Каждое утро архитектор и писатель Майкл Соркин идет из своей квартиры в Гринвич-Виллидж через Вашингтон-сквер в свою мастерскую в Трайбеке. Соркин не спешит; и он никогда не пренебрегает тем, что его окружает. Напротив, он уделяет всему вокруг самое пристальное внимание. В «Двадцати минутах на Манхэттене» он объясняет, что видит, что представляет, что знает. При этом перед нами раскрываются невероятные слои истории, инженерного дела, искусства и насыщенной социальной драмы – и все это за время простой двадцатиминутной прогулки.
Градостроительная медитация
– Итак. Клянитесь в полном повиновении католической матери-Церкви, клянитесь правдиво отвечать на все вопросы, клянитесь выдать всё, что вам известно о еретиках и их еретических учениях. Вам понятно, что я говорю? Пухлый пузатый прямоугольник, стремящийся в квадрат, равнодушно шелестит обложкой – знаем мы все эти ваши бюрократические штучки, у меня этих штучек – полный бумажный животик, давайте уже начинать.– Вы заявляете, что вся человеческая субстанция обречена на постоянную проблему выбора. – Но ведь так и есть, – недоумённо отозвался пухлый прямоугольник, – даже вы сейчас находитесь перед выбором: тратить время на разговор со мной или почивать в своей келье над священными текстами. – Да. Но есть Предопределение, которое и обуславливает наши решения: на самом деле есть только один правильный вариант, а всё остальное – ересь. – В голосе инквизитора звякнул металл. – Вы же говорите, что даже простой путь в Даунтаун непременно превращается в хитросплетение решений, которые зиждятся только на переменчивых прихотях жалкого человека: что ему хочется, что ему нравится, где ему вкусно перекусить, а где хорошо представить себя птичкой над парком. Это абсурд! Решение должно обуславливаться полезностью и только ею, причём полезностью не индивидуальной, а общеправедной: «Что угодно Господу нашему?». – Позвольте не согласиться. Если вы внимательно читали, то далее во мне пишется, что пешая прогулка со всем своим многообразием мелочного выбора – это не что иное как аналитический инструмент, направленный на созидание пространства, созданным, как вы верно захотите уточнить, высшей силой, и упорядоченное человеческой мыслью в согласии с нею. Вспомните Ги Дебора и Анри Левефра – я вместе с ними со стороны ситуационистов критикую праздничных гуляк и фланёров Бодлера, шатающихся по улицам ради одного только шатания. Пеший шаг – это процесс познания, во мне пишется об этом. На зубах инквизитора зашуршал схоластический едкий песочек. Ему не очень нравится, когда против матери-Церкви используют её же оружие. Ла-а-адно. – Вы не раз упоминаете, что вся ширящаяся материя городов, истерично разбухающая то вширь, то вверх, направлена на сохранение хрупкого телесного сосуда, который представляет собой человеческое тело. Мол, это настолько непостоянная и хлипкая конструкция, что инженерам приходится изворачиваться с лифтами, с машиностроением, с бесконечным усовершенствованием средств передвижения, с разработкой систем безопасностей, оберегающих от пожаров и катаклизмов, рассчитывать массовость застройки и оптимальную этажность, думать над парадными и не забывать втыкать то тут, то там увесилительные заведения. В вас тянется красной нитью из главы в главу мысль, что этим своим бесконечным упорядочиванием и контролированием человек не столько устремляется к чему-то совершенному, сколько приближается к неотвратимой энтропии, попутно запараллеливая свою жизнь в блочных ячейках, которые вкладываются друг в друга и оберегают одну особь от другой, как то комната-квартира-этаж-дом-блок-улица-квартал-округ. В чём смысл, вы обличаете человека в том, чего Господь не побуждал его делать, и при этом не несёте какой-то дидактики, кроме практической, лишь усугубляющей положение дел. Кто дал вам это право?– Время и опыт. Моему создателю – у всех из нас есть создатель, какие бы коннотации это слово не принимало, – с его пытливым умом много из того, что он видит каждый день, не даёт покоя, поэтому он вложил свою медитацию в меня. Человек – чехол из плоти, костей и крови, в котором барахтается некий незримый Разум, способный создавать материальные формы. Так и я – сборник бумажных волокон и типографской краски, плоть моя соткана из размышлений самого разного толка: от памяти митингов в городском бессознательном до проектов зданий, где стены способны расширяться при необходимости. Формально я не более чем объект для растопки, как и человек не более чем удобрение. Но на глубинном уровне я – протяжённая во времени мысль, внимательная, цепкая и ироничная, при этом не лишённая любви к тому, на что она направлена. Так я смотрю на этот мир, так человек смотрит на плод рук своих, так Ветхозаветный Господь смотрит на нас сверху. Тогда какой же во мне грех? – Так. – Инквизитор встал, хлопнув себя по коленям, обращаясь к монахам за спиной. – Пакуйте его и отправляйте ближайшим кораблём в Рим. Пусть у Папы теперь голова болит. скабрезная шуточка про баптистовКак-то теплым, летним утром шел мужчина по мосту и увиделчеловека, стоящего на перилах и явно намеревающегося
прыгнуть вниз.
– Остановись! Не делай этого!
– Почему?
– В жизни столько прекрасного ради чего стоит жить.
– Например?
(задумавшись) – Ты вот верующий или атеист?
– Верующий.
– Я тоже. А ты христианин или еврей?
– Христианин
– Я тоже. А ты католик или протестант?
– Протестант.
– Я тоже. А ты приверженец епископальной церкви или баптист?
– Баптист.
– Ну и ну! Я тоже. А ты баптист церкви Бога нашего или баптист
церкви Христовой?
– Баптист церкви Бога нашего.
– Я тоже. А ты баптист ортодоксальной церкви Бога нашего или
реформированной?
– Реформированной.
– Ну просто невероятно! Я тоже. А ты баптист реформированной
церкви Бога нашего 1879 года или баптист реформированной
церкви Бога нашего 1915 года?
– 1915 года.
– Ух, сдохни, мерзкий еретик! - сказал мужчина и столкнул второго
вниз. свернуть
Градостроительная медитация
– Итак. Клянитесь в полном повиновении католической матери-Церкви, клянитесь правдиво отвечать на все вопросы, клянитесь выдать всё, что вам известно о еретиках и их еретических учениях. Вам понятно, что я говорю? Пухлый пузатый прямоугольник, стремящийся в квадрат, равнодушно шелестит обложкой – знаем мы все эти ваши бюрократические штучки, у меня этих штучек – полный бумажный животик, давайте уже начинать.– Вы заявляете, что вся человеческая субстанция обречена на постоянную проблему выбора. – Но ведь так и есть, – недоумённо отозвался пухлый прямоугольник, – даже вы сейчас находитесь перед выбором: тратить время на разговор со мной или почивать в своей келье над священными текстами. – Да. Но есть Предопределение, которое и обуславливает наши решения: на самом деле есть только один правильный вариант, а всё остальное – ересь. – В голосе инквизитора звякнул металл. – Вы же говорите, что даже простой путь в Даунтаун непременно превращается в хитросплетение решений, которые зиждятся только на переменчивых прихотях жалкого человека: что ему хочется, что ему нравится, где ему вкусно перекусить, а где хорошо представить себя птичкой над парком. Это абсурд! Решение должно обуславливаться полезностью и только ею, причём полезностью не индивидуальной, а общеправедной: «Что угодно Господу нашему?». – Позвольте не согласиться. Если вы внимательно читали, то далее во мне пишется, что пешая прогулка со всем своим многообразием мелочного выбора – это не что иное как аналитический инструмент, направленный на созидание пространства, созданным, как вы верно захотите уточнить, высшей силой, и упорядоченное человеческой мыслью в согласии с нею. Вспомните Ги Дебора и Анри Левефра – я вместе с ними со стороны ситуационистов критикую праздничных гуляк и фланёров Бодлера, шатающихся по улицам ради одного только шатания. Пеший шаг – это процесс познания, во мне пишется об этом. На зубах инквизитора зашуршал схоластический едкий песочек. Ему не очень нравится, когда против матери-Церкви используют её же оружие. Ла-а-адно. – Вы не раз упоминаете, что вся ширящаяся материя городов, истерично разбухающая то вширь, то вверх, направлена на сохранение хрупкого телесного сосуда, который представляет собой человеческое тело. Мол, это настолько непостоянная и хлипкая конструкция, что инженерам приходится изворачиваться с лифтами, с машиностроением, с бесконечным усовершенствованием средств передвижения, с разработкой систем безопасностей, оберегающих от пожаров и катаклизмов, рассчитывать массовость застройки и оптимальную этажность, думать над парадными и не забывать втыкать то тут, то там увесилительные заведения. В вас тянется красной нитью из главы в главу мысль, что этим своим бесконечным упорядочиванием и контролированием человек не столько устремляется к чему-то совершенному, сколько приближается к неотвратимой энтропии, попутно запараллеливая свою жизнь в блочных ячейках, которые вкладываются друг в друга и оберегают одну особь от другой, как то комната-квартира-этаж-дом-блок-улица-квартал-округ. В чём смысл, вы обличаете человека в том, чего Господь не побуждал его делать, и при этом не несёте какой-то дидактики, кроме практической, лишь усугубляющей положение дел. Кто дал вам это право?– Время и опыт. Моему создателю – у всех из нас есть создатель, какие бы коннотации это слово не принимало, – с его пытливым умом много из того, что он видит каждый день, не даёт покоя, поэтому он вложил свою медитацию в меня. Человек – чехол из плоти, костей и крови, в котором барахтается некий незримый Разум, способный создавать материальные формы. Так и я – сборник бумажных волокон и типографской краски, плоть моя соткана из размышлений самого разного толка: от памяти митингов в городском бессознательном до проектов зданий, где стены способны расширяться при необходимости. Формально я не более чем объект для растопки, как и человек не более чем удобрение. Но на глубинном уровне я – протяжённая во времени мысль, внимательная, цепкая и ироничная, при этом не лишённая любви к тому, на что она направлена. Так я смотрю на этот мир, так человек смотрит на плод рук своих, так Ветхозаветный Господь смотрит на нас сверху. Тогда какой же во мне грех? – Так. – Инквизитор встал, хлопнув себя по коленям, обращаясь к монахам за спиной. – Пакуйте его и отправляйте ближайшим кораблём в Рим. Пусть у Папы теперь голова болит. скабрезная шуточка про баптистовКак-то теплым, летним утром шел мужчина по мосту и увиделчеловека, стоящего на перилах и явно намеревающегося
прыгнуть вниз.
– Остановись! Не делай этого!
– Почему?
– В жизни столько прекрасного ради чего стоит жить.
– Например?
(задумавшись) – Ты вот верующий или атеист?
– Верующий.
– Я тоже. А ты христианин или еврей?
– Христианин
– Я тоже. А ты католик или протестант?
– Протестант.
– Я тоже. А ты приверженец епископальной церкви или баптист?
– Баптист.
– Ну и ну! Я тоже. А ты баптист церкви Бога нашего или баптист
церкви Христовой?
– Баптист церкви Бога нашего.
– Я тоже. А ты баптист ортодоксальной церкви Бога нашего или
реформированной?
– Реформированной.
– Ну просто невероятно! Я тоже. А ты баптист реформированной
церкви Бога нашего 1879 года или баптист реформированной
церкви Бога нашего 1915 года?
– 1915 года.
– Ух, сдохни, мерзкий еретик! - сказал мужчина и столкнул второго
вниз. свернуть
Представьте, что кто-то из героев Вуди Аллена написал философское эссе по Нью-Йорк. Нет, оно не смешное, но очень человечное. Городские паттерны, общественные пространства, отсылки к Джейкобс и Корбюзье, критика Блумберга и де Блазио чередуются с "мусорным" противостоянием с домовладельцем автора, лозунгом 1968 "Под брусчаткой - пляж" и забавной историей принятия федерального закона, обязывавшего владельцев собак убирать за ними. Он вызвал ряд возражений, например группой набожных иудеев был подан иск, что требование каждый раз убирать за своей собакой нарушает их свободу вероисповедания, поскольку им запрещено собирать мусор в Шабат. Отклоняя иск, суд постановил: "Если в субботу разрешено гулять с собакой, то позволительно и не загрязнять улицу. Работы, выполняемые по необходимости, дозволены. Поскольку опрятность отвечает благочестию, вызывает сомнения, чтобы всеблагое и всевидящее божество могло допустить загрязнение общественных мест во имя благочестия"
Это ещё одна книга про то, что в городах основная единица это человек, а не машина. Она сломает представление о Нью-Йорке как о городе из фильмов и сериалов: блеск Бродвея, 42 улица Манхэттена — всё это есть, но есть и обычный город с его проблемами: доступность, чистота, безопасность. Проблемы есть везде, и Манхэттен не исключение: джентрификация, дорогая аренда, вредные лендлорды, старые дома с обветшалыми окнами, прогнившими коммуникациями и мусором в подъезде.
Автор во многом солидарен с Джейн Джекобс (Жизнь и смерть больших американских городов — лучше бы было прочесть её до этой книги) и всячески противопоставляет её идеи идеям Ле Корбюзье (архитектор; один из тех, кому мы “благодарны” за панельки и устройство наших городов). Улица должна создавать истории, а не быть безликим коридором по дороге из дома на работу и обратно. Заперев человека в “жилую единицу” не пробудить его креативность, можно лишь загнать его в большее уныние. Нет никакого конфликта в пересечении потоков людей и транспорта — крайности всегда плохо, суть в балансе (в России пока с этим особо туго и лучше не станет, ибо цодд отдаёт преимущество автомобилистам).
Книга, несомненно, будет полезна не только тем, кому интересна урбанистика, но тем, кто собирается посетить Нью-Йорк и хочет узнать больше об этом интересном городе от местных жителей.
Смысл того, о чем она (Джейн Джекобс) писала, – хорошие кварталы нельзя свести к архитектуре, но архитектура обладает способностью стимулировать разные виды ассоциаций "по интересам", в которых и заключается смысл таких мест
Ужасно банально описывать район как собрание историй, но передача историй, глубокая заинтересованность каждого рассказчика и его личные варианты одного и того же сюжета — всё это придаёт районам смысл и характер. Модернистский город часто критикуют именно за неспособность обеспечивать достаточном количестве истории, производить достаточно уголков, обладающих памятью
В расчётах, касающихся недвижимости, цена не имеет ничего общего с имманентным качеством жилья или особенностями его обмена, а только с его модностью и дефицитом
Улицы — наибольшая городская территория, находящаяся в руках общества
Разделение пространства между автомобилями и пешеходами — это не библейская заповедь; нигде не сказано, что автомобилям полагается втрое больше места, чем пешеходам
Эта искромётная диалектика равенства и разнообразия наглядно показывает: как же это трудно — подобрать форму хорошего города
Я выросла на произведениях, в которых Нью-Йорк был не просто местом действия. Нью-Йорк был полноценным героем с характером и историей. Друзья, Сплетница, Секс в Большом городе, Завтрак у Тиффани, Дьявол носит Прада - это то, что приходит на ум сразу, без раздумий. Поэтому когда я узнала о выходе этой книги, я не могла пройти мимо.
Майкл Соркин - архитектор и городской планировщик. Каждое утро он идет из квартиры в Гринвич-Виллидж на работу в студию на Хадсон-Стрит. Следуя за ним прогулочным шагом, мы услышим истории лестниц и крылец. Он расскажет, почему Манхэттен имеет такую четкую структуру, которая меня всегда восхищала, и узнаем, почему она скорее недостаток, чем достоинство этого острова. Майкл поделиться забавными историями о соседях и традициями местных жителей. Он перескажет основные научные и публицистические труды об архитектуре Манхэттена, выскажет свое мнение и спросит ваше.
Книга мне очень понравилась, несмотря на то, что я достаточно далека от архитектуры. Поначалу мне было сложно пробираться сквозь череду незнакомых имен, на которые ссылается Майкл, но потом я расслабилась и просто слушала. Он прекрасно передал атмосферу города, каждого из его районов. И именно это для меня ценно в этой книге.
Планета становится лофтом - текучей поверхностью с равными возможностями, готовой к тому, чтобы её оборудовали равномерным климатом и культурно-индифферентной архитектурой. Это - предел капиталистического рационализма, враг демократического образа действий, основанного на идее локальности и обмена мнениями глаза в глаза, и уж точно антитезис того города, о котором мечтала Джейн Джейкобс.
Использование общественного пространства - самой ценной недвижимости на планете - в личных корыстных целях - для хранения наименее эффективных и наиболее опасных средств передвижения в городе - входит в фундаментальное противоречие с реальными потребностями и привычками жителей Нью-Йорка, большинство из которых автомобилей не имеют.
Районы отличаются от гетто тем, что оставаться в них - право, а не обязанность. В правильном городе тебе должно быть легко двигаться вверх и вбок - и тебя должно быть трудно вытеснить. В гетто жители - пленники.