анализировать воздух. Но нет, она не пуста, вовсе не в этом смысле.
Ею дышишь, настолько она целостна.
От нее перенимаешь почти невыносимую для плеч тяжесть - чувстововать все, не фильтруя. Честно скажу вам, в мои грани восприятия не укладывается, как можно жить, позволяя всем мыслимым микро и макрокосмам вливаться в недра сознания.

На той стороне она опять мучительно отбрасывает перо. Я, здесь, сейчас, в попытках сделать ее понятной для себя - тоже перо отбрасываю. (Фигурально, конечно. Могу отбросить клавиатуру, что будет эффектно, но непрактично.)
Если бы не леса условностей, если бы не моря десятков лет меж нами. Уверена, она была примечательным собеседником, но увы, на ее паутинных монологах лежит печать безмолвия.

У меня столько вопросов к ней... но мы никогда не встретимся. Поэтому я складываю оружие и остаюсь как есть: вопрошающая, покоренная, смотрящая на профиль писательницы, за которой мне не угнаться.

То, что чувствуешь, - невозможно словами сказать.

***
Луч срезал с крыши солнце, поблескивал утомленный дождь. Почему-то Петербург. Тротуары проплывают людьми. И вдруг - она.
Вот что будет сниться мне, когда я захочу узнать ответы на свои вопросы.

И всё-таки «На маяк» - слишком женский роман…

Несмотря на очевидные (и блестящие!) литературные достоинства – особенно в части стилистики: stream of consciousness в исполнении Вирджинии Вулф бесподобен и самобытен, это не джойсовский непосредственный поток мыслей, а лирическое перефразирование (она думала, она говорила себе, он понял…), - и оригинальную художественно-философскую идею роману не хватает лёгкости, законченности, словно автор никак не мог с ним расстаться, и… уверенности. Нет здесь той решительной последней черты, как на картине Лили Бриско, чтобы читатель мог сказать «вот как ей всё это явилось».

Не секрет, что для Вирджинии Вулф этот роман был попыткой самоанализа, способом найти ответы на многие мучающие вопросы, связанные с родителями и детством – «правда, рассказанная о себе, способствует самопознанию», - и можно найти много общего между сюжетом романа и биографией писательницы. Но нам говорят: деспотичный отец (прототип мистера Рэмзи) и жертвенная мать (миссис Рэмзи, образ невероятный, почти фантастический); постойте, если кто и выглядит в романе деспотичным, так это именно миссис Рэмзи… Так был ли самоанализ успешным? Не оказался ли он направлен только на субъективные переживания, исключая оценку внешних, объективных обстоятельств и условий?

В книге прекрасно переданы муки творчества – «головокружение перед чистым листом бумаги» - через размышления самокритичной и требовательной к себе, но одновременно и самоуверенной Лили Бриско. Беда только в том, что лейтмотивом романа становится несколько раз повторяемая мысль «женщины не владеют кистью, женщины не владеют пером» - вот она, исключительно женская позиция! Почему однажды высказанные слова не самым уважаемым и авторитетным (в контексте романа) представителем мужского пола так беспокоят героиню? Как писала Симона де Бовуар «привилегия, которой мужчина обладает с самого детства, заключается в том, что его предназначение в качестве человеческого существа не вступает в противоречие с его судьбой как представителя мужского пола». Наверное, это многое объясняет, учитывая положение с женским вопросом в то время и личную судьбу Вулф. Но здесь, мне кажется, кроется основная проблема: автор, как и близкая ей героиня Лили Бриско, слишком много думает о том, что она - женщина… Словно её «женский пол» её же смущает и стесняет и заставляет сомневаться в себе, она будто всё время укоряет себя «Я так думаю (делаю, вижу и т.д.), потому что я женщина», забывая, что она в первую очередь Человек…

Игра в классики. Тур №1

"...И повторится всё, как встарь,
Ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь"
Это волшебная книга. Такое собрание мгновений, которые раскрываются как лилии, каждая неповторима, и все похожи одна на другую.
Очень поэтичная книга, о жизни, её стремлениях, от стремительной походки, выставив вперёд зонтик, до недостижимого стремления куда-то на маяк, или достижимого стремления к смерти, которая не пугает, потом что делает жизнь жизнью.
Мне понеравилось, как Вульф рассказала о миссис Рэмзи, сначала через её словами, словами её близких, и как завершающий штрих, словами искусства. Красиво, поэтично и печально.
Что остаётся, когда человек умирает, как видят одного и того же человека разные люди, даже его дети, чувствуют по-разному, в зависимости от того, какое мгновение им удалось поймать. Как люди чувствуют друг друга, и как можно оказаться вместе, случайно схватившись за одну щепку в море одиночества.
Начало далось мне труднее, чем в "Миссис Дэллоуэй", может потому что больше персонажей, может потому что образ миссис Дэллоуэй мне гораздо ближе, чем образ миссис Рэмзи. Но потом, подхваченная потом я погрузилась в очарование этого текста.
Очень понравилась, как описана сцена обеда (или ужина, эти англичане вечно путают все приёмы пищи). Когда разговор за столом, мысли, чувства переходят от человека к человеку, цепляясь за детали, когда пустое вдруг становится важным, а важное растворяется в словах.
В общем, не рецензия, не отзыв, а впечатление от книги. Как хорошо, что она есть.