Книга посвящена Эдуарду Мане – замечательному французскому живописцу. Анри Перрюшо известен как автор биографий прославленных художников Франции. Его книги отличает насыщенность документальным и фактическим материалом, легкость и живость изложения.
Буржуа, который не хотел быть бунтарем
Импрессионизм многим обязан своим отцам-основателям с почти неразличимыми на первый взгляд фамилиями: Мане и Моне. Первый - Мане - выступил с декретом нового направления в живописи, когда оно еще не имело названия, представив публике картину "Завтрак на траве", второй - Моне - картиной "Впечатление" (Impression) дал, наконец, имя этому направлению.
Книга Перрюшо посвящена первому, первому во всех смыслах, потому что именно Эдуард Мане стал глашатаем новой живописи. Великая трагедия этого человека в том, что он сам не понимал, в чем заключается его историческая миссия. Судьбой ему было назначено стать бунтарем и революционером, а он всю жизнь открещивался от этого пути, изо всех сил стараясь оставаться обычным приличным буржуа.
Принадлежность к классу была тяжелейшим камнем, тянувшем его на дно обыденности и благоприличия. Жертвой буржуазной этики стала личная жизнь художника, он смог жениться на любимой женщине только после смерти отца, а родной сын так и остался "крестным сыном", носившим чужую фамилию.
Жертвой того же стала и его творческая судьба. Всю жизнь он стремился к признанию и славе, домогался официального одобрения своих работ, переживал, когда его обходили медалями и наградами, когда критики разносили его в пух и прах. Неоднократно он пытался отступать от своего творческого кредо ради признания, и каждый раз работы, выполненные не от сердца оказывались намного бледнее тех, что писались от души. И он снова возвращался к тому стилю, который был его сутью, который был выше и сильнее всех жизненных обстоятельств, влиявших на художника.
Он, сам того не желая, стал вожаком новой бунтарской школы в живописи. Моне, Ренуар, Дега, Сезанн и много других, не столь известных в будущем, молодых художников, видели в нем бога. "Батиньольская школа" - прообраз всего импрессионизма, сложилась и спаялась именно под мощным воздействием Мане. Но он не видел и не понимал всей мощи происходящего вокруг него, и снова и снова отрекался от своих друзей и последователей ради очередной выставки в Салоне, ради очередной надежды на официальное признание.
Когда в середине 70-х годов, уже заявляющие о себе в полный голос, импрессионисты начинают устраивать свои выставки, Мане так и не соглашается принимать в них участие, по прежнему ориентируясь на снисхождение академиков Института. В конце жизни он, наконец-то, добивается этого призрачного признания, да и то, благодаря тому, что на решение жюри, присудившего ему медаль, оказал большое влияние его друг юности Пруст, ставший на тот момент министром изящных искусств.
Мане ушел из жизни, так и не реализовав свой талант в полной мере. И причина как раз в том, что он так и не сумел порвать со своей буржуазной сутью, так и не осознав своей настоящей роли в истории мировой живописи и искусства в целом. Ему была дана сила оригинального видения, которая не вписывалась в классический канон, царивший в живописи тогда. Мане не отдавал себе отчета в том, что в жизнь людей пришла фотография и задача живописи кардинально изменилась, если раньше она играла роль отобразителя жизни, теперь ей предстояло демонстрировать оригинальность видения мира.
На первый план стала проситься концептуальность - сюжета, видения, техники. Он этого не осознавал, но он инстинктивно почувствовал это, и его творческий потенциал оказался выше его жизненных притязаний, он заставлял его снова и снова писать так, как он видел, получая за это новые и новые шишки от апологетов старого искусства. И снова, и снова он страдал и мучился, рождая то, что не мог не родить, и получая в ответ презрение, насмешки и неблагодарность.
Всю жизнь Мане дружил с литераторами, которые тоже были изначально не приняты обществом. Его взаимоотношения с Золя, который много сделал для определенного признания художника еще при жизни, были дружескими, но не более. Бодлер и Малларме были частью его души. Оба поэта были предвестниками будущего декаданса, оба были тесно связаны с творчеством Эдгара Аллана По, писателя, ставшего родоначальником большого количества жанров литературы будущего. Чувствуете как переплетаются ветви дерева культуры и искусства, как питают они друг друга, как движутся по единому вектору.
Что еще хотелось бы отметить: так это отношение России к судьбе великого живописца. Шесть лет, самых плодотворных и значимых в его творческой судьбе, мастерская художника находилась на улице Санкт-Петербург, и все это время и еще несколько лет кроме того, его семья арендовала квартиру на этой же улице. А поэт Малларме, бывший лучшим и самым верным его другом в последние годы жизни художника, проживал на улице Москва, и каждый день посещая друга, совершал пешие вояжи от Москвы до Санкт-Петербурга и обратно.
Прочитано в рамках игр "Четыре сезона" и "KillWish"
Буржуа, который не хотел быть бунтарем
Импрессионизм многим обязан своим отцам-основателям с почти неразличимыми на первый взгляд фамилиями: Мане и Моне. Первый - Мане - выступил с декретом нового направления в живописи, когда оно еще не имело названия, представив публике картину "Завтрак на траве", второй - Моне - картиной "Впечатление" (Impression) дал, наконец, имя этому направлению.
Книга Перрюшо посвящена первому, первому во всех смыслах, потому что именно Эдуард Мане стал глашатаем новой живописи. Великая трагедия этого человека в том, что он сам не понимал, в чем заключается его историческая миссия. Судьбой ему было назначено стать бунтарем и революционером, а он всю жизнь открещивался от этого пути, изо всех сил стараясь оставаться обычным приличным буржуа.
Принадлежность к классу была тяжелейшим камнем, тянувшем его на дно обыденности и благоприличия. Жертвой буржуазной этики стала личная жизнь художника, он смог жениться на любимой женщине только после смерти отца, а родной сын так и остался "крестным сыном", носившим чужую фамилию.
Жертвой того же стала и его творческая судьба. Всю жизнь он стремился к признанию и славе, домогался официального одобрения своих работ, переживал, когда его обходили медалями и наградами, когда критики разносили его в пух и прах. Неоднократно он пытался отступать от своего творческого кредо ради признания, и каждый раз работы, выполненные не от сердца оказывались намного бледнее тех, что писались от души. И он снова возвращался к тому стилю, который был его сутью, который был выше и сильнее всех жизненных обстоятельств, влиявших на художника.
Он, сам того не желая, стал вожаком новой бунтарской школы в живописи. Моне, Ренуар, Дега, Сезанн и много других, не столь известных в будущем, молодых художников, видели в нем бога. "Батиньольская школа" - прообраз всего импрессионизма, сложилась и спаялась именно под мощным воздействием Мане. Но он не видел и не понимал всей мощи происходящего вокруг него, и снова и снова отрекался от своих друзей и последователей ради очередной выставки в Салоне, ради очередной надежды на официальное признание.
Когда в середине 70-х годов, уже заявляющие о себе в полный голос, импрессионисты начинают устраивать свои выставки, Мане так и не соглашается принимать в них участие, по прежнему ориентируясь на снисхождение академиков Института. В конце жизни он, наконец-то, добивается этого призрачного признания, да и то, благодаря тому, что на решение жюри, присудившего ему медаль, оказал большое влияние его друг юности Пруст, ставший на тот момент министром изящных искусств.
Мане ушел из жизни, так и не реализовав свой талант в полной мере. И причина как раз в том, что он так и не сумел порвать со своей буржуазной сутью, так и не осознав своей настоящей роли в истории мировой живописи и искусства в целом. Ему была дана сила оригинального видения, которая не вписывалась в классический канон, царивший в живописи тогда. Мане не отдавал себе отчета в том, что в жизнь людей пришла фотография и задача живописи кардинально изменилась, если раньше она играла роль отобразителя жизни, теперь ей предстояло демонстрировать оригинальность видения мира.
На первый план стала проситься концептуальность - сюжета, видения, техники. Он этого не осознавал, но он инстинктивно почувствовал это, и его творческий потенциал оказался выше его жизненных притязаний, он заставлял его снова и снова писать так, как он видел, получая за это новые и новые шишки от апологетов старого искусства. И снова, и снова он страдал и мучился, рождая то, что не мог не родить, и получая в ответ презрение, насмешки и неблагодарность.
Всю жизнь Мане дружил с литераторами, которые тоже были изначально не приняты обществом. Его взаимоотношения с Золя, который много сделал для определенного признания художника еще при жизни, были дружескими, но не более. Бодлер и Малларме были частью его души. Оба поэта были предвестниками будущего декаданса, оба были тесно связаны с творчеством Эдгара Аллана По, писателя, ставшего родоначальником большого количества жанров литературы будущего. Чувствуете как переплетаются ветви дерева культуры и искусства, как питают они друг друга, как движутся по единому вектору.
Что еще хотелось бы отметить: так это отношение России к судьбе великого живописца. Шесть лет, самых плодотворных и значимых в его творческой судьбе, мастерская художника находилась на улице Санкт-Петербург, и все это время и еще несколько лет кроме того, его семья арендовала квартиру на этой же улице. А поэт Малларме, бывший лучшим и самым верным его другом в последние годы жизни художника, проживал на улице Москва, и каждый день посещая друга, совершал пешие вояжи от Москвы до Санкт-Петербурга и обратно.
Прочитано в рамках игр "Четыре сезона" и "KillWish"
Они дивные, дивные, дивные
Эдуар (только так, без "д", ох уж мне эта советская школа транскрибирования) Мане, родившийся в один год с Льюисом Кэрроллом, и похож, и непохож на британского сказочника-абсурдиста. Пожалуй, различий все же больше. И не сказочник, и не математик, и не англичанин, и не склонный к странному юмору Мане будто бы относится к совсем другому пласту жизни. Но кое-что роднит его с современником с Туманного Альбиона. А именно - беспокойство, толкающее его обнаруживать новые пути в искусстве. Даже против его воли.
Ибо Мане, согласно Перрюшо, автору знаменитых биографий французских импрессионистов, сознательным бунтарем не был. Всегда пытался вписаться в официальное искусство, выставляться не в "Салоне отверженных", а вместе с признанными художниками, получающими госнаграды и медали. Но глазу своему Мане изменить не мог. Он всегда протестовал против использования полуоттенков и "битюмных", темных красок, "засоряющих" цвет. Как ни странно, но тут снова просится параллель между Мане и Британией: в ту же эпоху прерафаэлиты возглавляют движение за возвращение к "чистому" цвету, и есть в этом некая перекличка. К слову, в Лондоне Мане был, но эта поездка вряд ли оставила в его душе заметный след.
Больше всего в издании ЖЗЛ меня порадовала полемика в заключительной статье советских литературоведов с автором биографии художника, утверждавшим, что Мане относился к приверженцам чистого искусства, да не обманут нас некоторые сюжеты его картин "на злобу дня". Разумеется, советские специалисты желали видеть в Мане приверженца социальной справедливости, не приемлевшего фальши и бездуховности современной ему городской жизни капиталистического общества. Вот, дескать, и знаменитая "Олимпия" олицетворяет женскую наготу "на продажу", не случайно Мане писал именно Викторину Меран, дабы изобразить обесценивание женского тела, ставшего лишь объектом похоти. Перрюшо же считает, что в "Олимпии" Мане занимали лишь проблемы цветовых переходов. Думаю, обе позиции, приведенные выше, слишком радикальны.
Мане, конечно же, не был совершенно равнодушен к социальной проблематике, об этом говорит и его долгая дружба с Эмилем Золя. С другой стороны, делать из Мане борца с буржуазным обществом, наподобие Гюго, было бы просто глупо. Скорее, он просто улавливал противоречия современности и не мог остаться в стороне от духа времени, так как всегда старался быть актуальным художником.
Мане - великий талант, значение которого со временем лишь утверждает себя. Странные и необычные сюжеты его картин продолжают волновать не одно поколение художников и зрителей. Данная биография приобщит нас лишь немного к раскрытию тайны его произведений. Внимательному созерцателю картин Мане откроется не меньше, а то и больше, чем читателю книги Перрюшо. Ибо живопись надо любить глазами и сердцем.
Книга прочитана в рамках игры Нон-фикшн. Тур 60
Люблю эту серию. Увлекательно и познавательно одновременно. Именно данная книга есть в моей домашней бумажной библиотеке. Столько интересного я узнала о жизни художника! Люблю его манеру письма картин. У Эдуарда Мане есть свой неповторимый, узнаваемый из сотни других стиль. Художник прожил интересную, полную событиями жизнь. Он с ранних лет чувствовал своё призвание, но папа желал сыну другой судьбы, серьёзной профессии. Если вы любите совмещать приятное с полезным, то можете уверенно приступать к чтению этой замечательной книги.
Творчество и время.
Биографии порой удивительны. Удивительно читать их и видеть все многообразие того, как можно рассказать о жизни человека.
Анри Перрюшо - рассказывает о жизни и творчестве Эдуарда Мане чуть свысока, и тут же в книге есть небольшой отзыв переводчика М.Н. Прокофьевой и он звучит намного нежнее, более преклонено к художнику Мане и честно говоря, сей отзыв мне нравится больше, чем вся книга. Но тут надо отметить, что книга таит в себе много важных и интересных сведений о Мане как о человеке, о Франции, о мире в тот момент, о том, что было в головах людей, когда Мане творил и пытался свое творчество показать людям. То есть то многое, что создает художника и понимание нами почему он появился, почему именно такой, откуда пришли "Цветы зла" Бодлера, как взлетел Золя, откуда вдруг выросли кувшинки Моне. Мы узнаем не только о Мане, но и о других людях, которые были рядом с ним, а еще о том, что на себе, на своем виденье вытащил именно Мане, потому что не будь с "указывающим перстом", мы бы много сейчас не получили, а как бы это было жаль.
Меня трудно назвать поклонником Эдуарда Мане. То есть я понимаю, что он дал художественному миру и я безусловно преклоняюсь перед ним в этом плане, но его картины не мои фавориты. Хотя, есть то перед чем я замираю и отчего не могу оторвать глаз, что втягивает меня в себя и не отпускает, отчего я понимаю как велик был этот человек и насколько я соринка.
Бар в Фоли-Бержер - эта картина написана им перед его смертью, написанная тогда, когда рука уже с трудом держала кисть от непрекращающейся боли. Это нечто настолько поразительное, что оторваться от нее почти невозможно.
И вот после этого, я вам скажу, что мне уже все равно каким он был человеком, да, конечно, плохо, что он изменял жене, плохо, что не признавал своего сына, плохо, что не понимал насколько его талант вне медалей и званий и был слишком падок на похвалы, да, плохо. Но мне на это все равно, если человек умудрялся не прогнуться пред толпой и создать вот такое!
Если человек падкий до похвал не изменял себе, если желая медалей, он создавал свою живопись, а не возвращался в четко установленные рамки, если этот человек не завидовал и помогал тем, кому судьба не благоволила на тот момент. Вы только подумайте Моне ходил голодный! Но и сам Мане долгое время не был признанным, а был осмеянным!
Истории талантливых людей чаще всего очень похожи. Похожи тем, как к ним относились в их время и как вдруг становились прозревшими стоило человеку уйти с этого света. Такая же судьба и у Эдуарда Мане. Только после его смерти, до людей дошло, кого они лишились. Уже в год, когда он первый раз не выставил своих работ в Салоне люди поняли, что стало не хватать света и цвета. А с его уходом мир лишился еще одного таланта.
В принципе, эта биография очень хороша именно тем, что это срез времени. Когда ты видишь что воспитывает человека, когда ты видишь, что его вдохновляет, и после этого уже можно понимания это время понять и других людей творящих в эти года и оставшихся в мировом творчестве, а не затерявшихся среди безликости толпы. Такое, конечно же, надо читать. Не все принимать на веру, потому что без личного мнения писателя тут не обошлось, но чтобы понять, больше узнать, увидеть развитие и самому развиться, читать надо. В конце концов, сейчас все мы дети того, что нам дали именно такие люди, которые смотрели дальше своих современников.
Прочитано в рамках игр ТТТ. 2017, Тур первый совет от Zatv (Книга с "Моих книжных полок" заинтересовавшая вас). Можно читать, книга познавательная:)
«Книжная полка». Тур 24. Январь 2017
Нон-фикшн. Тур 37. Со 2 января по 1 февраля
Книжное путешествие. Тур 10. Открой дверь в Нарнию!
Вокруг света с капитаном Сингльтоном. Седьмой тур. Испания.
Перрюшо просто замечательный биограф. Столько интересных фактов, каких-то мелочей,подробностей, мастерски вплетенных в повествование. До этой книги я встречала лишь какие-то сухие факты о жизни и творчестве Мане. Здесь же он предстал в совершенно ином виде, как человек с очень противоречивыми мыслями и поступками, просто одержимого творчеством.
К тому же, благодаря тому, что в книге упоминались картины, ранее не известные мне (или забытые), постоянно лезла в гугл для того, чтобы ликвидировать пробелы в знании и просто понимать, что именно имеет в виду Перрюшо, когда описывает его полотна или связанные с ними события.
Очень понравилось! Советую читать всем, кто интересуется искусством, живописью, ну или просто для расширения кругозора:)
Обязательно прочитаю и другие его книги:)
Если буржуа-традиционалисты обвиняют его в «чрезмерностях», видят в нем революционера, то сами революционеры считают его in petto слишком умеренным и порою склонны видеть в нем буржуа, до сих пор погрязшего в конформизме. «А вы что готовите для Салона?» — спросил как-то Мане у Сезанна. «Горшок дерьма!» — ответил тот.
По привычке, идущей еще со времен Курбе, снабжать этикеткой «реализм» самые смелые живописные произвеведения Мане квалифицируют как реалиста. Но слово это столь мало ему соответствует, что один из приверженных «реализму» критиков, Кастаньяри, испытывает потребность придумать новый термин: термин этот — «натурализм».
«Любитель» самым недвусмысленным образом заявляет о намерении Мане не иметь никакого дела с исторической живописью, говорит о его стремлении искать модели в современной жизни.
Искусство перестало быть актом творения, превратилось в имитацию. Слепо подчиняясь условностям, оно становится бездушным, формальным, категорически исключающим живое видение. Надлежит писать не то, что видишь, а то, что видеть следует.
Писать только потому, что он «имеет сказать нечто», потому, что жаждет иллюстрировать огромными полотнами античные или мифологические эпизоды, Мане не хочет. Он хочет писать потому, что краски и формы доставляют ему невыразимое наслаждение. Это наслаждение носит чисто визуальный характер: оно изначально обусловило творческое призвание и само диктует теперь живописное восприятие.